Наследники Византии. Книга вторая

– Помрет он завтра, – сказал неприятный угрюмый монах Филофей.

Воронцов метался в жару. По белому обескровленному лицу текла испарина, губы выворочены в страдном[1 - Страда – агония, предсмертное боренье] оскале. Михаил лежал все время на животе – инок травник смазал развороченную спину чем-то вязким, но кровь все одно сочилась, стекала мутной жижицей на солому.

* * *

Прошел еще день, и другой. Михаил пришел в себя, но это, возможно, было еще хуже для несчастного, ибо от страшной боли он начинал грызть дерюгу, постланную на соломе, выл и метался. Инок травник, пришедши поглядеть на страдальца, велел всунуть ему в рот оструганную палку, «ибо может заглотнуть язык свой в крике и от того сам убить себя» – сказал он Бельскому. Иван отвернулся, не мог больше глядеть на муки друга. Вчера Севка вдруг ни с того ни с сего рассказал Бельскому о том, что Михаила выгнал из дома отец. Мысль об этом беспрестанно крутилась у Ивана в голове. Он теперь и не знал – должно ли сообщать на Рязань о ранении Михаила. Такие вещи, как изгойство, семейная распря, были столь серьёзны, что даже вскользь не следовало касаться их.

Иван зябко передернул плечами и вдруг увидел, что Михаил ясно, молящее глядит на него. Бельский бросился к умирающему, вытащил палку изо рта, спросил смятенно:

– Что? Пить… Сейчас…

Кинулся за водою.

– Причастия…

– Да, я уже просил архимандрита, сейчас… скоро, после литургии…

Михаил уронил голову. Его стал бить озноб. Он что-то опять хотел сказать Ивану, Бельский не понял враз, потом догадался, принес молитвенник.

* * *

Великокняжеское войско возвращалось в Москву. Перед самым отъездом в Юрьев монастырь заехал Большой воевода Данила Васильевич Щеня. Через святые ворота завалила его свора из лизоблюдов и собак. Щеня отстоял молебен «во одержание победы над нечестивыми шведами» и обошел кельи, где лежали недужные ратники. Архимандрит Кассиан, сопровождавший Щеню, юрил перед племянником московского наместника, словеса книжные высказывал. Повздыхал над Воронцовым, притворно сожалея:

– Страшные мучения приемлет. Вельми моление душ чистых ангельскою бо сутью спасает и держит грешные души в юдоли сей.

– Да, – Щеня нахмурил лохматые брови, – видно, кто-то молится за него крепко. Помрет, схороните с честью. Ратным подвигом и мужеством бо отмечен.

Глава 2 В Юрьевом монастыре

«… ибо страдающий плотию перестает

грешить…»

Первое Послание апостола Петра 4,1

Всю зиму пролежал в тяжелой горячке ратник Михаил Воронцов. То становилось ему легче, и он шептал молитвы, просил Причастия; запрокидывая голову, глотал жидкую купеню; то вновь впадал в глубокое забытье, выл и бредил.

…Не погуби мя, еси со беззаконьями моими…

Страшно было умирать без отцова прощения. Ибо Бог заповедал: «почитай отца и мать» и «злословящий отца или мать смертию да умрет». Смертию да умрет. Так и сталось… Смертию да умрет. Он явился в дом отца своего – развратный, смрадный, и лгал с легкостью. В глаза отцу глядел!

Во всей скверне предстал перед Михаилом его грех. Он нарушил первейшую заповедь о почтении к родителям. Чего же ждать? Смертию да умрет…

«Зима эта вельми лютая была, морозы были великие и снеги» – читаем в летописи под 1496 годом. Русское войско, предводительствуемое князем Василием Патрикеевым – Косым за два неполных месяца прошло более девятисот верст по южной Финляндии до самого Тавастгуса. Шведское войско в семь тысяч человек было истреблено, взята на шит крепость Нишлот. Шведский правитель Стен Стур собрал войско в Або, но русские смогли удачно уйти и возвратились в Росию, груженые добычей и пленниками.

В апреле Василий Косой вновь повел рать к Выборгу, а другая часть войска под началом князей Ушатых на судах пересекла Белое море и разорила землю шведов от Карелии до Лапландии, присоединила к русским владениям берега Леменги.

* * *

Вздыбленный лед на Волхове скрежетал безумным грохотом, устремляя льдину на льдину. Весна чуялась уже везде. И вот пришел день, когда Михаил проснулся. Истинно проснулся, как встает утром человек после доброго отдыха, ибо до этого обыденье сливалось для него в один нескончаемый поток бреда, боли, малого прояснения, молитвы, страха и раскаянья. Спина жгла, пылала, но все это уже можно было терпеть. Высвободив руку – боль резанула все тело насквозь – Воронцов вытащил палку изо рта, почувствовал, что он лежит в мокроте, в собственной моче и жиже. Пришел инок Филофей с другим монахом. Они стали переносить раненого на сухую солому. Михаил попытался сесть, но тут же упал и опять потерял сознание.

И все же с этого дня началось выздоровление.

Превозмогая боль, волей и упрямством, Михаил заставлял себя вставать, падал. Вновь полопалась тонкая наросшая кожа на спине и началась кровотеча.

– Когда уж подохнешь? – орал инок Филофей, стегая недужного наотмашь по лицу, – Уж побрал бы дьявол тебя и душу твою.

Инок Филофей, в миру новгородский боярин Симеон Птишич, постригся в монахи не от благого желания отдать свою жизнь на пользу людям, а потому, что попал в опалу при Державном. Так делали многие, спасаясь от царского гнева. И в монастыре можно было богатому человеку прожить безбедно: бояре имели тут слуг, удобство в кельях, и ослабу телу. Преподобный Геннадий, став новгородским архиепископом, был возмущен таким беззаконием! Он ввел в подчиненных ему монастырях общежительный устав.

Лишившись всех своих боярских привилегий, Филофей взвыл от злобы, клял Геннадия, всех аскетов и подвижников. Пришлось ему теперь и воду таскать, и тарели мыть, и двор мести, и иное справлять, чего никогда боярин Птишич в своей жизни не делал! А тут бесовскою силою положили в Филофеевской келье сего ратника, что никак не хотел помереть! Израненный наливковец и так доставлял много хлопот бывшему боярину, а оклемавшись немного, стал просить отнести его в церковь слушать литургию.

– Храм Божий – весь мир, – буркнул Филофей, – лежи! Чего егозишь?!

Подумав, Филофей вытащил с поставца заскорузлый шуляк и сунул Михаилу.

– Ты прости меня, отче, – сказал слабым голосом недужный. Осторожно отломал малый кусочек от коржа, сунул в рот, – отче… ежели бы ты мне книгу какую принес…

– Чего?! Книги можно взять только с разрешения архимандрита! Спи.

Филофей задул лучину.

Но на другой день, поразмыслив, Филофей решил, что следует чем-то занять наливковца. Почуяв облегчение, тот не станет лежать смирно, будет пытаться вставать, а там и таскай его в церковь, да на ясное апрельское солнышко.

Кто ведает эту темную душу?! Из всех книжных сокровищ Юрьева монастыря Филофей отчего-то принес наливковцу книжицу на латыни с надписью «Рetrarch». Хотел ли злой боярин посмеяться над увечным или еще что… но к удивлению Филофея, Михаил смиренно поблагодарил его и стал читать книгу.

* * *

Трактат, так случайно попавший к Михаилу, назывался «О презрении к миру». Продираясь сквозь подзабытую латынь, Воронцов несколько раз откладывал сие повествование. Потом чтение увлекло его – вспоминались слова, что-то догадывалось по смыслу.

Три дня струится беседа Блаженного Августина и некоего человека по имени Франциск в присутствии Истины. Святой муж укоряет Франциска в неправедной жизни, а тот, человек с земными делами, страстями, не хочет отказаться ни от наслаждений, ни от боли своей, жаждет познания и славы.

Теперь к зуду спины прибавилась боль в шее – читая, Михаил все время держал голову, откинутой назад. Упав головою на солому и передохнув немного, Михаил вновь углубился в чтение. Этот Франциск (Михаил представлял его себе в виде фряжского купца с остриженными усиками в кургузом кафтане) как-то пленял своей несложной глупой логикой – «Хочу жить сейчас, а не потом – „вечно“!».

– Spurkus… – Михаил подумал, – мерзкий…

Потом стал читать слова Блаженного Августина: «У меня нет ничего общего с моим телом. Все, что считается приятным, мне мерзко, я жажду высшего счастья».

Высшего счастья!

Он, раб Божий Михаил, тоже стоял недавно на пороге этого высшего счастья или вечных мук. Но теперь его молодое тело, это тело, которое, по словам Августина, нужно «истребить, изжечь, истлеть на себе» чувствовало пребывающие силы…

* * *

К середке лета Воронцов потихонечку, без сторонней помощи, стал выходить на монастырский двор и даже стоял воскресную службу, отлеживаясь потом до вечера. Он был еще очень слаб. Но тут Господь прислал нежданное утешение – в Новгород с поручением от Великой княгини Софии к архиепископу Геннадию приехал Афоня Яропкин. Имея полдня сроку, он примчался в Юрьев монастырь навестить Михаила. Наливковцы обнялись сердечно. Яропкин качал головой удивленно:

– Госпожа Пречистая Дева! Ведь живехонький. Рядили – гадали, сколько протянешь, ан…

Михаил улыбнулся. Он был бледный, белый аж весь, худой-прехудой, будто упыри из него кровь высосали. Отросшие по-монашески волосы длинными жирными прядями свисали по плечам, борода топорщилась свалянными клоками.