Рыбий глаз

Лес начинался так резко, что от залитого полуденным солнцем поля до темного и мрачноватого залесья нужно было сделать всего лишь пару шагов. Когда ты заходил под сень вековых деревьев, как по волшебству наступали сумерки и лишь редкие лучики, пробивающиеся сквозь купола деревьев, не давали зрелищу обмануть тебя – становилось очевидно, что там, высоко, был день, ясный и светлый.

Тревожно озираясь по сторонам, но ежесекундно храбрясь перед самим собой, он уверенно шагал через коряги и поваленные деревья, мягко ступая по мху и молодым кустам черники. Цепкий, внимательный взгляд мальчика по привычке ощупывал окружающее пространство, подмечая моменты и феномены интересные, наверное, только для него одного.

Вот Андрейка видит большое старое дерево, поваленное, вероятно, совсем недавно. Нависая над молодыми деревцами и кустарниками, оно полностью закрывает их от редких солнечных лучей, намного усложняя и без того непростое выживание молодой поросли, которой не повезло родиться в этом темном холодном мирке. Вероятно, молодые сосенки зачахнут в тени мертвого дерева, и Андрейка один, кто станет свидетелем их участи. Ему не жаль деревья – он не хочет им помочь, гораздо больше их ему жаль себя и бабушку. Деревья… все равно пойдут на растопку чьей-нибудь бани, ну, или на доски, столы и стулья. Все одно их ждал печальный конец, а ведь они ничего не чувствовали и не понимали, по мнению мальчика. Чего ради их жалеть?

Гораздо больше его завораживал фатализм ситуации – мрачная предрешенность. Ему нравилось думать, что он, словно провидец из книжек, видел будущее, заранее знал, каким оно будет и был к нему равнодушен и безучастен, словно бы и не принадлежал этому миру, а всего-навсего был сторонним арбитром. В такие моменты он чувствовал себя очень особенным и даже неуязвимым. Такие же чувства он испытывал, когда в городе в дождливые дни находил червяка на асфальте, который беспомощно полз навстречу судьбе, не зная еще, что судьба его – это шестиполосное шоссе, стелющееся по одному из многих проспектов Москвы. Червь не знал – а Андрейка – да. В его власти было изменить будущее этого червя – спасти от гибели или же подтолкнуть к ней, но выше прочего он считал за честь не делать ничего, охраняя таким образом вселенский порядок вещей и естественный ход событий.

Созерцать неизбежность и не вкушать ее скорби, оставаясь безмятежным – самое смелое и великое, на что способен человек. Андрейка, конечно, не мог по малолетству сформулировать для себя свои переживания, но в запутанном клубке мысле-чувственных ощущений, сосредоточенных в районе солнечного сплетения, он ощущал именно это.

Таких печальных видов в дремучем лесу было изрядно. Каждая травинка, сминаемая под его сандалиями, могла не оправиться более никогда. Черника, которая созреет к августу, будет безжалостно обобрана местными пьяницами и обменена на самогонку. Сколь много кустов будет вырвано с корнем и не исполнит своего предназначения, ради которого пришло в мир? А сколько такого происходит в лесу день за днем, из года в год? Какие трагедии разворачиваются на его просторах? То, чего никто не увидит и никогда не узнает. Но другим наплевать на это. Может, это интересует дядю Митю? Или бабушку? Или Марью?

Нет, они заняты своими прямыми, крайне прагматичными делами и обязанностями, причинно-следственные отношения которых коротко и жестко привязаны лишь к ним самим, как правило, не далее, чем на пару шагов в сторону. Мелкий житейский сор под ногами. Такие люди подобны прикормленным голубям в парке, которые с неистовой жадностью ждут секунду, когда на землю перед ними упадет ближайшее к ним семечко, которую надобно без всяких раздумий схватить, проглотить и…ждать следующей. До тех пор, пока тебя не собьет машина или не сожрет бездомный кошак. А так происходит всегда рано или поздно.

Андрейку же захватывали такие знания. И он искал их в окружающем мире. Вот только занимала его все больше трагедия жизни, нежели светлая, удачная ее сторона. На удачу нельзя было положиться, в ней не было уверенности, честности и постоянства. Как сказал все тот же дядя Митя однажды в разговоре, который невольно подслушал мальчик – счастье все равно, что неземной красоты баба, которая прекрасно об этом знает, а потому – сука без жалости и всякого понимания. Андрейка сравнения не понял, но отчего-то слова ему хорошо запомнились. Наверное, потому что понимал, что они по смыслу пересекаются с его собственными рассуждениями. Всякая радость лишь туманит голову, а когда опомнишься – понимаешь, что остался без штанов. С другой стороны, несчастье никогда не лукавит. Оно как есть, так и предстает перед тобой и дальше уже тебе решать, как к нему относиться. И с ним-то можно вести диалог и договариваться. И самое главное отличие несчастья от счастья – ты не боишься, что оно уйдет, нет страха, что сегодня хорошо, а завтра может стать плохо. Ты твердо знаешь, что, когда оно уйдет, будет только лучше и никак иначе.

В отличие от большинства людей Андрейка не думал о том, как может тебе повезти в жизни, а все больше о том, как тебе может занемочь. Наверное, потому, что такое с ним случалось чаще, и он невольно хотел видеть и знать о тех, кому хуже и труднее живется, чем ему самому. И хоть изначально он шел в лес, лишь для того, чтобы скоротать время, теперь его ум зажегся лишь поиском скорбного зрелища. Но сколько бы он ни удалялся в лес, ничего такого, что могло бы проявить в нем достаточный интерес не находилось. Он уже хотел было развернуться, чтобы идти обратно навстречу дню, как у большого замшелого пня заметил крупный, аккуратный муравейник, заботливо сложенный его работящими жителями.

Он подошел к нему впритык и опустился на коленки, чтобы разглядеть муравейник получше. Там, как всегда, кипела жизнь и безоговорочно занятые насекомые сновали туда-сюда согласно их биологической разнарядке, не обращая внимания на Андрейку и, не задумываясь о том, что живут в тени других живых существ, столь значительнее их самих, что их собственное существование вроде как и вовсе теряет всякий смысл. Не думают они и о его бабушке, и о Марье, что, наверное, зря – ведь она им наверняка очень бы понравилась, будь у них шанс с ней познакомиться. Не бабушка, конечно, а Марья.

Тут же Андрейке в голову пришла мысль, которая холодным, острым удовольствием стала покалывать его ум. Вот то, чего он искал в этом сыром лесу. Что может быть трагичнее, когда у тебя есть потенциал – сама возможность чего-то, что у тебя отнимают навсегда. И тем хуже, если отнимают без всякой видимой причины, без нужды и без следствия. Отбирают не зачем-то, а просто так, дабы развеять скуку. Нет ничего безнадежнее утраченной возможности, упущенного шанса. Нет горя тяжелее и острее, чем умозрительно взирать на то, чего нет и не будет уже никогда, но что еще совсем недавно могло и имело право на существование, хотя бы даже и в самых смелых мечтаниях.

Андрейка быстро ощупал свои карманы и, найдя нужное, выдохнул так, как выдыхают люди, которые вдруг решили, что забыли ключи от квартиры и, перерыв все карманы, все же находят их. Мальчик извлек на свет мятый, потертый коробок спичек. Вообще, ему не разрешали-то играть с огнем, но он тайком воровал их из бани. Он стал одну за одной вытаскивать тонкие деревянные палочки и зажигать их по единственному сухому уголку коробка. Отсыревшие спички горели плохо, не больше одной-двух секунд. Но эти секунды завораживали своей красотой, своей уникальностью. Андрейка не видел ничего красивее огня. Все оттого, что все виденное им в жизни можно было сравнить с чем-то другим. Кроме огня. Пламя имело абсолютно уникальную природу и вид, который не походил ни на что другое. К тому же его было не так много, по крайней мере, в мире Андрейки. Видел он его только что в печи, да иногда в костре. А в городе не видел месяцами вовсе. Восторженно глядя, как вспыхивают серные головки спичек, он думал о том, что может быть еще много такого, вроде огня, чего он еще не видел – чего-то необычное, не похожее ни на небо, ни на землю, ни на бетон, ни на дерево. И как жаль будет, если человек уже открыл все тайны природы, и ничего нового уже не случится. Может и так, но огонь, огонь останется с ним. Лишь бы был коробок спичек под рукой.

Увлекшись, мальчик не заметил, как спалил почти все спички. Пришло время переходить к главному. Он вытащил спичку, быстрым движением поджег ее и поднес к коробку, картон которой незамедлительно стал чернеть и дымить. Через секунду коробок объяло пламя – увидев это, Андрейка ткнул носком сандалии муравейник у его основания, проделав в нем брешь, и подложил туда тлеющий коробок. Еще через секунду коробок ярко вспыхнул – это зажглись оставшиеся в коробке спички. Пламя быстро перекинулось на сухие хворостинки. Огонь стал расползаться во все стороны, и все же пламя разгоралось не так быстро, как он себе представлял. Муравейник даже не горел по-настоящему, а скорее тлел, производя больше дыма, чем зрелища. И вообще-то, несмотря на трагичность ситуации, зрелище выглядело скучно, если бы не одно «но». Муравьи, волей судьбы очутившись в зоне пожара, не пытались спасаться бегством, как закономерно было бы предположить, а все также упорно продолжали исполнять свои обязанности. Усики на их головах плавились от жара, а лапки чернели от огня, но они все также настойчиво тянули на своих спинах груз, который определял их жизнь. Они сгорали заживо, ни на секунду не мешкая в выборе пути. Цель их существования была сильнее всякого инстинкта самосохранения.

Андрейка с открытым от удивления ртом смотрел на происходящее и вдруг почувствовал нарастающее в душе чувство. Это было почтение. Мальчик невольно зауважал храбрых и стойких маленьких существ, которые не останавливались не перед чем ради исполнения своего долга. Сразу за этим чувством следом пришли и два других. Огорчение и раскаяние. Мальчику стало нестерпимо жалко погибших муравьев – губы его затряслись, а глаза стали мокрыми от слез. Он принялся закидывать землей очаг пожара, и с каждым вздохом из груди его пробивался жалостливый всхлип или стон. Потушив огонь, он, утирая льющиеся из глаз слезы, смотрел, как разворошенный муравейник тут же принялся ликвидировать последствия постигшего их несчастья.

Андрейка вновь проникся глубоким уважением к этим существам – они, как и все прочие создания, не знали, когда и с какой стороны к ним подкрадется несчастье, но, когда это произошло, не испугались и не бездействовали, не утопали в собственном горе, не прятались от проблем, как это свойственно многим другим живым существам, в том числе человеку. А точно также слаженно и хладнокровно стали решать проблему, бороться до окончательной победы или неминуемого поражения. Андрейка подумал, как здорово было бы стать таким же сильным, как они, и не прятаться больше от всего мира за высокими кустами осоки, коротая дни в скуке на дряхлых старых мостках. Вдруг он понял, что ненавидит рыбачить.

Окончательным аккордом его настроения стало тяжелое и тупое чувство стыда. Стыда за все сразу. За поджог муравейника, за то, что поддался эмоциям и превратился из «высшего наблюдателя» в сопливого пацана, и еще было стыдно за то, что вообще взял привычку вести себя нарочито отстраненным и безучастным – теперь, когда к нему вернулись нормальные человеческие ощущения, это казалось глупо и даже отвратительно. Хорошо, что никто из ребят этого не видел, особенно Марья.

Понурив голову, он медленно шагал домой, и даже когда темный лес вновь сменился светлым и теплым полем, не обратил на это никакого внимание. В голове его роились разные ощущения, попеременно сменяя друг друга. Взгляд его был тупым и сердитым, он смотрел себе под ноги, не видя ничего более, чем на два шага вперед. Руками он нервно рвал верхушки трав и тут же бросал их под ноги.

Когда он наконец вышел на проселочную дорогу, ему полегчало. Досада стала потихоньку отступать, но вместо нее он почувствовал сильную усталость. Хотелось лишь скорее добраться до дома и уткнуться лицом в холодную подушку.

Скрипнув калиткой, мальчик быстро пересек поросшей травой двор, скинул у порога сандалии и зашел в дом. В сенях было темно и прохладно, пахло свежим супом. Значит, бабушка была дома. У дверей в избу стояли грязные, заляпанные засохшей глиной высокие галоши.

Такую привычку имел только один деревенский житель – бабка Маша, неряха и сплетница, которая жила в самом конце деревни на отшибе, но отчего-то все новости узнавала самой первой. Андрейка не любил ее за то, что та слишком много и слишком быстро говорила. Она могла прийти без всякого дела и часами сидеть, меля всякую чепуху и обсуждая каждого, кто проходил мимо окон. И еще у нее почти не было зубов во рту, и черная пропасть рта с редкими корявыми «кольями», как называла их бабушка, выглядели отталкивающе и даже пугающе. Ее не очень любили в деревне, но терпели – все потому, что она была одинокой и очень бедной старушкой, чей муж умер давным-давно, а единственный сын отбывал длительный тюремный срок, на что она часто жаловалась, говоря, что при ее летах, уже ни за что не дождаться его и что свидятся они с сыночком, теперь лишь на том свете. Бабка Маша часто ходила по гостям лишь для того, чтобы вдоволь поесть и дабы не оставаться должной, сама на себя взяла роль деревенского радио, рассказывая все местные курьезы, зачастую за неимением которых придумывая их сама. Так она чувствовала себя полезной, к тому же постоянной болтовней она заглушала безутешную участь одинокой старости.

Андрейка зашел в дом и увидел, как в залитом солнечном свете помещении, в лучах которого клубилась пыль, за столом сидела бабушка, а напротив вышеупомянутая гостья. Перед каждой стояла высокая стопка, доверху наполненная вишневой наливкой, а посередине блюдо с холодными закусками. Женщины, упершись локтями и наклонившись друг к другу через стол, вели активную беседу громким шепотом, то и дело охая и причитая. На возникшего в дверях Андрейку они не обратили никакого внимания. Мальчик скомканно поздоровался, и тогда бабка Маша на секунду повернула в его сторону голову.

– Здравствуй, здравствуй, милок, ты чего такой помятый? Смотри, Анька, весь в овсянице да в пырее. Где-то лазил сорванец, – бабка Маша улыбнулась беззубым ртом и в шутливо погрозила Андрейке пальцем. После чего мгновенно потеряла к нему всякий интерес и вновь принялась тараторить, обращаясь к подруге. Бабушка недовольно глянула на Андрейку и жестом указала ему на дверь – что значило, что ему следует выйти на улицу и отряхнуться, прежде чем лезть на кровать. Мальчик неохотно поплелся исполнять приказание. Вслед бабушка сказала, что на плите стоит свежий суп и чтобы он непременно вначале покушал, прежде чем убежит гулять.

Выйдя на крыльцо, Андрейка быстро, впрочем, не особенно старательно принялся очищать себя от всякой лесной требухи. Уже собрался идти обратно в дом, как вдруг в кустах увидел знакомый силуэт. Андрейка тут же заулыбался, и глаза его радостно заблестели, (точнее лишь один) при встрече со старым знакомым.

– Дымка, Дымка…кис-кис-кис. Иди сюда, глупая.

Из травы настороженно вылезли два потрепанных уха, а затем и вся кошка целиком. Дымка была бездомной – раньше она жила у дядьки Тоши, ветерана войны, которого в молодости контузило фугасом, отчего он так и не смог оправиться до самой старости и всю жизнь прожил, будучи, как говорили люди, не от мира сего. Но бабушка говорила про него, что он такой, потому что на войне ему приходилось много хоронить – и врагов и товарищей, а его самого смерть по случайности избежала, хотя он должен был остаться с ними. И как сам дядька Тоша говорил, стоят перед глазами молодые в шинелях кровавых, днем и ночью стоят, и немыми взглядами зовут за собой, а он все топчет и топчет без цели и пользы эту землю, хотя давным-давно сделал то, что ему полагалось. Год назад смерть исправила ошибку, и старик во сне перестал дышать.

С тех пор кошка скиталась по деревне и кормилась у добрых людей. И хоть таких хватало – все равно была тощая, нелюдимая и дерганая. А еще она никогда не мяукала. В общем, странная животина – вся в хозяина. При этом имела красивую пепельную расцветку и светло-желтые глаза. Только один. Второй потеряла в стычке с собакой. Нужно ли говорить, что Андрейка сразу проникся симпатией по отношению к этой дикой, но красивой и таинственной бестии.

Животное осторожно подошло к мальчику, село в полуметре от него и вопросительно уставилось на него единственным глазом. Андрейка протянул руку, чтобы погладить кошку, но та разом выгнулась в дугу и напряглась – было понятно, что, если Андрейка не погодит с ласками, она удерет, только и видели. Андрейка поспешно отдернул руку.

– Ты, должно быть, кушать хочешь? Ну погоди-погоди, сейчас… только не уходи, посиди тут секунду.

Мальчик, медленно, чтобы не спугнуть кошку открыл дверь и зашел за порог. И тут же резко, буксуя на скользком полу, рванул на кухоньку – туда, где на плите стояла почерневшая от времени кастрюля с супом. Куриный суп – хорошо. Мальчик, с тревогой оглядываясь на дверь в избу, стал вылавливать самый приличный кусок курицы. Перекидывая горячее мясо с руки на руку, он помчался назад. К счастью, животное никуда не делось и грелось на солнышке, вылизывая колтуны на боках. На подношение Дымка накинулась, не раздумывая, жадно впиваясь в белую мякоть острыми и тонкими клыками. Андрейка присел прямо на дощатые ступеньки перед дверью и с умилением глядел на кошку. Та, мгновенно расправившись с угощением, тут же растянулась на траве, подставляя мордочку теплым лучам. Мальчик осторожно, шаг за шагом приблизился к кошке. Та была не против. Он легко, касаясь шерсти лишь двумя пальцами, стол поглаживать Дымку. В ответ кошка стала хватать его руку передними лапами.

– Играть, значит, надумала? Ну, смотри мне! – мальчик улыбался, и из его груди то и дело вырывался смешок. Игра разгорелась не на шутку. Дымка цепляла его всеми лапами за рукава рубашки и никак не желала отпускать «добычу», отчего на ситцевой рубашке оставались дырочки и вылезали нитки. Андрейка в ответ щекотал кошачье брюшко и легонько стукал указательным пальцем ей по носу. Как это часто бывает с детьми, он так увлекся этой возней, что перестал замечать мир вокруг.

– Эй, бледноглазый! Будешь мучить животное – по лбу получишь, ясно?!

На Андрейку в следующий момент словно ушат холодной воды опрокинули. Он мгновенно оттолкнул кошечку в сторону и нервно обернулся на голос. У его калитки стояли трое ребят, которые жили дальше по дороге. Тот, кто обратился с угрозой – Иван, рослый для своего возраста парень с уже пробивающимися над верхней губой светлыми усами. Он, как и Андрейка, жил в Москве и был подающим надежды юным хоккеистом. Второй был Женя – худой и сутулый, болезненного вида мальчик в больших роговых очках, который был старше всех, но со сверстниками не дружил по причине некоторой отсталости – телесной и умственной. Был порочным и трусливым. Хвостом ходил за сильным и смелым Иваном и подпевал всякому его слову.

Ну, а третьим их спутником была Марья, которая, нахмурив тонкие брови, толкала сейчас Ивана в бок. Тот не смел сопротивляться.

– Чего ты такое говоришь, дурачок? Андрей добрый, он и муху не обидит, – грозно отчитывала она парня. Андрейка, услышав лестный отзыв, тут же густо покраснел, вспомнив, как еще час назад жег ни в чем не повинных муравьев в лесу.

– Ладно, ладно… я просто пошутил, – не всерьез оправдывался Иван. И уже обращаясь к Андрейке сказал:

– Слушай, мы сегодня на закате лезем в заброшенный дом в том конце – и он махнул рукой указав направление.. – Айда с нами, если не трусишь – будем мертвую бабку гонять, пока на тот свет не сбежит от нас, – сутулый Женя при этих словах задорно загоготал за спиной друга.

– Ага, старую дуру поджопниками прогоним, она же слепая, не видит ничего, – скрипуче вторил словам приятеля Женя, нахально улыбаясь большими желтоватыми зубами.

– А он и не трусит… и вообще посмелее вас обоих будет, скажи, Андрей? – произнесла Марья подбадривающе и, как всегда, естественно улыбнулась и мило подмигнула ему. Андрейка покраснел и смутился еще больше. Но лицом не дрогнул.

– Ага, пойду. На закате? Увидимся там, – произнес он, придав голосу немного скучающий тон, обращаясь к Ивану и игнорируя вопрос девочки. На Марью он даже не посмотрел.

Иван только хмыкнул и сразу пошел вперед по дороге. За ним тут же засеменил Женя. Марья на секунду задержалась, внимательно посмотрев на Андрейку, и, не слова не говоря, поспешила вслед за ребятами.

Чуть только они зашли за дом, Андрейка тут же повесил голову на грудь. И без того скверное настроение превратилось просто в ужасное. Он принялся корить себя за свою невнимательность, что позволил застать себя врасплох за игрой с кошкой. Он уже большой для таких игр. Теперь все будут думать, что он малыш. Опять же все подруги бабушкины узнают, и ей будет стыдно за внука. Она, конечно, ему не скажет, но будет втайне переживать.

Он бросил взгляд в сторону. Кошка все еще сидела неподалеку, увлеченная изучением одуванчика. При ее виде в душе у него мгновенно закипела злость. Он схватил сандалию у порога и запустил ей в животное. Попадание было точным и хлестким. Дымка подскочила на месте и ринулась прочь, исчезнув через секунду за забором. Мальчика удивил тот факт, что, несмотря на боль и неожиданность, она не издала ни единого звука. Странная тварь.

Андрейка тяжко вздохнул и скрылся в доме, так и оставив сандалию лежать в траве.

***

В избу, где трепались о взрослых скучных вещах пожилые женщины, идти не хотелось, поэтому мальчик остался на кухне. Усевшись за обеденный стол, он положил голову на руки и погрузился в нескончаемо тяжелые и болезненные для его возраста думы.

И что за день сегодня такой? Начавшись буднично и безмятежно, затем сменился бурной неконтролируемой радостью с многообещающим продолжением, что в итоге привело его только к неприятностям в лесу, и как будто этого было мало – теперь вот это. Смущение души его только усиливалось, и фронт ощущений все увереннее занимало смешанное чувство робости, злости на себя и стыда. Все от осознания того, насколько грубо он обошелся с Марьей и Дымкой.

В течение минуты он успел обидеть двух самых любимых девочек. Вот молодец.

И хоть Дымку он любил – это была всего лишь кошка, при том даже не его. Животное, которое не чувствовало к нему ровным счетом ничего и приходило изредка, лишь преследуя личные выгоды. Сейчас она наверняка уже паслась у другого двора, в надежде, что кто-нибудь принесет что-то, чем можно поживиться. А вот Марья была одной из немногих ребят, которая действительно хорошо к нему относилась. Не говоря уже о том, какая она была красивая. Любой из дней, когда она приходила к нему на мостки или просто при случайной встрече болтала с ним, становился событием и западал в память так сильно, что и темными зимними вечерами, засыпая в своей кровати, он часто вспоминал некоторые из них. И каждый раз такие воспоминания невольно заставляли его улыбаться и беспокойно ерзать с бока на бок.

Теперь же она наверняка перестанет с ним дружески общаться, а то и вовсе здороваться. А еще может случиться так, что, обладая огромным авторитетом среди детей, она настроит их против него. Учитывая, что Андрейка и так почти изгой, страшно даже представить, с какой травлей и отчуждением ему придется тогда столкнуться. Мальчик всегда убеждал себя, что общество детей ему не особенно и нужно и что он самодостаточный и уединенный человек. Но мысль о подобного рода остракизме его очень напугала. Напугала так, что и думать он теперь не мог более ни о чем. С этой секунды мысли крутились только вокруг одного – во что бы то ни стало нужно наладить отношения с Марьей, и не потому даже, что она хороший друг – это как-то сразу отошло на задний план, а в первую очередь для того, чтобы избежать ее гнева. В общем, Андрейка струсил. Напугался так, что и сотне старух-людоедок не удалось бы. Чем больше Андрейка об этом думал, тем в больший ужас приходил. Мысль лихорадочно металась в голове ребенка в поисках, за какое оправдание можно зацепиться. За неимением очевидных объяснений сложившихся обстоятельств, которые могли бы оправдать его перед самим собой и перевернуть картину ситуации с ног на голову, в ход пошли совсем странные.

С досадой и злостью он думал, что вот так всегда в жизни. Если с утра все хорошо, то к вечеру жди беды. К примеру, если сегодня наудачу пятерку получил по математике, то скоро жди контрольную, по которой больше кола не будет. Или если папа игрушку подарил, то обязательно вскоре ты зонт сломаешь мамин, играя в пиратов. Это он знал наверняка. За хорошим всегда плохое следует и никак иначе. Потому Андрейка и остерегался испытывать сильные эмоции, в особенности положительные, поскольку, если не радоваться и не печалиться – ничего дурного не случится. И бабушка всегда говорила – курс нынче такой: за пять минут веселья дают час кручины. И верно говорит. Зря он поддался сегодня глупой радости, ведь она, проклятая, всегда преждевременна и сильна лишь обещаниями. Мол, будет тебе, ты только верь. А потом вместо обещанного – шиш, и тут тот час кручины и настает. Вот и сегодня так – с утра часок порадовался-подурачился, а теперь до ночи горевать придется, а то и дольше.