Звоны Второго Иерусалима

Мужики стали переглядываться. Потом уставились на меня непонимающими глазами.

Это должно быть те бомжи, что живут в 57 корпусе. – Догадался один из них.

Показали мне дорогу.

Я быстро разыскал послушника Геннадия.

Послушник Геннадий, с которым я так мило расстался всего лишь год назад или не узнал меня или только прикинулся, что не узнал. За этот год у него еще заметнее округлился животик под кожаной курткой, которую он неизменно носил поверх застиранной монашеской рясы. А щеки уже явно можно было разглядеть стоя у него сзади. Сказывались, очевидно, не столько чудотворная аура, здесь, в Лавре, а все же больше, наверное, проявлялись неплохие лаврские харчи. Его волосы в бороде еще больше поседели. Так же поседел и конский хвост, торчащий из-под кожаной кепки.

– Иди к «Мудрому», – сказал он, после недолгого вступления. – Там есть одно место в верхних кельях. Навели там хоть какой-то элементарный порядок. Стали менять белье. Наконец-то, вычистили этот бомжатник! – Подытожил свои успехи в деле налаживания надлежащего порядка, строгий послушник.

Какое же было у меня удивление, когда, поднявшись наверх, я узнал в "Мудром" – Толика, – того самого парня, который любой ценой хотел стать монахом. Будучи только трудником, как все живущие в этих кельях, – он завел себе такую же бороду, какую носили только настоящие монахи. Волосы на макушке тоже были собраны тоже в тугой пучок. Новое имя себе, я думаю, он тоже выбрал себе не случайно. Он подражал в этом тем многочисленным монахам, которые лежали в гробах в Дальних и Ближних пещерах. Там, возле каждого есть табличка, на которой написано: «Преподобный Григорий- чудотворец» или «Преподобный Иеремий – прозорливый».

Жил он уже в отгороженном «своем» уголке передней кельи на втором этаже пристройки к 57 корпусу. Первым этажом эта пристройка вся вросла в землю. Толя уже позволял себе считать, что всякую выполненную здесь роботу, которую выполняли трудники, он делает сам. Он носил старый застиранный подрясник, и внешне уже был, как две капли воды, похож на настоящего монаха.

Он, тут же, прикинулся, что у него амнезия. Он тоже, как и влиятельный послушник, перестал узнавать меня.

Я просил его поселить меня тоже в передней, более просторной кельи.

Но Толя вдруг заартачился.

– Здесь я командую, – сказал Толик. – Я поселю тебе туда, куда посчитаю нужно! Место в моей келье еще нужно заслужить, – объяснял он.

У него уже, как оказалось, как и у тех святых апостолов, появились свои ученики и последователи, которых он приближал к себе, селя их в передней келье. А еще больше он держал места для тех послушников, которых в виде наказания временно переводили в трудники. Толик готовился стать послушником, и заводил себе, таким образом, знакомства в этой среде.

Из его друзей особенно выделялся плотно сбитый лысеющий парень Сережа. Я видел их только вдвоем. Толик растолковывал ему догмы святого писания. После работы они дружно отправлялись к послушнику Евгению учить каноны. Толик еще отчаяннее спорил с послушником. Поводом, как правило, служило толкования тех или иных догм святого писания. После этого подолгу они не могли успокоиться. С их кельи то и дело доносилось: «Я так сказал, а он это не так понял! Он, вообще, ничего не понимает».

Меня он поселил в задней комнате у самого входа на самой скрипучей койке. Помните: «Твое место у параши». А еще говорил, что не помнил меня! Он продолжал ненавидеть меня, как и прошлый год. Той же самой ненавистью. Она нечем не изменилась. И эта черная ненависть так глубоко засела в нем, и неизменно жила в этом святоше целый год, невзирая не на какие покаяния. Разве это по-христиански?..

– Соблюдай полную тишину. Радио слушай только через наушники. Иначе быстро вылетишь отсюда. Чему я буду очень рад, – объявил мне Толик. Следующая порция слов прозвучала новой угрозой: – Вечером придет один человечек, который может здесь всех построить.

Вечером явился пьяный Василий. Тот самый гуцул, который жил тогда за дверью – шкафом. Василий приглашал меня тогда читать книги в свою келью. Он сильно осунулся лицом за прошедший год. Резко обозначился ястребиный гуцульский нос на его характерном лице.

Василий тоже прикинулся, что не узнал меня.

Жил он какой-то «воровской» семьей с двумя мужиками с России. Один из них Володя, работал здесь шофером. Привозил им водку и колбасу. Все они втроем почти не ходили в столовую. Жарили картошку на плитке прямо в келье. Здесь же и водку пили…

Третьим среди них был Сергей – высокий амбал, постоянно закутанный на работе в какие-то грязные обноски. Плащи. Был одного практически роста с послушником Геннадием. Со спины я вначале их постоянно путал. Этот тоже в 90-е был бандитом. Он и здесь не разучился расставлять свои пальцы веером. Хотя ему и приходилось, так же как и нам работать. Но везде этот Сергей стремился быть начальником. В этом он выдерживал острую конкуренцию с Толиком. Я как-то сказал кому-то, что тот напоминает мне нашего послушника Гену. Тот мне ответил:

– Как ты мог такое подумать! Этот же выглядит: бомж бомжем!

– Со спины, – поправился я.

– Ну, разве что со спины, – вынужден был согласится мой оппонент.

Я сразу же попросился к ним в компанию. Василий был не против. Сергей колебался. А Вова сказал:

– Это право надо еще будет заслужить.

Тут же начались проверки. Володя стал просить мобильник, чтоб позвонить своей маме в Краснодарский край…

Я не стал заслуживать. Я знал, что мне и до этого еще никогда не удавалось заслужить права быть своим в одной шайке. Я был абсолютно другим человеком. Не способный жить в том же режиме.

…Эта троица руководила здесь всем. Устанавливая такие отношения между людьми, которые были похожи на отношения между людьми во всех закрытых заведениях типа тюрем. Или армейской казармы советского образца, в которой мне и раньше приходилось жить. Там всегда появлялась кучка паразитов, которые жировали на других. При мне они начали распределять гуманитарную помощь. Какие-то совершенно новые неношеные вещи. Вначале перебрали всю эту кучу сами втроем. Отобрали все, что лучшее. На заколоченные в стенку гвозди, возле их кроватей, уже не куда было вешать очередные тряпки. Потом они вызывали всех по заслугам. Перед ними? Скоро я заметил, что все здесь было расписано по каким-то тюремным понятиям…

Последними, свои тряпки получили некто Болек и Лёлек. Помните такой польский мультфильм, который крутили еще по советскому телевидению?

Один из этих недомерков – был простым колхозником, прячущимся за высокими лаврскими стенами за эти крошечные деньги от безделья. В их колхозе теперь, собственно, и таких не заработаешь.

В другого, тоже не все было в порядке с головой; хотя, говорит, что он бывший шахтер с восьмилетним стажем, приехал в Киев за регрессом. На вокзале, похоже, у него тут же отобрали деньги и документы. Теперь он здесь зарабатывает себе на обратную дорогу. Оба они усердно собирают и сдают пустые бутылки. Тем и живут здесь. Настоящие бомжи!

Вообще-то из старых знакомых здесь осталось не так уж много людей.

Тот же Саня «Рашпиль» – сирота из Крыма – поступил таки в Духовную семинарию.

Тот Слава с мокрыми губами, который хотел быть охранником, – нашел себе место возле лаврских роз и флокс. Пристроился, таким образом, возле садовника…

Остальные – были новые люди. В основном они прибились сюда с России.

Рядом, с моей койкой, стояла такая же скрипучая – Романа.

Это был очень молчаливый человек. С россиянами это часто случается. Особенно, если жизнь их выбросила из привычной колеи. Я как-то попытался его разговорить. Но очень скоро понял, что это определенный человек. Как и многие россияне, он не очень любил Украину, считал ее окраиной своей России.

– Украина – это окраина, – заявил он авторитетно.

– Уж не вашей ли Золотой орды? – Не на шутку рассердился я. – Россия вначале прогнулась под Орду и не одно столетие жила с нею душа в душу одним организмом. Московские князья участвовали во всех разборках в Золотой Орде. Вспомнить хотя б так называемую «Куликовскую битву». А потом в силу сложившихся исторических причин, когда Орду попеременно уничтожили литовцы вместе с Тимуром, Москва присвоила себе власть в ней, а еще лет… этак… через 300 по дешевке достала себе и новое название! Которое, без зазрения совести, таскает до сих пор. Да, и не было никакого монголо-татарского ига. Это иго 300 лет было на Украине. Теперь Украина стала свободной. И с этим надо, наконец-то, смирится и россиянам.

Все это выпалил я со зла, и посмотрел на его реакцию.

Смотрит на меня с недоверием: «– Откуда ты, – мол, – знаешь? Меня учили иному…»

В первую же ночь, – шофер Вова, – «поймал на плечо белочку». Допился до чертиков; до белой горячки… Он приехал уже сильно заделанным. Потом они добавляли в келье. Ночью он встал, и полез растворять окно. Сергей успел поймать его за ногу.

– Что ты делаешь? – Подозрительно спросил он упрямо дерущегося к окну Володю.

– Поссу, – коротко и ясно, сказал ему «кореш».

– Так вон же дверь!

Тот с недоверием посмотрел на него, потом в направлении двери. Его взгляд выражал крайнее напряжение мысли.

– Нет, я сюда хочу! – Настойчиво, сказал Вова.

– Ну, ссы! – Дал добро Серега.

Потом этот Серега держал его сзади, чтоб он не свалился с окна. А тот писал на крыльцо первого этажа. Было слышно, как тяжелые капли бьют об железный козырек. Здесь, я только порадовался, что не попал в такую компанию. Я б так никогда не смог бы прислуживаться, как этот Сергей…

Потом этого Вову на два дня закрыли в кельи. Сказали послушнику, что он болен. Когда я случайно зашел туда в рабочее время, выпросив у Василия ключи, тот полез по кроватям «рвал в келье какую-то калину». Он говорил мне: