Брак холостит душу (сборник)

От всенощной

От всенощной вечор идя домой,
Антипьевна с Марфушкою бранилась;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, – кричит, – управлюсь я с тобой;
Ты думаешь, что я уж и забыла
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшкою шалила?
Постой, о всём узнает муженёк!»
– Тебе ль грозить! – Марфушка отвечает:
Ванюша – что? Ведь он ещё дитя;
А сват Трофим, который у тебя
И день, и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой пизде соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна.

Поэмы

Гаврилиада

Поэма «Гаврилиада» написана на Святой неделе апреля 1821 года в Кишиневе. Вскоре Пушкин написал и отправил копии своим друзьям, и к 1826 году произведение было уже известно.

Вяземский называл её «прекрасной шалостью». «Гаврилиада» оказалась настолько демонической и скандальной, что её авторство не все готовы были признать за Пушкиным. Пушкин, сам Пушкин опустился до осмеяния Девы Марии, архангела и всей христианской веры! Сложность ситуации была связана ещё и с тем, что всю жизнь и сам поэт открещивался от авторства.

Из-за преследования Пушкина цензурой сохранился только собственноручный отрывок плана.

«…На листе № 28 тетради № 2365, среди грудящихся друг на друге рисунков – женских профилей, силуэтов и портрета Гёте – значатся несколько изобличающих слов: «Святой дух призывает Гавриила, открывает ему свою любовь и производит в сводники. Гавриил влюблен. (Это вычеркнуто.) Сатана и Мария»[14 - Труайя А. «Александр Пушкин» // Биография – М.; СПб.: Эксмо; ВИТА НОВА, 2006 – С.321].

К концу жизни поэт принял меры по уничтожению всех известных ему списков (писем с упоминаниями, копий), и до нас поэма дошла большей частью по испорченным спискам.

В поэму заложен недвусмысленный политический подтекст – критика самодержавия. Именно царская власть использовала в качестве средства против свободомыслия религию, мистику и суеверия. «Переосмысленный» рассказ о благовещении и библейское предание о грехопадении являются подражанием Вольтеру и его антирелигиозным произведениям («Орлеанская девственница»), отмечено и влияние Парни («Война богов» и «Потерянный рай»), из которого поэт заимствовал стихотворный размер и некоторые эпизоды. В 1828 году «богомерзкое» творение попало в руки петербургского митрополита по доносу штабс-капитана Митькова, который читал эту поэму вслух. Дело передали в следственную комиссию, и протекало оно под непосредственным контролем Николая I, когда же вызвали самого Пушкина, он отрекся от текста, заявив, что поэму эту он видел ещё в лицее, переписал её, но впоследствии сжёг. Поднялся громкий скандал, возбудили дело: Александру Сергеевичу вменялось богохульство, оскорбление религии, и всё могло закончиться новой ссылкой. Мистическим образом произошло некое объяснение с царем, в результате которого поэт был «прощён». Пушкин написал письмо на имя Николая I, которое было передано ему нераспечатанным – считается, что в нём содержалось признание. Скорее всего, «прощение» было связано с какими-то серьёзными обстоятельствами.

Пушкин писал Вяземскому: «Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец «Гаврилиада»; приписывают её мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами». По указанию Бенкендорфа всю корреспонденцию читала полиция, о чём Пушкин знал, поэтому, запутывая следы, поэт писал Вяземскому о якобы авторстве Горчакова, но по иронии судьбы именно у Вяземского и хранился оригинал поэмы.

В том же письме Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительна, смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники (к чему влекли меня и всегдашняя склонность, и нынешнее состоянье моего Благонамеренного, о коем можно сказать то же, что было сказано о его печатном тезке: ей-ей намерение благое, да исполнение плохое). Ты зовёшь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее. Прямо, прямо на восток…».

Судьба Пушкина похожа на восточный ковер: бесконечный хаотичный узор, где постоянно повторяются элементы, на первый взгляд, бесхитростные, но являющие собой систему событий, переживаний, мыслей и, конечно же, нескончаемых любовных развлечений.

Весь этот пёстрый калейдоскоп складывается в весьма сложную гармонию со своими порядками, закономерностями и не всегда поддающимися однозначной интерпретации ситуациями.

«Медная Венера», которую упоминает Пушкин, никто иная как А.Ф. Закревская, урожденная Толстая, дочь брата деда Л.Н. Толстого, жена министра внутренних дел А. А. Закревского – «женщина умная, бойкая и имевшая немало любовных приключений…» У Пушкина был роман с Аграфеной Федоровной летом и осенью 1828 года. Пушкин был сильно ею увлечен: писал стихи и «сходил с ума». Поэт посвятил ей «Портрет», «Наперсник», «Счастлив, кто избран своенравно…», «Когда твои младые лета», она же Нина в «Евгении Онегине», она же Клеопатра…

Пушкину принадлежит целый букет женских образов, для поэта всегда были важны интимные переживания, так как они были основой его поэтической жизни.

На полях черновика «Полтавы» он нарисовал её фигуру. Аграфена приходила проститься с Пушкиным в склеп Коннюшенной церкви. Незадолго до его последней дуэли они виделись, и Пушкин на прощание шепнул на ухо: «Может быть, вы никогда меня больше не увидите».

Но пока до этого далеко – в 1821 году у Пушкина один роман шёл за другим, а иногда и параллельно. В год написания «Гаврилиады» он встречался с Аглаей Давыдовой: «Весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая, как истая француженка, искала в развлечениях средство не умереть со скуки в варварской России». Пушкин посвятил ей стихотворения «Кокетке», «A son amant Egler» и злую эпиграмму «Иной имел мою Аглаю». Пока был в Кишиневе, познакомился с ревнивой женщиной по имени Екатерина Альбрехт. Пушкин писал: «Женщина историческая и пылкой страсти».

Потом была Людмила Инглези – цыганка, которая, если верить тогдашним слухам, вскоре после разлуки с поэтом умерла от тоски и неразделенного чувства.

А потом у Пушкина была феерическая Калипсо Полихрони – пятнадцатилетняя любовница Байрона, гречанка, говорившая на шести языках и приехавшая в Кишинев из Одессы в середине 1821 года с матерью.

Мать Калипсо славилась как колдунья-предсказательница будущего – у неё на голове был бархатный черный колпак с каббалистическими знаками, а когда она входила в транс, её волосы вставали дыбом и приподнимали колпак. Калипсо была плоскогрудой, с орлиным носом, маленькой и тощей. Чёрные густые волосы красиво контрастировали с нарумяненными по турецкой моде щеками. Она прекрасно пела: «У неё голос был нежный, увлекательный не только, когда она говорила, но даже когда с гитарой пела ужасные, мрачные турецкие песни». Одну из них, прямо с её слов Пушкин переложил на русский язык под названием «Чёрная шаль». Что касается любовной страсти, Пушкина к ней тянула носившаяся по Кишиневу легенда о том, что Калипсо познавала страсть в объятьях самого лорда Байрона!

Когда Пушкин предавался любви с маленькой Калипсо, он впадал в экстатическое состояние, ибо ему казалось, что так он вступает в контакт со своим кумиром, собратом и «духовным наставником».

Пушкин писал Вяземскому: «Если летом ты поедешь в Одессу, не завернешь ли ты в Кишенёв? Я познакомлю тебя <…> и с гречанкою, которая целовалась с Байроном». Поэт посвятил ей стихотворения «Гречанке» и «Иностранке».

Гаврилиада

Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный,
Царю небес и господу Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец
Её пленят церковные напевы,
И дух святой сойдет на сердце девы;
Властитель он и мыслей, и сердец.
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь тёмная, двух девственных холмов
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Нет, милая, ты право обманулась:
Я не тебя – Марию описал.
В глуши полей, вдали Ерусалима,
Вдали забав и юных волокит
(Которых бес для гибели хранит),
Красавица, никем ещё не зрима,
Без прихотей вела спокойный век.
Её супруг, почтенный человек,
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селенье был единственный работник,
И день, и ночь, имея много дел
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, не много он смотрел
На прелести, которыми владел,
И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была иная честь,
На стебельке не смел ещё процвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой