Странствующий

Странствующий
Александр Петров

Тихон с детства мечтал пройти дорогами странствий. Только образ жизни не позволял ему вырваться из цепких оков бизнеса, что привело его к духовному кризису и теплохладности. И вот Господь дарует ему такую возможность: он теряет работу, жену, деньги, машину. Тихон поднимается, выходит из дому и ступает на путь странничества – духовного путешествия не только по земным дорогам, но и путями прошлого, будущего и даже с погружением во ад и восхождением в рай. Некоторое время Москва не отпускает его, сталкивая со знакомыми, которым он указывает путь к храму. В Коломенском он обретает спутника – опытного странника, то ли человека, то ли ангела. Они вместе путешествуют по городам и весям, не задумываясь, что им есть и где спать, целиком отдавшись на волю Божию, соединив дыхание с молитвой. Им встречаются разные люди, представляющие разные типы верующих и неверующих. Общаясь с реальными людьми, они погружаются в мир их проблем и указывают единственно верный путь к спасению жизни и души. Молитва Тихона оживает, обретает силу и помогает вспомнить то важное и спасительное, что жило в душе, но было похоронено под мусором суеты: судьбоносные случаи из прошлого человека, страны, вселенной. Странничество меняет не только самих подвижников, но и окружающее пространство, проливая свет и выявляя истину. Наконец Тихон приходит к главному открытию: куда бы он ни шёл, в каком бы направлении времени и пространства он бы ни двигался, путь его лежит к центру сердца, которое сокровенно вмещает целую вселенную, преисподнюю и царство Небесное…

Александр Петров

Странствующий

Ой, блаженный этот путь —
Куда страннички идут.
В Русалим они идут,
А их Ангелы ведут.

    Старинный кант

Панорама

Итак, фирма обанкротилась, и меня отпустили в бессрочный отпуск, что равноценно увольнению. Дома на столе обнаруживаю записку, из которой следует, что Принцесса покинула этот трехкомнатный кооперативный дворец и когда вернется, да и вернется ли вообще, – неизвестно. Пропали также «Нива» из гаража, компьютер со стола и все наличные семейные сбережения.

Если оглянуться назад, можно вспомнить, что меня заботливо готовили к этому перелому. Например, работаешь себе, работаешь, и вроде бы всё ничего – только начинает вдруг томить абсурдность прожитого дня. Ради чего работаю? Ради зарплаты – и только? И моя белая сорочка кажется черной и вовсе не благоуханной… И компьютеры на столах предстают вампирами, сосущими здоровье и время. Ненароком долетит до ушей болтовня сотрудников, – а там пирушки, развлекушки, девчушки… Потом приходишь домой. Что-то жуешь, делаешь домашние дела, говоришь по телефону с чуждыми, но «нужными» людьми. Возьмешь книгу. Почитаешь на диване про подвижника, который когда-то давно возносился в молитвах над землей, ходил по воде, как по суху; воскрешал мертвых, спал по часу в день урывками… – и думаешь: какое отношение это имеет ко мне? И зачем читать, если не на пользу?

…И вдруг – мысль, как удар: в это самое время где-то рядом живые монахи распинаются за гибнущий мир, умирая «на каждый день»; вчерашние столичные профессора и художники в комариной глуши возрождают храмы, а по дорогам Руси Святой шагают странники… И вскочишь с дивана, взлохматишь прическу, просипишь, бия себя в грудь: «Доколе! Почему это мимо?» – да и обратно сядешь…

И вот свершилось… Сам же хотел, чтобы эти «тараканьи бега» кончились. Чтобы серое существование сменилось чем-то живым и новым. Что ж это я так переполошился? Ведь именно сегодня я стал свободным. Лопнули разом все путы, державшие меня на привязи. Мне бы радоваться, прыгать до потолка – но этого нет. Свобода привела с собой неразлучную спутницу – ответственность. Вчера я мог сказать: хочу, но не могу, потому что у меня есть обязанности. Пусть условные, но обязанности – это, как ни крути, уважительно. Сегодня – свобода. И отныне делать надо то, что надо. Никуда не денешься.

Издавна видел я себя странником. Идти по дороге, куда глаза глядят, откуда веет свежий упругий ветер надежд – вот чего желает моя душа! Хочется встреч с разными людьми. Отчего-то нужно мне обойти дальние страны, побывать на всех материках, на всех широтах. «Земную жизнь пройдя до половины», не увидеть тундру и тайгу, саванны и прерии, фиорды и каньоны, пустыни и солончаки – это неправильно. Если существует где-нибудь все это, а я – здесь, то мы просто обязаны сойтись в одной точке.

И это еще не все! Меня связывают оковы времени. Не устраивает ограниченное текущее мгновение. Не меньше настоящего интересны прошлое и будущее. И если время – это условность, то надо попробовать ее преодолеть.

Однажды в детстве во время осмотра Бородинской панорамы меня озарило нечто великое. Настолько огромное, что обозреть и вместить это в свое малое сознание оказалось невозможным. Так же, как это огромное полотно вокруг, и все события, на нем изображенные. Если обычный живой человек, художник, сумел охватить такое количество людей, событий, дальних и ближних планов, то, значит, возможно выйти за границы пространства и времени. Допустимо это – с помощью каких-то сил, дополняющих слабые возможности человека.

Помню, стоял в оцепенении среди бредущих по кругу людей и видел вокруг себя не рисованные маслом картинки, не пыльные макеты и куклы, не холст, изображающий небо – не эту условность, нет. Передо мной явилось бесконечное поле реальных событий, которые происходили с древности до необозримого будущего.

Открылось это на краткий миг. Блеснуло – и прошло. Озарило, потрясло – и… занавес упал. Почти ничего в памяти не осталось. Только неописуемый восторг от созерцания грандиозной высоты и неохватной глубины в золотистом сиянии восхода. Зачем? Где это было? И где это есть? Какое отношение имеет ко мне?

Хочу туда! Отныне тесно мне земное время. И это плоское, как раскрашенный холст, пространство теснит и давит. Тот, кто приоткрыл занавес, пусти меня туда!

Как все хорошее, завершилось откровение грубым толчком в спину и ворчливым – «встал, как пень». Потом довольно быстро действительность втянула меня в свою муравьиную суету. Я не противился. А чуть позже сознательно связал себя узами множества ненужных «надо» и капризных «желаю». Прошло немало времени с тех пор. Лишь изредка блеснет из детства луч панорамной свободы, позовет, обнадежит – и обратно в темницу.

И только сейчас мое давнее желание свободы начинает сбываться. Для чего? Не для странствий ли? Посмотрим.

Начало пути

С утра пораньше с легким рюкзаком выхожу из опустевшего дома. Передо мной лежит асфальтовый тротуар, рассеченный трещинами, в озерах мутных лужиц. А я вижу, как вдаль несется и зовет путь странствий.

Это у меня впервые – вот так сжечь мосты и пойти куда глаза глядят. То страх, то радость закипают в жилах. То уныние накатывает черной волной, то отлив и – надежда на лучшее крепнет в груди.

Кто я сейчас как не пылинка в бурном океане? Где привычный порядок моей жизни? Что у меня осталось, кроме веры? На что надеяться, как не на Промысел Божий? Откуда ждать защиты, как не от Покрова Пресвятой Богородицы? Кто мой друг и кто попутчик, как не Ангел-хранитель?

Вокруг меня постылый город обступает сонных пленников безликими бетонными коробками. А я, наконец, проснулся бодрым и свежим. И бессмысленность рухнула. И жизнь во мне обновляется.

Ничего наперед не знаю. Планов – никаких. Полностью полагаюсь на волю Провидения. Шагаю с легким сердцем. Таинственная Панорама из детства словно оживает. Где-то в ее начале происходит сотворение вселенной. И это вполне созвучно началу пути. И сотворению моей новой вселенной. Что такое моя личная вселенная? Всего-то полсотни человек, с которыми общаюсь, да несколько мест, в которых случается бывать. Надеюсь, отныне моя вселенная вырастет. Как растет она сейчас в моей незримой глубине. Как расширяется она в космическом масштабе, что не устают напоминать астрономы, размахивая снимками заумных «красных смещений». Ну, да ладно…

Мало-помалу вихрь мистических ощущений стихает. Оглядываюсь и обнаруживаю себя под землей, внутри грохочущего вагона метро. Народ жмется друг к дружке в отдалении, я же стою на просторе – хоть вальс танцуй. И тут в ноздри ударяет едкий кислый запах, и тошнота подкатывает к горлу. Оглядываюсь: вокруг меня – спереди и сзади – на лавках лежат вразвалку бомжи. И спят. Наблюдаю в себе острое желание зажать нос и отодвинуться подальше.

С трудом заставляю себя остаться на месте и разгладить лицо, которое, должно быть, скривила брезгливая гримаса. И тут вспоминаю, что и сам я отныне бездомен, и отвращение сменяется сочувствием. Выходит, что и я в любой день могу стать таким же. И от меня станут отворачиваться домашние мальчики и девочки, едущие с гувернанткой в парк на итальянские аттракционы, зажимая носики надушенными батистовыми платочками.

Господи, не дай мне вознестись над этими несчастными! Ты, сотворивший вселенную, Сам не гнушался возлегать с проклятыми мытарями и прокаженными, не брезговал бесноватыми и увечными. Не отвергал ни грязных, ни покрытых струпьями рук. Ты возлегал на трапезе с людьми и удивлялся: Бог посылал Иоанна, который ни ел, ни пил – его не приняли. И вот Ты пьешь и ешь с изгоями и богачами – снова людям не так. Ты на Себе узнал, что есть презрение и бездомность. Эти несчастные забыты всеми, но только не Тобой. Спаси их, Господи! А мне – не дай иметь к ним отвращение.

Нечистый запах уносит ветерок, пахнувший из окна. Один из бомжей в искусственной дубленке – это летом! – открывает заплывшие глаза и сонно протягивает мне красную ладонь в черных разводах. Кладу монету, невольно касаясь руки, но брезгливости нет. Рука бездомного с монетой ложится в карман, глаза закрываются. Помоги вам Господь. Двери открываются, и я схожу на своей станции.

Остается позади шум и тряска, толкучка и разговоры. Перехожу шоссе и по асфальтовой дорожке направляюсь вглубь фруктового сада. На смену суете приходит мерный ритм ходьбы. Поэтому, успокоившись, вполне справедливо задаю себе вопрос: а не обман ли это? Нечто похожее случалось со мной весной и оказывалось западней.

Весна – это всегда гормонально-пьяный обман. Весной и в начале лета кажется, что жизнь впереди, и небо такое безоблачное и голубое, и ты весь такой вытянутый вперед-вверх… И в мозгу, воспаленном солнечной радиацией, взрываются одна за другой вспышки миражей. И сердце отзывается на истошное верещанье воробьев и прочей пернатой мелочи.

Будущее кажется искряще-сияющим и ароматно-ванильным. И горизонты распахнуты и широки, как пути, ведущие… в большое земное счастье. И проблемы стремительно умаляются. Только все это обман, который проясняется с наступлением холодов. Тогда трезвеешь, и вновь приходит печаль о совершенстве, которое на земле недостижимо. Отсюда вывод: влюбляться лучше поздней осенью, а умирать – весной, на Светлую седмицу.

Восторженность – учит вековая мудрость – прямой путь к отчаянию. Так что когда впадаешь в весеннее опьянение – сеешь будущее уныние и разочарование. Итак: трезвое спокойствие.

Когда оглядываюсь на прожитое, то оказывается, что покатился я в пропасть именно в весенние года и в весеннюю пору. Чудом, великим Промыслом Божиим, остановился… Это ведь, чтобы удержать на краю, показали мне во сне то место ада, куда я так упорно катился в безумно-пьяные годы! А как увидел шквал ревущего огня и злющие красно-зеленые глаза, услышал вопли соседей по огненному озеру, вдохнул серные миазмы, всем существом ощутил беспощадное зло, безнадежность, ужас… – так и в церковный ковчег вошел. Нет, вбежал, запыхавшись, оглядываясь в страхе через левое плечо за спину… Выходит, живу как бы вторую жизнь, дарованную мне чудесным образом. И обмануться сейчас, когда желанная свобода сбросила с меня оковы суеты, было бы непростительно.

В то же время, знаю точно и верю словам афонского старца Софрония: «не попустит Господь заблудиться человеку, который воистину не лукавствует пред Ним».

Вестники

Итак, размышления по дороге приводят меня сюда. Кто-то скажет, ничего в месте этом странного нет, и будет прав. Среди бетонных коробок шестирядным шоссе к высокому берегу реки прижато царское село. Внутри крепостных стен стоит тишина. От тишины поначалу звенит в ушах, потом привыкаю.

Бреду по траве среди вековых лип и тополей. Обхожу сидящих и лежащих на упругой траве людей, греющихся на солнышке. Меня обступают огромные дубы, которым более шестисот лет. Их корявые ветви в опушении нежно-зеленой листвы басовито поскрипывают высоко в синем небе. Задираю голову до головокружения, ноги подгибаются и укладывают меня на сочную траву, присыпанную прошлогодними жестяными листьями. Невдалеке белеют царские палаты, трапезная с маленькими оконцами в стенах метровой толщины. По другую сторону рубленая изба, из толстых сизых бревен. Стоит трехсотлетним крепышом, как немой укор поклонникам технического прогресса. Прикрыв глаза, впитываю старину. Вдыхаю парной аромат скошенной травы. Слышу мягкий шелест юной листвы, далекое поцвиркиванье птичек и приглушенный детский смех.

– И как вы только здесь живете, – раздается необычный голос. Он не звучит, но слышен. Будто «тихо сам с собою, я веду беседу».

– Да вот так и живем. Каждый по-своему, – отвечаю незримому собеседнику. – А ты сам откуда?

– Отсюда, только на несколько веков раньше.

– Тогда что же тебя удивляет? Здесь почти ничего не изменилось.

– Воздух у вас тяжелый. Все вокруг отравлено каким-то ядом.

– Это точно, – соглашаюсь. – Сам удивляюсь, как выживаем. Послушай, а ты сейчас где: там или здесь?

– Точно не знаю. Скорей всего, и там и здесь. А может быть, ни там, ни здесь, а где-то посередине. Да ты сам подумай, разве я смог бы дышать вашим воздухом? Лежать на вашей траве? Пить вашу воду?

– Ты еще добавь: «облучаться вашей радиацией».

– Это вообще для меня смертельно.

– Не забудь и наше телевидение, прессу, рекламу.