Реликварий ветров. Избранная лирика

шершавом означилось прозрачное
лобзанье тысячелетия иного
от Твоего, о Боже, Рождества.

I.2000. Париж

«Автобус в Прагу по кольцевой…»

Автобус в Прагу по кольцевой
минует мягко под Парижем три
дортуара, безлюдный стадион
и кладбище. На кладбище
хоронят. Он, может быть,
студент или спортсмен. Он,
может быть, она. Над Сеной
торчит китайский павильон. А
на дворе год номер ноль и
энный век, когда, как в прошлый,
мне верит из садов святого лета
любовь, что верю. Верю,
что люблю, – в автобусе, что мягко
катит в Прагу по кольцевой.

4. II.2000

«Среди ристалища астрального ветров…»

Среди ристалища астрального ветров
и скользких бездн немого океана,
за далью, поглощённой зёвом далей
и умощённой медовой кантиленою
сирен, плывёт в луче безвестный
островок, где на песке размыто «мой
родной», а после точки стёртой – «Мама».

4. II.2000. Где-то

«Мы боги тех, чуть угловатых…»

Мы боги тех, чуть угловатых,
70-х, брежневских, патлатых
лет, щербатых зим. Наш
воротник из чебурашки, в кармане
шиш, но нараспашку чело, и
взор неуязвим.
Плели нам
песни из мелодий, мы шли
в душевное кино. Пусть в наших
судеб домино козлы стучали,
но отрыжек отчизна-тётя
не ловила из пасти дяди
крокодила.
Вот сдали нашу
стеклотару и разделили всех
на нарах на старых, новых,
инояких. И те, кто к янкам
встали раком, наставят бывших
crazy Russians визжать «яху»,
любить нули, как перлы в каше,
и не сипеть: «Ну-у… погоди!»

7. IV.1996. Париж

«Аркадия, Алиния – последняя страна…»

Алине Солоненко, Аркадию Илину

Аркадия, Алиния – последняя страна,
И к ней доходит линия Дороги в никуда.

И радужно лоснится селёдка в декабре,
И хлещет в глотку водка, которая по мне.

А там стихи окуривать зловоньем бытия.
На дне земля Лемурия, а в вышних – лития.

Тиара Исаакия с балкона вдалеке.
Эх, сладко нам поддакивать расхристанной судьбе,

За зорькой Колокольцева виясь в гравюрных снах,
Пока висок уколется звездой – увы и ах.

Алиния, Аркадия – и мы встаём на край.
Так вот она – оказия… А, впрочем, наливай.

23. III.1997. Париж

На смерть Окуджавы

Грустный армянский кузнечик в веках,
Он отскакал прихотливыя лета
Самой прозрачной стезёю, и где-то
Всхлипнуло эхо в столичных дворах.

Всхлипнула эхом в арбатских дворах
Синяя скрипка гусарских печалей.
Новость в Париже надысь отмечали
В стенах, видавших шаляпинский прах.

В церкви, отпевшей шаляпинский прах,