Шаги во тьме

Магазин был небольшой. Шагов шесть в глубину и восемь-десять в ширину. По стенам полосатые типографские обои. Пустые стеклянные витрины по периметру, напольный сейф почти в человеческий рост, сегодня закрытый, отгорожен от посетителей той самой конторкой, за которой сейчас сидел Лейб Ицхакович. Там же, за спиной Шеймана-младшего, дверь во вторую комнату. Внутри только стол, стул да аптекарские весы с набором блестящих гирек.

– Скажите, – повернулся к Лейбу Свиридов, – а вы давно держите здесь лавку?

Молодой человек снова поднялся, чуть задумался, будто прикидывая что-то в уме, но довольно быстро ответил:

– Именно на этом месте открылись почти сразу после окончания беспорядков. В сентябре девятьсот седьмого года.

– Хм, – покрутил ус Александр Павлович. – А ремонт выглядит совсем свежим.

– Все верно, – согласно наклонил ермолку Шейман. – В этом марте перестелили паркет и заодно перелицевали стены. Тут всю линию ремонтировали после паводка. Батюшка сильно сокрушался, что такие расходы несет. Хотя сговорились на всех с одной артелью, очень недорого. Спасибо Сеньке Коту.

– Кому? – не понял Свиридов.

– Сеньке. Арсению Котову. Он приказчик в соседней лавке. Перья, чернила, бумага и прочие потребные канцелярскому человеку вещи. А у Арсения брат артельщик. Так что сторговался за всех с большой уступкой.

Свиридов еще раз обвел взглядом торговый зал, но ничего нового так и не усмотрел, потому снова вернулся к молодому Шейману.

– А кто закрывал магазин в пятницу? И во сколько?

Юноша понял, что вопросы не кончаются, промокнул бархатным валиком только что написанные строчки, закрыл книгу и повернулся к Александру Павловичу.

– Папа всегда сам открывает и закрывает лавку. В пятницу торговал Эзра. Папа пришел за ним в пять, потому что нужно было сверить записи и торопиться готовиться к шаббату.

– А соседи ваши до которого часа открыты?

– Слева цветочный салон мадам Савельевой, офицерской вдовы. На двери у нее написано, что они открыты до восьми. Но мадам часто заканчивает и в девять, и в десять. Цветы такой товар, ну, вы же понимаете, чаще всего требуются, когда уже темно. А справа та самая канцелярская лавка. Они закрываются ровно в семь: позже уже нет их покупателя, так чего зря жечь электричество и платить приказчикам?

– А по субботам вы всегда закрыты? Получается, злоумышленники вообще могли здесь чувствовать себя вольно с пятничного вечера и до утра воскресенья?

Лейб на вопросы степенно кивнул и пояснил словами:

– Папа чтит наши еврейские законы, и нам тоже приходится. Торговле, конечно, урон, но отец не поддается ни на какие уговоры. Сколько раз я предлагал нанять на субботы какого-нибудь честного гоя[9 - Не еврея.], но отец ни в какую.

– И вы, стало быть, всю субботу провели с семьей дома?

– Совершенно верно. С родителями, братом и Эзрой. С захода пятничного солнца до воскресной зари. Дремучесть, согласен, но с отцом сильно не поспоришь: останешься без средств.

Позади брякнул дверной колокольчик. Свиридов обернулся. На пороге стояла довольно миловидного облика дама, совсем еще не старая, скорее, того самого трудноопределяемого женского возраста, когда с равной вероятностью красавице может быть и тридцать, и пятьдесят, в модном, но, видно, не очень дорогом платье и соломенном канотье с веселым розовым бантиком на ленте.

– Мы закрыты, мадам Савельева, – с какой-то поспешностью проговорил Шейман.

Дама смутилась, забормотала:

– Да я, собственно, собиралась… Хотя, конечно, что уж тут… Я зайду в другой раз, Лев Исаакович.

– Позвольте. – Александр Павлович, приподняв шляпу, шагнул навстречу хозяйке цветочного салона. – Титулярный советник Свиридов. Я из полиции. Если не возражаете, я бы проводил вас до вашего магазина и задал несколько вопросов в связи с ограблением ваших соседей. – Не дав даме опомниться, он распахнул перед ней дверь.

– Савельева Марья Кирилловна, – пролепетала цветочница, умоляюще посмотрела на Лейба Шеймана, но тот уткнулся взглядом в обложку конторской книги и помогать гостье явно не собирался.

– Александр Павлович. Идемте, Марья Кирилловна. Я не бандит Дубровский, а совсем даже наоборот. Нисколько вас не обижу, все, что украду, – так это не более четверти часа вашего времени, а потом вернетесь к Лейбу Ицхаковичу и поговорите о том, о чем собирались.

Марья Кирилловна то ли не читала Пушкина, то ли слишком была смущена вниманием полиции к своей персоне, но она, совершенно не улыбнувшись, покорно оперлась на предложенный локоть и позволила себя сопроводить в соседний магазин.

Внутри абсолютно такого же по размеру помещения, что и ювелирная лавка, пустого места практически не наблюдалось. Цветы были повсюду: в гипсовых и стеклянных вазах на столах, в шкафах с прозрачными дверцами и без оных, и на самих шкафах тоже, на полу в ведрах, тазах и напольных вазонах, и даже с потолка свисало на тонких цепях несколько горшков, из которых интимно выглядывали лепестки фиалок. И все это эдемское великолепие дополнялось тонким свистом желтого кенара в стоящей на одном из шкафов золоченой клетке.

Из-за цветочного изобилия стен почти не было видно, но в редкие проплешины Александр Павлович все-таки разглядел бумажные обои в сине-золотую вертикальную полоску – ровно такие же, как у соседей.

– Симпатичные стены.

– Какие есть, господин полицейский. У меня не ювелирная лавка, чтоб бархатом их затягивать. Да и с типографскими-то и проще, и дешевле. У меня, сами видите, какой товар: и пыльца, и вода. Так что я сразу несколько рулонов себе выторговала, сама и подклеиваю, когда требуется. Да и сам ювелир-то после потопа с бархата на бумагу перешел. У всей стороны такие из-за его скупости – видали бы вы, как он тут с артельщиками брехал за каждую копейку. Ну да может, потому и богатый такой, что лишнего не платит. Цезарь, умолкни!

Последняя фраза была обращена к кенару, и, что удивительно, он послушался: спрыгнул с жердочки, подцепил с пола клетки зернышко, сосредоточенно прогнал его по зобу и принялся разглядывать гостя своими черными бусинами-глазами. Молча.

– Какой он у вас послушный.

– А иначе нельзя, с ума можно сойти за весь день от его трелей, – уже менее настороженно ответила хозяйка. – А так он у меня днем заместо колокольчика, а ночью собаку замещает. Коли чужой входит, сразу свиристеть принимается. Пока я не велю – не замолчит. Даже если клетку платком накрыть.

– И что же, в пятницу ночью он не верещал?

Савельева пожала плечами:

– Сторожа не докладывали. Стало быть, не тревожил.

– Вы позволите? – Свиридов указал на дверь во вторую комнату.

– Ну разумеется.

По размерам комнатка была совершенной копией своей соседки из ювелирной лавки, отличаясь лишь убранством. Помимо опять-таки цветов здесь стоял вещевой шкаф, используемый хозяйкой по прямому назначению: внутри на плечиках висело несколько платьев, а на полке поместились две шляпки, – да между шкафом и стеной приютилось несколько тех самых обойных рулонов.

– Мы, бывает, допоздна открыты, так что приходится держать для всякого случая, – пояснила Марья Кирилловна, кивнув на дополнительный гардероб.

– А в пятницу вы во сколько заперли?

– Ох, да почитай что за полночь. У нас же ресторация и кинотеатр напротив через проспект, и вечерами ближе к концу недели долго фрачные господа тянутся. В субботу так и вовсе в половине второго двери закрыла.

В первой комнате тренькнул колокольчик, такой же, как в ювелирной лавке. Свиридов выглянул и увидел зеркальное отражение буквально пять минут назад наблюдаемой им картины – теперь у двери переминался с ноги на ногу Лейб Шейман.

– Господин полицейский, – прямо с порога пробормотал он, – я, собственно, лавку закрыл и иду домой. Просто подумал, вдруг у вас еще остались вопросы.

– Сами закрыли? Отец доверил вам ключ?

Лейб пожал плечами:

– Так что уж теперь, все равно замки менять.

Александр Павлович кивнул:

– Согласен. О вопросах не беспокойтесь, юноша. Если вдруг что-то еще потребуется, я вас отыщу.