Месть княгини Софьи

– Сегодня будем с мясом… – снова мурлыкнул Красавчик.

– Не сглазь, типун тебе на язык! – оглянулся на него отец. – После охоты веселиться станем.

– Это же просто загон, батюшка… – пожал плечами княжич.

В этот момент послышались громкий вскрик, треск и шум. Юрий Дмитриевич повернул голову на звук и увидел, как неподалеку со ржанием встали на дыбы две лошади, норовя скинуть с себя всадников. Еще один ратник пытался успокоить закружившего на месте коня.

Князь Звенигородский повел плечами, потянул из колчана сулицу с длинным граненым наконечником, перехватил ее посередине, скользнул взглядом по камышам. Заметил, как в нескольких шагах слева от седла побежала быстрая волна из густых темных кисточек, привстал на стременах и что есть силы метнул копье туда – под самое основание коричневых стеблей.

Послышался полный боли визг, камыши стали ложиться набок, открывая небольшую полянку. Юрий Дмитриевич схватился за вторую сулицу, метнул. Затем третью.

Камыши перестали трещать, визг и хрюканье затихли.

– Здесь секач, секач! – закричали в середине кавалькады. – Вали его!

Но тут на дыбы поднялись кони в хвосте колонны.

– Поворачиваем!!! – во весь голос закричал князь. – Все поворачиваем! Идем на Мертвый луг! На луг!

Дружина услышала своего воеводу, потянула поводья. Однако в нескольких местах случилась заминка…

Охотники крутились на месте, вскакивали в стременах, водили сулицами, безуспешно пытаясь выследить шустрого и умного врага – низкого, коричневого, а потому совершенно невидимого в густых зарослях. И достаточно решительного, чтобы подбивать и перекусывать лошадиные ноги.

Но все же большинство всадников поскакали за князем в указанном направлении, со всей поспешностью пробиваясь через камыши.

– Расходимся! И вперед! – продолжал командовать правитель. – Расходимся!

Развернувшись в широкую цепь, галичане примерно через четверть часа вырвались на открытое место. Увидев внезапно появившихся охотников, кабаны, рывшие корни рогоза, разом сорвались с места, с громким хрюканьем уносясь под спасительные кроны ольховника. Бояре принялись метать сулицы – хрюканье тут и там сменилось визгом, жалобным скулежом, отчего уцелевшие звери помчались прочь еще быстрее… И вскорости охота прервалась за полным исчезновением дичи.

– Вот тебе и «будем с мясом», Красавчик! – в сердцах сплюнул Юрий Дмитриевич, обозревая изрытый клыками и потому совершенно черный луг. – В этом году сюда можно больше не показываться. Зверь уже не придет. Спугнули!

Однако младший из княжичей, далеко отставший от своего отца, правителя не услышал.

Властитель Галича задумчиво похлопал ладонью по опустевшему саадаку, спешился. Прошелся по черному, слабо похрустывающему месиву, стараясь больше ступать на лежащие рядом с поломанными стеблями листья рогоза. Мороз превратил их в мягкие темные тряпки, неотличимые от ила, – но пачкались они все-таки заметно меньше. Добравшись до туши крупной свиньи, Юрий Дмитриевич выдернул копье, положил на плечо, поднял взгляд на умчавшихся вперед охотников.

Те уже уткнулись в лесные заросли и поворачивали коней. Особого восторга на их лицах заметно не было.

– Вот тебе и «будем с мясом», – снова вздохнул князь. – С кабанами никогда не знаешь, чем оно все закончится. То ли ты их, то ли они тебя. Умные, заразы, иным людям хитростью не уступят… Этого у них не отнять…

* * *

Итогом бестолковой охоты стали двадцать две добытые свиньи – и это почти на полтысячи охотников! И плюс к тому – три секача, убитых в камышах. Однако это – супротив четырех раненых скакунов и двух изрядно помятых ратников, каковых спасли от серьезных ран только предусмотрительно надетые кольчуги.

Учитывая обстоятельства, можно было считать, что в этой схватке победили кабаны.

Понятно, что после этакой «охоты» княжеская свита предпочла вернуться в город поздним-поздним вечером, стыдливо въехав в ворота детинца уже в полной темноте. Веселого пира по поводу развлечения в плавнях тоже не случилось – бояре молча разъехались по своим подворьям, стараясь не привлекать внимания припозднившихся горожан.

Князя Юрия Дмитриевича, также пребывающего в дурном настроении, двое факельщиков проводили до его покоев, возле которых обнаружили рыжего мальчишку, спящего прямо на полу, привалившись спиной к стене.

– Вот, княже, – хмыкнул стражник. – Сей отрок сказывает, гонец он из Москвы, грамота у него к тебе. Но свитка не кажет. Молвит, лично в руки, другим не доверит. Ждет.

Властитель Галича склонил голову набок. Один из его холопов пнул вестника ногой. Тот вздрогнул, поднял голову. Затем поспешно встряхнулся, вскочил:

– Княже Юрий Дмитриевич? Вот, сие тебе велено доставить…

Конопатый паренек сунул руку за пазуху, достал свиток выбеленной бумаги, просунутый в драгоценный перстень. Очень дорогой перстенек, судя по тонкой работе и обилию самоцветов.

– Вот проклятье… Небось опять напасть какая-то случилась! – Князь Звенигородский положил ладонь на подбородок. Медленно провел пальцами по густой бороде и кратко распорядился: – Накормить, напоить, попарить. Уложить.

– Как прикажешь, княже. – Один из факельщиков поманил гонца пальцем: – Пошли!

– А как же письмо? – не понял гонец.

Князь передернул плечами, забрал у него свиток, крепко сжав в кулаке, и толкнул створку двери. Пересек темную еще комнату и бросил послание на подоконник, тут же повернувшись к окну спиной, и еще успел заметить, как рыжего и конопатого мальчонку стражники с силой подталкивают прочь от дверей.

Слуги поспешно запалили от факела свечи и лампу. Как-то словно сами собой на столе оказались деревянный поднос с копченым сазаном, миски с курагой и яблоками, кувшин горячего сбитня. Факельщик, а вместе с ним и дворня скрылись, оставив в комнате лишь ближнюю свиту: верного боярина Олая Басманова, каковой за последние лет десять выбился в ближние княжеские слуги и был при правителе сразу и за конюшего, и за кравчего; престарелого слугу Волгу Базыковича – безбородого, бледнокожего и болезненно тощего. Боярин Волга числился сокольничим, отвечая в первую очередь за ловчих птиц, а заодно – так уж получилось – следил и за прочим обширным княжеским хозяйством, раскинувшимся окрест Галичского озера. И сверх того – розовощекого спальника лет двадцати и двух юных стольников.

– Что-то я и вправду проголодался, – вдруг решил Юрий Дмитриевич, сел к столу. Разломил рыбину, отделил крупный шмат со стороны спины. Не спеша прожевал, выбирая тонкие косточки. Затем съел еще кусок, отодвинул поднос. Один из стольников протянул ему полотенце, второй наполнил серебряный кубок пряно пахнущим горящим сбитнем.

Правитель вытер ладони, затем выбрал яблоко, еще одно. Черпнул горсть кураги, отправил в рот. Запил все сбитнем, отвел руку.

Слуга тут же снова наполнил кубок.

Юрий Дмитриевич опять выпил и поднялся.

Скромная свита прошла в опочивальню вместе с ним. Постельничий и стольники сняли с повелителя одежду, облачили в ночную сорочку, откинули перед ним одеяло.

Князь Звенигородский опустился в перину, позволил себя укутать – и приподнял голову:

– Олай, ты чего это там затеял?

– Ну так, первому слуге в ногах спать полагается! – ответил боярин Басманов.

– Не морочь мне голову, ступай к себе! – откинулся на подушку правитель. – И Волге тоже скажи, чтобы в горнице не укладывался. Мы не в Москве, где Великий князь каждой тени боится, в моем доме мне ничего не грозит. Караульных в коридоре хватит за глаза и за уши. А вы ступайте жен своих ласкать. Служба не убежит.

Властитель Галича глубоко вздохнул и закрыл глаза.

Но сон не шел…

Московское письмо, зажатое призрачно знакомым перстнем, при прикосновении обожгло его руку, словно попавший на ладонь уголек. Словно бы острые искры пробежали по жилам, пронзили сердце и резко всколыхнули память. С неправдоподобной отчетливостью непобедимый воевода увидел Софью прямо перед собой, совсем рядом, ощутил на себе ее дыхание, вдохнул ее запах. Его любимая словно бы шагнула в комнату из его памяти, встала прямо перед ним на расстоянии вытянутой руки. Не та, юная, с каковой судьба свела его на безлюдной колокольне, а таковая, какой она оказалась минувшей весной. Та, которую он снова увидел после долгих лет разлуки.

Увидел – и отверг, с кровью и мясом вырывая собственное сердце…

Теперь же она снова стояла перед ним, сотканная из памяти. Уже не столь юная – но столь же невыносимо желанная.

Нет, даже более желанная, нежели в далеком прошлом!

Вестимо, потому, что теперь его любимая стала запретной…