Как ни был грустно настроен Василий Григорьевич, как ни тяжело ему было сознавать, что он хотя и против воли, но обагрил себя человеческой кровью, что он, может быть, сделался убийцей, но он рассмеялся.
– Уверяю вас, – проговорил он, – что я никогда никого не преследовал и, может быть, даже сам, не сегодня, так завтра, попаду в руки бироновских палачей. Я – москвич, никогда не жил в Петербурге и приехал сюда совершенно случайно.
– Если это так, то это положительно невероятно. Но скажите, ради бога, как же вас зовут?
– С этого нужно было начать, сударь, – улыбаясь, отозвался Баскаков. – Я – чиновник московского отделения берг-коллегии[11 - Берг-коллегия – горное присутственное место.], и зовут меня Василием Баскаковым.
– Баскаковым… – изумленно протянул приятель измайловца, – да вы не приходитесь ли родственником Николаю Львовичу Баскакову?
– Двоюродный его брат, государь мой.
– Фу-ты, черт! – воскликнул тот. – Вот так оказия! Бывали со мной всякие случаи, а о таком и помышлять не приходилось. Ну, скажите на милость, только того и не хватало, чтобы двоюродного брата моего задушевного друга Николашки чуть-чуть на тот свет не отправить. Простите меня, ради бога! – И, быстро вложив шпагу в ножны, он подошел к Василию Григорьевичу и протянул ему руку. – Позвольте, кстати, и познакомиться. Зовут меня Лихаревым, а величают Антоном Петровичем. Мы с Николаем Баскаковым – давние друзья, и я очень рад нашей встрече, хотя и случившейся при таких странных обстоятельствах, еще раз простите меня!
– Я-то вас прощу с удовольствием, – пожимая руку нового знакомца, отозвался Баскаков, – а вот простит ли он нас с вами. – Он грустным жестом указал на лежавшее на земле бесчувственное тело пораженного его шпагой измайловца.
– Неужели вы убили его?
– Не знаю, но, во всяком случае, мой удар был не из легких.
Они торопливо склонились над офицером и расслышали тихое дыхание, с хрипом вырывавшееся из его груди.
– Слава богу, жив! – воскликнул Баскаков. – Теперь нужно его куда-нибудь поскорее отнести, потому что оставлять его на сыром воздухе было бы хуже убийства.
– Если вы только поможете мне, – проговорил Лихарев, – то в таком случае нам не придется идти далеко. В нескольких десятках шагов отсюда, на Фонтанке, дом его дяди, и вы сделаете доброе дело, если не покинете его в таком беспомощном положении.
– Да в этом нечего и сомневаться, – отозвался Василий Григорьевич, – понесем его, и как можно скорее.
Они молча подняли слабо дышавшего офицера и, медленно подвигаясь по скользкой земле, стараясь по возможности нести его как можно осторожнее, направились в сторону Фонтанки, с которой по-прежнему налетал резкий, леденящий ветер.
III
Новые друзья
Петербург времен Анны Иоанновны уже не походил на Петербург петровских дней, но все еще тесно кучился, огражденный с одной стороны Фонтанкой, с другой – Невой, с третьей – казармами Измайловского полка, а с четвертой – аллеями Летнего сада. Петровские мазанки уже уступали место более красивым и более высоким зданиям, но, как бы то ни было, еще многие части Петербурга казались какими-то жалкими деревушками и были застроены сплошь маленькими одноэтажными деревянными домами. Только на Английской набережной, на Миллионной да на Морских уже появились красивые фасады с колоннами, с причудливыми фронтонами, с лепными украшениями над подъездами, но даже на Невской перспективе каменные дома чередовались с деревянными лачугами, казавшимися какими-то жалкими карликами, случайно очутившимися в соседстве великанов. За Фонтанкой уже был сплошной лес, в котором некоторые богатые баре построили свои загородные дома и в котором зачастую находились разбойничьи шайки, совершавшие свои смелые набеги на центральные части города, не страшась ни разъезжавших по городским улицам пикетов, ни полицейских стражников.
Но на городской части набережной Фонтанки было немало богатых домов: между прочим, тут стояли дома шталмейстера Кошелева, гофмейстера[12 - Гофмейстер – придворный чиновник, ведавший канцелярией, почетное придворное звание.] Шепелева, денщика Петра Великого графа Петра Чернышева, князя Куракина и многих других. Между прочим, как раз рядом с домом Куракина стоял двухэтажный каменный дом, отстроенный очень недавно и окруженный высоким забором, за которым печально теперь шумели уже обнаженные от листьев громадные деревья. Этот дом некогда принадлежал князю Волконскому и в начале царствования Анны Иоанновны был куплен генерал-поручиком Левашевым, теперь уже удалившимся на покой и доживавшим последние дни, заботясь только об одном, чтоб его забыли при дворе так же, как он забыл этот двор, служба при котором не принесла ему ничего, кроме неприятностей да тяжелой болезни. Василий Яковлевич Левашев вдовел уже после второй жены и жил вместе со своей дочерью от второго брака Маней, девятнадцатилетней девушкой, и своим племянником, носившим тоже фамилию Левашев и бывшим поручиком в Измайловском полку.
Было уже очень поздно, Василий Яковлевич спал, Маня готовилась ко сну, раздеваясь в своей комнате, когда раздавшийся громкий стук в ворота переполошил всю прислугу левашевского дома, разбудил старого генерала и заставил молодую девушку подбежать к окну и с тревогой взглянуть в темную мглу ночи. На дворе мелькали огни фонарей, слышались голоса, бегали люди.
В то тревожное время, когда человеческая жизнь стоила очень дешево, когда в застенках Тайной канцелярии томились порой не только сотни, но целые тысячи людей, когда одного неосторожного слова, одного неосторожного взгляда было достаточно, чтобы попасть в опалу к всесильному временщику, не задумываясь проливавшему человеческую кровь, – в это печальное время бироновские сыщики совершенно свободно врывались в дома даже самых знатных вельмож, чуть ли не в постели хватали тех людей, на которых падал гневный взгляд Бирона, которых или выдавали, или оговаривали, пытаемые палачами Тайной канцелярии.
Совершенно понятно, что, когда молодая девушка услышала этот шум, когда она увидела огоньки фонарей, неясными светляками дрожавшие в туманной мгле, ей показалось, что это нагрянули бироновские клевреты[13 - Клеврет – приспешник, приверженец, не брезгающий ничем, чтобы угодить своему покровителю.], и ее сердце сжалось от ужаса… Однако, как ни перетрусила Маня, она торопливо накинула на себя уже снятое платье, быстро набросила на плечи платок и выбежала из своей комнаты, чтобы узнать, что значит этот внезапный переполох, чтобы хоть чем-нибудь помочь старику отцу, если только это будет в ее силах. Не успела она пробежать и нескольких комнат, как столкнулась со старым дворецким Михайлычем, который, очевидно, бежал ей навстречу и теперь, задыхаясь от быстрого бега, бледный как полотно, воскликнул:
– Ах, барышня, барышня, какое несчастье!
Маня, и без того напуганная, теперь буквально похолодела.
– Что случилось, Михайлыч?
Старик всплеснул руками.
– И сказать-то боюсь; вы уж не пужайтесь оченно-то, может, даст Бог, выживет.
Девушка пошатнулась, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, и едва удержалась за спинку подвернувшегося под руку кресла.
– Кто выживет? – воскликнула она. – Что ты болтаешь? О ком ты говоришь? Разве с батюшкой что приключилось?
Дворецкий отмахнулся рукой:
– Да нет, сударыня, я не про то! Их превосходительство, слава тебе господи, в добром здравии пребывают, а с братцем вашим, с молодым барином, несчастие приключилось.
– С Митей?
– Так точно-с.
– Да что же такое, не томи ты, ради бога!
– Привезли его, значит, и едва они дышут, потому как с кем-то на дуэли дрались… совсем ровно мертвый.
Девушка уже не слушала старика. Она опрометью бросилась вниз, в комнаты своего двоюродного брата, и, вбежав туда, увидела Митю лежавшим на диване, бледным как смерть, с еле заметно вздымавшейся грудью, а около него Лихарева и какого-то совершенно незнакомого ей господина, который был не кто иной, как Баскаков. Лихарева она хорошо знала, Баскакова же приняла за доктора, и потому, не обращая никакого внимания на то, что едва одета, что через плохо застегнутое платье просвечивает тело, она бросилась к постели брата и, пытливо вглядываясь в его мертвенно-бледное лицо, стала жадно прислушиваться к его хриплому дыханию. Лихарев быстро подошел к ней и проговорил:
– Не волнуйтесь, Марья Васильевна; ничего опасного решительно нет, мы уже послали за доктором, и, кроме того, я осмотрел рану, и рана совсем не серьезна… я поручусь головой, что через две недели он будет снова на ногах.
– За доктором? – удивленно переспросила девушка, бросая пытливый взгляд на незнакомое ей лицо Баскакова.
– Да, да, нужно сделать ему перевязку, а кстати, дать чего-нибудь успокоительного.
– Он дрался на дуэли? – спросила девушка.
Лихарев покраснел, замялся, но потом, вспомнив, что лгать совершенно бесполезно, что причина раны Левашева чересчур ясна, кивнул:
– Да, у него вышла небольшая стычка.
– С кем?
Лихарев опять замялся; на этот вопрос было ответить гораздо труднее, так как приходилось назвать Баскакова, бывшего здесь же. Но его выручил сам Василий Григорьевич.
– Вы хотите знать с кем? – сказал он. – Со мною.
Маня вздрогнула и почти отшатнулась в сторону.
– С вами? – протянула она изумленно, и в ее глубоких черных глазах засверкали гневные огоньки.
По лицу Василия Григорьевича пробежала печальная улыбка.
– Вы, конечно, изумлены тем, что я, убийца вашего брата, нахожусь в вашем доме; но я не мог оставить его беспомощным на сыром воздухе и помог господину Лихареву донести своего противника сюда, а во-вторых…
– Во-вторых, – быстро перебил Лихарев, уже оправившийся от смущения, – во-вторых, я должен сказать всю правду, и вы, конечно, поверите мне, Марья Васильевна, так как я никогда не лгал. Он, – и он кивнул на Баскакова, – не только не может быть назван убийцей, но и я, и Дмитрий глубоко виноваты перед ним. Эта дуэль вышла по какому-то роковому недоразумению. Мы затеяли с господином Баскаковым ссору, мы хотели его убить, но, к счастью, Бог не допустил этого.