Басаргин правеж

– Хотя, мыслю, рынды сего решать тоже не посмеют. Карать юродивого али награждать за истовость веры – то дело царское. Надеюсь, блаженный знает, зачем явился. Не то гнить ему в патриарших подвалах до второго пришествия. И заместо хлеба кнутом на дыбе каженный день потчеваться.

Не осталось в архивах записей и о том, что обратно во Псков блаженный уехал на подаренных государем санях, в царской шубе и под охраной стрелецкой полусотни и что почти одновременно с этим из Москвы на Вагу умчался на почтовых лошадях гонец, получивший приказ не останавливаться ни днем ни ночью.

Все, что известно историкам о тех событиях, – так это неожиданный приказ Иоанна Грозного, предписывающий доставить ему для личного ознакомления все документы, связанные с преподобной мученицей Софией Суздальской, в миру – великой княгиней Соломонией Юрьевной, из рода бояр Сабуровых, первой женой великого князя Василия, отца[4 - Данный факт авторским вымыслом не является. Согласно описи Царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 года под ред. С.О. Шмидта (М., 1960. С. 23.), Иван Грозный действительно истребовал и лично изучил все архивы, связанные с делом Соломонии.] повелителя Руси.

Мчаться на почтовых лошадях – это вам не обычная нудная и долгая езда. На почтовых за час больший путь пролетать успеваешь, нежели простой путник за день проезжает. Возком от Москвы до поважских земель – не меньше двух месяцев добираться. Почтовые же скакуны, ровно птицы, всего за двое суток вестников доносят. Чернила на грамоте толком высохнуть не успели – а царский подьячий в далеких землях уже ломал на ней печать.

Ввиду явленной царским письмом срочности, боярин Басарга Леонтьев мешкать не стал. Наскоро собрался, расцеловал на прощание княжну Мирославу, на рассвете вместе с верным холопом поднялся в седло и так же, на почтовых, метнулся в столицу, останавливаясь, лишь чтобы переседлать скакунов да наскоро перехватить какой еды в придорожном яме. Из-за него же, высказанного государем нетерпения, на свое московское подворье Басарга заворачивать не стал, сразу направился ко дворцу, показав в воротах и на крыльце письмо с личной печатью повелителя.

В этот раз государь принял боярина Басаргу Леонтьева не в личных покоях, а в посольской зале. Причем обширные четырехстолпные расписные палаты были совершенно пусты, а для беседы Иоанн отвел своего верного доверенного слугу к окну, выходящему на Архангельский собор. И там долго молчал, глядя через тусклую волнистую слюду на белоснежные стены церкви и перебирая пальцами яхонтовые разноцветные четки.

Одет царь был торжественно: в красную соболью шубу поверх украшенной золотой вышивкой и самоцветами ферязи, в высокую горлатную шапку с большим рубином на лбу, в широкое золотое оплечье не меньше полупуда весом. Басарга уже и забыл, когда видел правителя Руси таким величественным. Ведь на пиры и торжественные приемы его не звали, а в личных покоях Иоанн одевался куда проще. Боярину было страшно любопытно, зачем царь вызвал его к себе с такой поспешностью, почему вышел к слуге немедля, едва только узнал о его появлении, бросив какую-то из церемоний и каких-то несомненно знатных гостей? Однако Басарга молчал, соблюдая этикет и боярское достоинство, и ушел бы, не задавая вопросов, даже если бы Иоанн так и не произнес ни одного слова.

– Приходил ко мне из Пскова святой человек, – наконец еле слышно произнес государь. – Никола Салос, Христа ради юродивый. Они, известное дело, о том часто вслух сказывают, о чем иные смертные и в мыслях подумать опасаются…

Иоанн снова надолго замолчал, играя четками. Басарга терпеливо ждал продолжения.

– Сказывал юродивый, зело мною бояре знатные недовольны. Тем недовольны, что рати я немалые собрал, токмо мне и никому более послушные. Тут и «избранная тысяча», и полки стрелецкие, и казаки донские. И так выходит, что в опоре на думу боярскую, на благоволение княжеское я более не нуждаюсь. Опасаются они, что я намерен токмо на Земские соборы всенародные опираться и волю мирскую исполнять. Они же при сем лишь одними из многих окажутся. Недовольны, что кормления я воеводские отменил, суд и власть людям местным отдав, старостам, им самими выбираемым – и тем бояр знатных изрядного прибытка лишил. Недовольны они, что к службе я бояр худородных привлекаю и тем князей и бояр знатных мест лишаю. И еще многие обиды мне поминают.

– Про тот ропот многим верным слугам твоим ведомо, государь, – признал Басарга. – Да токмо кто они такие супротив помазанника Божьего? Коли взбунтоваться и захотят, никто на их сторону не встанет.

– О том и речь, Басарга. О звании помазанника Божьего, – повернул к нему голову Иоанн. – Тебе одному, избраннику небес, не раз преданность свою доказавшему, тайну великую доверю. Сказывал юродивый, что не по праву наследному стол сей я занимаю, а благодаря заговору родов Шуйских и Скопинских супротив рода Сабуровского. Что в борьбе супротив Сабуровых бояре сии митрополита низложили и отца моего к разводу принудили, беременную великую княгиню Соломонию в монастырь отправив.

– Сказывали, по бездетности княгини сей брак был расторгнут… – неуверенно ответил Басарга. Как все жители русской земли, о событиях в жизни правящего рода он кое-что знал. О чем-то громогласно священники во время проповедей вещали, провозглашая здравицы новорожденным или поминая усопших, о чем-то слухи разные доходили. Кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел, кто-то проведанным поспешил поделиться. А правда, нет – поди догадайся. – Вроде как супруга первая отца твоего после долгого бесплодного брака постриг приняла.

– И я так мыслил, – кивнул царь. – Однако же, после встречи с юродивым, митрополита Афанасия о сем с пристрастием расспросил. Тот многое сказанное псковским юродивым подтвердил. Добавив, однако, что рожденного в обители царевича Шуйские извели, дабы тот на престол не взошел, Сабуровых к власти вознеся. Теперь митрополит вдруг в отставку зело запросился. Устал, сказывает, от тягот служения… – Иоанн постучал пальцами по подоконнику: – Нечисто тут чего-то, Басарга. Либо стыдно ему невыносимо, либо скрывает нечто важное. Юродивый молвил: жив царевич. А коли так, то он, а не я, есть царь законный и помазанник Божий. И бояре недовольные, что до сего супротив Сабуровых сплотились и переворот устроили, ныне супротив меня округ Сабуровых сплачиваются, дыбы законного царевича из долгого изгнания вернуть, а меня низвергнуть. И тут, коли все по обычаю и закону случится, то и бунтовать супротив сего никто не станет. Да и мне противиться не след, ибо о старшем брате моем речь идет.

Боярин облизнул враз пересохшие губы, приоткрыл было рот, но тут же закрыл, не зная, что сказать. Если у Иоанна есть старший брат – то он, понятно, имеет куда больше прав править Русью, нежели нынешний царь, тут спорить трудно. Царский двор на виду живет, в нем ничего не утаишь. Пусть даже царица и в изгнании, свидетелей рождения ею ребенка всегда найдется в достатке. Так что и доказательств происхождения первенца будет сколько угодно.

Странно только, что о сем царевиче ныне ничего не ведомо…

– Странно токмо, что о царевиче сем мне так мало ведомо, – вслух повторил мысли подьячего Иоанн. – Все знают: и Шуйские, и Сабуровы, и Курбские, и Салтыковы, и Колычевы, и Челяднины. Один я ровно с бельмами на очах брожу. Однако же не у супротивников своих мне о сем спрашивать?

Иоанн отвернулся к окну, снова стал перебирать четки.

– Ты ныне подьячий приказа Монастырского, – сказал холодной слюде государь, – часто с проверками по монастырям ездишь. Посему проверка тобою еще одной обители удивления не вызовет. Секреты ты хранить умеешь, давно сие доказал. И доверяю я тебе, ровно себе самому. Посему тебе поручаю сыск подробнейший учинить и на все вопросы ответить в точности. Тебя отныне велено пропускать ко мне, где бы я ни был. Сказано, что поручение имеешь особое. Посему тайком можешь более не пробираться… Однако же внимания к себе все едино старайся не привлекать. Дабы быстрее ты с сим поручением управился, вот тебе полста рублей, о расходах не задумывайся. – Иоанн, зажав в кулаке четки, другой рукой снял с пояса и протянул боярину тяжелый бархатный кошель. – Теперь поспешай, я в нетерпении.

– Не беспокойся, государь, мигом обернусь, – с поклоном отступил Басарга, на ходу пряча деньги за пазуху, и торопливо направился к дверям.

К своему подворью, в очередной раз брошенному без присмотра почти на полгода в самом центре Москвы, боярин ехал с тяжелым сердцем, ожидая увидеть разор и пустоту – ну не по средствам ему было дворню при пустом доме содержать! Да и слуг столь доверенных, увы, встретишь нечасто. Однако в очередной раз его ждал приятный сюрприз: расчищенные от снега подъезд и ворота, идущий из трубы дым и светлые окна.

– Да не может быть! – Он спешился перед калиткой, кинул поводья скакуна на коновязь, быстрым шагом забежал на двор, толкнул дверь жарко натопленного дома и довольно расхохотался, увидев рассевшихся за столом хмельных бояр:

– Побратимы!

– Басарга! Брат! Друже! – вскочили навстречу его товарищи и раскрыли объятия.

– Илья, дружище! Да ты, смотрю, на семейных-то харчах уже раздобрел изрядно! – Малорослый боярин, едва достававший макушкой подьячему до плеча, на самом деле в весе ничуть не прибавил, однако же рыжие усы и борода, ранее почти незаметные, ныне загустели, придавая воину солидности.

Басарга отпустил Илью, обнял Тимофея Заболоцкого:

– Да и ты подрос после женитьбы!

Кареглазый великан только с усмешкой крякнул, с силой похлопав его по спине.

– Ну, а ты, друже, ничуть не изменился, – последним подьячий обнял Софония, такого же смуглого, худощавого и темноглазого, с острой, на немецкий манер, бородкой и узкими тонкими усами, как было и в день их первой встречи.

– Спасибо тебе, друже, выручил! – вернувшись к столу, поднял кубок Илья Булданин. – Обрыдла мне уже эта маета деревенская. Гречка да просо, оброк да барщина, за угодьями досмотри, ловы проверь, десятину сочти… Тьфу, тоска смертная! Уж не ведаю, чего батюшка так домой из похода стремился? Мне сия морока на уделе на три года поперек горла, ровно кость рыбья, встала. Твое здоровье, Басарга!

– А ты, вижу, столь высоко ныне вознесся, что уже с царскими гонцами письма свои рассылаешь? – уважительно спросил Тимофей, тоже возвращаясь к столу. – Как вестник твой через город наш проскакал, так все старосты и бояре мне аж в пояс кланяться начали.

– Я? – удивился Басарга. – Да я сам в Москву токмо три часа назад на почтовых влетел!

– Вестимо, мудрый человек, тебя позвавший, помыслил и о том, чтобы ты в одиночестве не скучал, – резонно ответил Софоний, безуспешно пытаясь закрутить левый кончик коротко остриженных усов. – А чего это вы поодиночке пьете, побратимы? Коли встретились, братчину надобно наполнять!

– Братчину, братчину! – обрадовался Илья. – Эх, давненько я чашу нашу за рукояти не держал!

– Да, давно мы чашу нашу побратимскую по кругу не пускали! – согласился Басарга. – Эй, Тришка-Платошка! Глянь, как там с пивом в погребе моем? Коли не хватит, так на торг бежать надобно. Тришка! – Боярин чуть выждал, дожидаясь ответа, спросил: – Други, вы холопа моего не видели?

– Полагаю, спит где-нибудь за печкой, – пожал плечами Софоний. – Вы ведь, как понимаю, на почтовых неслись, двое суток без сна и отдыха? Немудрено, что его сморило, едва в теплый дом попал да каши навернул. Скажи лучше, пока холопы с лошадьми на дворе заняты, что за нужда такая нас всех из домов внезапно выдернула?

– Нужда такая, други, – расстегнув ремень, Басарга повесил подбитый горностаем зипун на крюк у двери, поправил короткий стеганый поддоспешник, снова опоясался. – Нужда такая, что завтра нам на перекладных в Суздаль скакать надлежит. О первых днях пострига великой княгини Соломонии государь желает знать все в подробностях. Как себя вела, не случилась ли тяжелой, и коли случилась, то кем от бремени разрешилась и что с ребенком сталось?

– Во-от, проклятье!!! – поморщился, будто от боли, боярин Зорин, спешно налил себе полный кубок вина и сразу весь осушил крупными глотками.

– Что такое, друже? Зуб прихватило? – забеспокоился боярин Заболоцкий.

– Уж лучше бы зуб! – Софоний налил себе еще. – А вдруг у нее сын родился? Тогда, выходит, у Руси более законный, нежели нышешний, царь имеется. Таковые тайны относятся к числу тех, каковые знать зело опасно. Ибо правители любят избавляться от секретов вместе с головами, в коих они осели.

– Это уже не тайна. – Басарга тоже присел к столу, выпил, придвинул к себе блюдо с жареными пескарями, начал жадно есть. – Юродивый к Иоанну приходил, Никола Псковский. Он государя и предупредил.

– Все едино, братья, советую сегодня же всем кольчуги под одежду надеть и не снимать ни днем ни ночью, – сказал боярин Зорин. – И саблю всегда под рукою держать да о засапожнике позаботиться.

– Эк ты загнул, друже, – рассмеялся Илья. – А коли краля какая ко мне под одеяло заберется? А я в железе!

– Мыслю я, коли и заберется, так с ножом али кистенем. Так что железо токмо на пользу будет.

– Тьфу, тьфу, типун тебе на язык! – замахал на него руками малорослый боярин. – Скажешь тоже… А ты как мыслишь, Басарга? Надобно нам в таком страхе жить али можно и налегке путешествовать?

Но боярин Леонтьев ничего не ответил. Немного перекусив и разомлев в тепле, он уже крепко спал, уронив голову на сложенные перед блюдом с пескарями руки.

– Эй, ты чего? – возмутился боярин Илья. – А братчина?!

– Оставь его, друже, – остановил протянутую было Булданиным руку Тимофей Заболоцкий. – Пусть хоть немного отдохнет. Завтра ведь, как я понял, всем нам снова в седло?

* * *

Сверкающий чистой белизной суздальский Покровский монастырь почти не различался на фоне искрящихся под ослепительным солнцем снегов. Светло-зеленые кровли угловых башен, храмов и прочих монастырских построек терялись на фоне яркого неба, и печальный звон созывающих прихожан к вечерне колоколов доносился, казалось, прямо из пустоты. Лишь когда до стен обители оставалось всего лишь полверсты, среди ровной белизны внезапно возник образ Иисуса, взирающего на гостей со стены надвратной церкви, а вслед за тем соткался из ничего и сам храм, и трехсаженные стены по сторонам, и высокие здания с крохотными высокими окнами в окружении овальных кокошников.