Удар змеи

Удар змеи
Александр Дмитриевич Прозоров

Князь #8
На Русь пришел 1560 год от Рождества Христова. Государь Иоанн, еще не получивший прозвища Грозного, отправляет князя Сакульского в Крым – выкупить пленников, попавших в руки татар, и втайне разведать пути наступления на Крым для будущей войны против терзающих Русь грабителей-работорговцев. Эта разведка позволит Русскому царству добиться одной из самых сокрушительных побед над своими врагами. Но Андрей Зверев даже близко не догадывается, что это будет за победа.

Русской армии она принесет славу, князю Сакульскому – обиду, Михайло Воротынскому, сосланному в Белоозеро, – свободу, а первому русскому царю – пятно кровавого диктатора.

Александр Прозоров

Удар змеи

Свеча Велеса

Год 7069 от сотворения мира[1 - 1560 от Рождества Христова.] оказался для Руси тяжким и долгим. Зима закончилась пожарами – огонь начисто сожрал Себеж, Псковский посад, монастырь Иоанна Милостивого и несколько церквей. В середине лета полыхнула и сама Москва – огонь истребил половину города, вынудив даже царский двор, несмотря на тяжелую болезнь государыни Анастасии, бежать в Коломенское. Там она, любимая мужем и людьми, и преставилась в самом начале августа.

Плач по совсем еще молодой царице стоял вселенский – тихая и скромная, племянница боярина Ивана Кошкина тем не менее заслужила доброе имя и уважение в русском народе. Государь же, от горя почти лишившийся рассудка, не мог ни есть, ни пить, и даже ноги отказывались ему служить – на похоронах его буквально несли вслед за гробом, удерживая под плечи, младший брат Юрий[2 - Младший брат Иоанна IV был глухонемым от рождения и, вероятно, слабоумным, а потому следа в истории практически не оставил.] и князь Владимир Старицкий.

Разумеется, по поводу безвременной кончины было проведено тщательное расследование. Андрей Зверев ничуть не удивился, когда выяснилось, что причиной смерти стало колдовство, наведенное Алексеем Адашевым и попом Сильвестром, – он сам же и предупреждал государя о злом чародействе еще семь лет тому назад. Не удивило Зверева и то, что царь Иоанн, святоша и чистоплюй, наказывать убийц не стал, лишь отослал их из Москвы. Попа – в Кирилло-Белозерский монастырь, секретаря – воеводой в древний Юрьев.

Вместе с сороковинами умершей царицы в Москву пробралась лихоманка, которая почти до Рождества собирала с города свою жестокую дань – пусть и не столь тяжкую, как при «черном море»,[3 - Черный мор?– это чума.] но все равно заметную и горестную. Пытаясь избавиться от напасти, горожане отстроили на Наливках новый храм Пресвятой Богородицы – срубив его всего за три дня – и прошли вокруг Москвы крестным ходом.

Разумеется, за всеми этими напастями на Руси почти все успели забыть о небольшой порубежной стычке, случившейся на далеком Балтийском побережье, и о героях того короткого победоносного похода. Что князю было только на руку.

Правда, князь Андрей Васильевич Сакульский в этих событиях никак не участвовал. Еще до начала Ливонской войны он, скупо обласканный Иоанном, отъехал в свое имение – отдыхать, следить за хозяйством, радоваться подрастающим детишкам и пребывать с супругой Полиной в согласии и радости. Награды за свой крымский набег Андрей Зверев не ждал. Такие уж сложились у него отношения с нынешним властителем Руси, что, коли тот его в поруб не посадил – и за то спасибо.

О московских бедах князь узнавал из редких писем своего побратима дьяка Ивана Кошкина. Впрочем, не только московских, но и своих собственных – в последней грамоте боярин Иван Юрьевич отписал, что лихоманка заглянула в столичный дворец Сакульских и выкосила там всю прислугу. На хозяйстве остались лишь немощный подворник да пара цепных псов.

Гонец оставил письмо, пообедал от души, с благодарностью спрятал в кушак алтын, но от бани и ночлега отказался, еще засветло умчавшись дальше в Корелу с грамотами к воеводе. Андрей же остался размышлять над неприятным известием.

– Отчего грустишь, батюшка? – погладила его по голове Полина. – Нечто известия недобрые получил?

Зверев молча передал жене послание, сам отошел к окну, выглянул наружу через светлый треугольник небольшого витража на левой створке.

Слюда, столь обыденная в новгородских домах, вызывала у него ощущение слепоты. Ладно летом, когда тепло – окна постоянно нараспашку можно держать. А зимой? Что за жизнь, коли из светелки наружу не выглянуть, если шум какой случится, крики, али просто любопытство одолеет? Но стекол больших ни на Руси, ни в Европе было не сыскать. Даже знаменитые венецианские и стамбульские мастера умели выдувать лишь маленькие пластинки. С две-три ладони, не больше. Да и те норовили окрасить под самоцветы. И стоили эти стекляшки немногим меньше драгоценных камней. Пришлось князю обойтись лишь тремя стеклами, вставленными в окна в обрамлении красно-синих витражей. «Глазки» для обзора ценою почти в полста полновесных новгородских рублей получили горница, где он занимался бумагами, спальня и трапезная. Остальные окна остались слюдяными.

– О Господи, – громко охнула княгиня и торопливо осенила себя знамением, – лихоманка! Надобно молебен немедля заказать. А то как бы до нас не добралась подлая старуха.

– Лихоманка по морозу не ходит, – повернулся от окна Зверев. – В холода она спит.

– Как же ш-ш спит, милый? – вскинула грамоту Полина. – Вот же она, поветрие в Москве!

– Так то в Москве…

Андрей испытывал очень странное ощущение. С одной стороны, память подсказывала, что все побасенки про лихоманку – глупость и суеверия, и на самом деле болезни вызываются вирусами и микробами. Не иначе, забрел в Москву вместе с южным купцом новый штамм гриппа и лютует на непривычном к экзотике населении. С другой стороны – волхв Лютобор, помнится, сказывал про живущую на болотах уродливую старуху Лихоманку, что выбирается иногда на сушу да бродит по городам и весям, прихватывая грязными узловатыми лапами жизни попавшихся на пути людишек. И лучшая защита от старухи этой – обычная борозда, но пропаханная сохой, в которую только женщины впряжены и которой женщина управляет. С третьей, князь успел привыкнуть к общему убеждению, что служба в храме, искренняя молитва да колокольный звон – надежнейшая защита от любой беды. И убеждение это потихоньку просачивалось в его разум.

Эти три его знания то противоречили друг другу, то переплетались и друг друга подкрепляли. Так, по учению волхва, из замерзшего болота лихоманка вылезти не способна, ибо замурована ледяным панцирем; согласно инфекционной теории, на морозе микробы дохли – а искренняя молитва путем самогипноза укрепляла иммунитет верующего. Но в то же время лихоманка забраться зимой в город не могла, а вот вирус – запросто. Очень уж много там теплых домов, слишком тесно общаются люди. Да еще и навоз – неизменный спутник любого скакуна, буренки или мелкой овцы, лежащий везде и всюду толстым или тонким слоем, – отнюдь не улучшал атмосферы в столице. Н-но – где город, там и суета, корысть, ложь, блуд, гордыня… Стало быть, лихоманка и карой могла оказаться за грехи людские. Запросто! От грехов же ничем, кроме молитвы, не откупишься…

– Что ты так на меня смотришь? – забеспокоилась женщина, тронув пальцами кружевной, с жемчужной понизью чепец, стряхнув с сарафана несуществующую ворсинку.

За минувшие десять лет княгиня заметно поправилась, отчего стала только краше. Сейчас Андрей не мог понять, отчего перед свадьбой считал Полину толстой? Она была и оставалась настоящей красивой женщиной. Женщиной в теле, сильной, здоровой и соблазнительной. Есть кого обнять, что поцеловать, к чему прижаться. Не дохлятик холерный с костями наружу, который того гляди сломается от любого прикосновения, а настоящая красавица. Та, что и любовью одарит, и ребенка здорового выносит.

– Ой, порвалось! – заметила что-то на боку княгиня. – Я сейчас Пелагею…

– Конечно, закажи. За здравие. Свое, детей и всех прочих.

– А ты, батюшка? – не поняла Полина.

– Я же упомянул: «и всех прочих».

– Какой же ты «прочий», батюшка наш, отец родной?! – всплеснула жена розовыми ручками.

– Не отец я тебе, хорошая моя, а муж законный, – с усмешкой поправил князь. – Нечто забыла?

– Пост сегодня, Андрюша… – прочитав что-то в его глазах, напомнила женщина. – Среда.

– Мужу перечить – грех, – с легкостью парировал Зверев, оттолкнувшись от подоконника и подкрадываясь к супруге. – Смирение есть твой удел, смирение и покорность. Али забыла, чему в монастыре учили?

– Но ведь пост, милый… – понизила голос Полина и почему-то облизнула губы.

– Как же я люблю тебя, моя радость… – Князь взял жену за руку, притянул к себе, но прикоснуться к влажным губам так и не успел: в светелку внезапно влетела русоволосая семилетняя девочка в сатиновой исподней рубахе и, обежав взрослых, схватила Андрея за ремень:

– Папа, она первая начала!

– Неправда! – Второй девочке было всего пять, и ростом она уступала сестре на целую голову. – Это ты моего зайку схватила!

– Он не твой!

– Нет, мой!

– Нет, мой!

– Девочки, нельзя так себя вести! – отступив от жены, грозно рыкнул Зверев. – Вы же сестры! Вы друг другу помогать должны, защищать! А вы вечно сцепиться норовите, что пауки в банке!

– Она моего зайку схватила, папа!

– Он мой!! – в один голос закричали девочки.

– Почто простоволосые по дому носитесь?! – заметила совсем другое Полина. – Как же вам не совестно, бесстыжие, прилюдно и без платка даже?

– Да ладно, – отмахнулся на такой пустой упрек Андрей. – Заяц-то ваш где?

Девочки примолкли. Похоже, в пылу ссоры столь ценный для обеих предмет оказался утерян.

– Ночь уж за окном, а вы носитесь как угорелые, – пользуясь наступившей паузой, укорила дочек Полина. – Ну-ка в опочивальню ступайте!

В дверях наконец показалась запыхавшаяся нянька. Из-под съехавшего набок платка Устины выбивались седые волосы, вязаная кофта расстегнулась на две верхние пуговицы. Переведя дух, подворница поклонилась:

– Прости, матушка, не уследила…