Четверо

Огромное тёмное пятно расплывалось по всему северному полушарию и захватывало почти треть поверхности планеты, ближе к экватору вытягиваясь в длинную дугу и переходя в другое пятно, чуть поменьше. Крамаренко зарисовал три таких «океана» и шесть «континентов», самый крупный из которых, размером примерно с одну пятую часть планеты, омывался северным океаном в районе экватора и напоминал очертаниями шляпу. Его так и прозвали – «Шляпа». Уже сейчас Лазарев понял, что это, скорее всего, самое подходящее для поисков жизни место. Если здесь что-то и живёт – его следует искать в первую очередь на «Шляпе».

Второй по величине «континент» располагался уже на южном полюсе и имел вытянутую форму – его окрестили «Носом».

Всё это было условными набросками – континенты могли оказаться не континентами, океаны могли оказаться не океанами. Всё это выяснится позже, ещё дней через пять, когда поверхность можно будет рассмотреть подробнее. Тогда можно будет и придумать красивые названия для океанов и континентов.

Атмосфера планеты оказалась беспокойной: постоянные бури и вихри, крутящиеся в небе с огромной скоростью, сильно затрудняли изучение поверхности. Погода здесь явно недружелюбна.

Но самые большие опасения вызывала радиация. Особенно сильное излучение наблюдалось на восточной окраине «Шляпы», и Лазарев не мог понять, с чем это связано. Может быть, со вспышками на Проксиме Центавра – красный карлик, вспыхивая, излучал значительное количество всякой дряни[5 - Проксима Центавра – вспыхивающая переменная звезда.], – но тогда почему радиоактивный фон на планете такой неровный? В других областях он намного ниже, на «Носе» не появлялся и вовсе, и это показалось странным.

Что-то живое нужно искать на юго-востоке «Шляпы», думал Лазарев. Оптимальная область – и с точки зрения возможного климата, и из-за низкой радиации, и из-за близости к морю, да и ветер здесь, кажется, не такой сильный. Может быть, там какие-нибудь высокие горы?

– Командир, я могу идти?

Лазарев оторвал взгляд от планшета и заметил Крамаренко, стоящего у входа в отсек управления.

– Прости, – сказал командир, протирая очки. – Я зачитался твоим отчётом.

– Уже минут десять читаешь, а про меня как будто забыл.

– Извини. Сам понимаешь, работы тут много. Это очень хороший отчёт, спасибо. Можешь идти.

Крамаренко повернулся к выходу, но потом вдруг остановился, замешкался и сказал:

– Командир…

– Да? – Лазарев снова погрузился в чтение отчёта, не отрывая глаз.

– Может, к нам в кают-компанию зайдёшь? Мы там все сидим, были бы рады увидеть.

– Да, да, – рассеянно пробормотал Лазарев. – Надо дочитать отчёт, свериться с «Авророй», ещё раз проверить курс. Зайду, конечно.

– Заходи, да.

Лазарев молча кивнул и продолжил чтение. Он не заметил, как Крамаренко вышел из отсека.

– Командир, – раздался вдруг голос «Авроры». – Я бы советовала вам всё же сходить в кают-компанию.

– Зачем? – Лазарев оторвался от планшета и непонимающе осмотрелся вокруг.

– Вы проводите с командой очень мало времени. А командный дух – это очень важно.

– Важно, кто ж спорит… Доделаю работу и зайду, куда ж они денутся.

– Командир, я советую вам всё же заглянуть к ним.

Лазарев нахмурился.

– «Аврора», у нас тут не клуб по интересам, не мальчишник, не дружеские посиделки. Мы учёные, исследователи, космонавты, у каждого из нас своя работа.

– Они не видят вас сутками, командир. Это может привести к утрате доверия и конфликтам. Поверьте мне как психологу.

– Ладно, ладно. – Лазарев отложил планшет и встал с кресла.

В кают-компании сидели все трое: Крамаренко, Нойгард и Гинзберг. На столе в этот раз было почему-то больше еды, чем обычно, даже откуда-то появился небольшой кремовый торт. Все трое весело шутили и переговаривались, но замолчали, когда в отсек вошёл Лазарев.

Гинзберг, почему-то сидевший за столом в дурацком разноцветном колпаке, при виде командира приветливо, но холодно улыбнулся.

– Что за веселье у вас тут? – спросил Лазарев. – Гинзберг, что за колпак у тебя?

Гинзберг перестал улыбаться.

– У меня сегодня день рождения.

– Вот как… – растерянно сказал Лазарев.

– Ему сегодня 127 лет, – сказал Нойгард.

– Все поздравили меня с утра, кроме тебя, – сказал Гинзберг.

– Прости. С днём рождения тебя.

– Спасибо, спасибо.

Повисло неловкое молчание.

Лазарев растерянно оглядел команду, придвинул стул к столу, сел рядом.

– Я поздравляю тебя, желаю тебе долгих лет жизни, здоровья… – замялся он. – Вот этого всего.

Молчание стало ещё более неловким.

– Серьёзно, что ж ты так, – сказал Нойгард. – До того как мы уснули в этих капсулах, ты был как-то добрее. Может, стазис что-то подпортил? Я, конечно, понимаю, важные дела и всё такое, но ты больше общаешься с роботом, чем с нами. Сутками не видим. Раньше такого не было. Раньше всегда мог подбодрить, пошутить, а сейчас…

– У меня важная работа, – возразил Лазарев. – Работа на первом месте.

– А у нас не важная? – сказал Гинзберг. – Чёрт с ним, с днём рождения, но это уже не первый раз, когда ты относишься к нам как…

– Как к деревянным болванчикам, – продолжил за него Нойгард. – Как будто нас не существует. С тобой говоришь – будто в пустоту смотришь. Слушай, мы тут сейчас все на взводе, если ты не заметил. Зачем от нас прятаться? Что-то случилось? Если честно, это как-то, ну… Напряжно.

Лазарев замолчал.

– Я не прячусь… – Он пожал плечами. – Ладно. Извините. Может быть, я неправ. Может, и сам не замечаю этого.

– Ладно, проехали. Мы тут без тебя, между прочим, обсуждали гравитацию и теорию относительности. – Крамаренко отрезал кусок торта и обратился к Гинзбергу: – Ты в курсе, например, что мы сейчас совершенно не знаем, сколько тебе может быть лет на самом деле?

– Отличные новости, – сказал Гинзберг. – Сколько же мне лет? Десять тысяч?

– Ну, это вряд ли, конечно. Правда в том, что мы не знаем, сколько времени сейчас прошло на Земле. Мы знаем, сколько лет, дней, часов с начала полёта прошло относительно нашего корабля, но время и пространство искривляются даже на сравнительно небольших скоростях – вспомни эксперимент с «Викингами» в семидесятых годах двадцатого века, – а что уж говорить о нас? Мы отсчитываем время с помощью атомных часов на борту, но это наше время. На Земле оно может быть другим.