Рыбий глаз

– У тебя что-то заболело? – донесся до ушей Андрейки смазанный и непривычно громкий голос. Он зажмурил глаза и накинул повязку на глаз. Досчитав до десяти, он открыл глаза и осмотрелся. Мир окончательно пришел в норму, восприятие приняло привычные настройки, и он с облегчением выдохнул. На него озабоченно глядел своими синими глазами Кирюша, находившийся одновременно в смятении, граничащим с ужасом. Лицо его сморщилось и было бледнее, чем обычно.

– Все в порядке, Киря, просто голова закружилась на секунду, такое бывает иногда, врачи говорят – это нормально… – соврал Андрейка, чтобы успокоить перепуганного паренька.

– Ладно… – тихо сказал Кирюша, видимо, не поверив ему, а решив, что тот специально хотел его напугать таким глупым образом. Через секунду к Кирюше вернулась его обычная безбрежность и теперь, казалось, он потерял всякий интерес к Андрейке, как будто того и вовсе не существовало.

Андрейка же все никак не мог отойти от увиденного. Он откровенно пялился сейчас на тщедушного, словно бы даже рахитичного, мальчика и не мог поверить, что этот уродливый сосуд мог быть вместилищем чего-то столь невиданно прекрасного. Что же он думает? Как, должно быть, он по-другому видит этот мир? Невольно возникали вопросы в голове Андрейки. Кирюша казался таким чудаком, непонятным и занудным, словно квашеная капуста, не вызывал ничего, кроме кислого послевкусия. Такие люди не становились космонавтами, популярными певцами, или актерами, или богатыми предпринимателями. Они не играли на музыкальных инструментах и не умели с выражением читать стихов, да и в целом были бестолковы и не приспособлены к реальной жизни.

И теперь, кажется, Андрейка понял почему. Потому что Кирюша и подобные ему жили внутри своих светлых голов, в лабиринтах ума, по которым они совершали самые увлекательные и судьбоносные путешествия. И лишь иногда их выдергивали из высокой эфирной реальности люди вроде Андрейки со своими глупыми и ничего не значащими вопросами и предложениями – может, доплывем до той коряги? И будем знать, кто из нас лучше? Что значит обладателю такого внутреннего света познания опуститься до примитивного инстинкта соревновательного поведения. Призом, в котором выступало лишь наигранное и полностью лживое ощущение удовлетворения. Андрейке стало стыдно за себя. Он вспомнил, как шел на реку такой самоуверенный и развязный, как промелькнула легкая снисходительность в его голове по отношению к Кирюше, когда он увидел, как тот сидит по пояс в мутной воде. И как он решил снизойти до него, чтобы побаловать своим присутствием несчастного дурачка, развлечь его, словно бы несмышленого щенка. А оказалось, что со всей своей нынешней уверенностью и остротой ума он и способен только, что понять, насколько он позади и ниже этого рыхлого и тщедушного мальчика. Но и на том спасибо, еще вчера он бы не смог понять и этого. Как большинство людей, как дед Семен с навязыванием своего образа жизни, закаливанием, растиранием и моложавостью, теперь кажущимися совершенно нелепыми. Глупо и смешно, словно он не человек, а павлин, точнее, даже будет сказать – петух.

Андрейка больше ничего не сказал Кирюше. В почтительном молчании он поднялся с мелководья, где они сидели плечом к плечу и пошел на глубину. Ему хотелось обернуться и что-то сказать этому удивительному мальчику, сказать ему, что он, Андрейка, теперь все понял и горячо извиниться за себя и за всех людей, что того окружают за их глупость и невежество. Но Андрейке хватило ума понять, что Кирилл и так все это понимает и, вероятно, гораздо глубже него. И что любые слова – это словно ветер, срывающийся с губ и улетающий прочь, не имея силы и толка. А потому Андрейка просто развернулся лицом к нему, поймал блуждающий взгляд Кирюши, сложил руки, словно бы собирался помолиться, и медленно склонился в почтительном поклоне. Такое он видел по телевизору в японском кино, в котором воины приветствовали друг друга перед смертельной схваткой. Взгляд Кирилла обрел ясность, так, видимо, случалось, когда он выхватывал из окружающего пространства нечто захватившее его внимание и слегка улыбнулся самыми уголками рта. Глаза его весело блеснули на секунду, а затем их снова заволокла неясная пелена, что значило, что Кирюша ушел на «глубину». Больше он не смотрел на Андрейку. Андрейка же со смешанным чувством смущения и облегчения повернулся и, рассекая корпусом, холодный монолит воды нырнул – и тоже ушел на глубину.

***

Это был отличный день. Полный неподдельной радости, такой что без оглядки и без смутных, фоновых тревог, маячащих на периферии сознания, и даже без маленьких теней огорчения и хоть сколь-нибудь дурных происшествий. Чистый мед – без дегтя, красителей, консервантов и заменителей вкуса. Такие дни случаются только у детей. Одна из главных привилегий юности – умение радоваться сегодняшнему удачному дню, без ужаса ожидания в следующий же миг получить под дых от судьбы. Взрослые боятся расплаты за хорошо проведенное время – потому лишены возможности радоваться и веселиться безоговорочно, полностью окунувшись в сладкое, дурманящее голову чувство. Все потому, что знают – за пять минут веселья, дают час кручины. И потому всякое веселье и всякая радость для взрослого дяденьки или тетеньки – это большой стресс, который они стараются не замечать. Но Андрейке такое пока было неведомо, и поэтому, а еще в силу сегодняшнего душевного подъема сил он беззаботно радовался удачному дню и наслаждался каждым его мгновением, оседающим на зрачке, без раздумий отдаваясь на добрую волю следующего мгновения.

Весь день он провел на реке, даже не ходил обедать. Жара сегодня выдалась такая, что все жители деревни, побросав дела и вооружившись пляжными принадлежностями, осели на медвежьем берегу, устроив спонтанное народное гуляние. Тут тебе жарили шашлыки пузатые дядьки, все время споря и переругиваясь друг с другом, там группа энтузиастов натянули волейбольную сетку меж двух сосенок и весело гогоча перекидывались старым потрепанным мячом. Дородные тетки в цветастых купальниках возились с самыми маленькими на берегу, и время от времени каждая из них, словно орлица, зорко окидывала взглядом реку, быстро подсчитывая количество детских голов, торчащих из воды. Велись самые разнообразные разговоры – начиная от обсуждения преимуществ новых сортов помидоров до оценки геополитической обстановки в мире.

Андрейка с радостным сердцем оглядывал эту разношерстную толпу и чувствовал теплое, искреннее чувство эмпатии к каждому из присутствующих на берегу. Не было человека, к которому он не подошел бы сегодня, не поздоровался и не поболтал о том, о сем. Общение сегодня давалось легко и естественно, слова ложились на язык уверенно и гладко – без запинки и смущения, он общался на любые темы с любыми людьми. Ум Андрейки без труда цеплял настроение и особенности характера нынешнего собеседника, подстраиваясь так ловко и выдавая только то, что ласкало слух человека. Не говоря ничего конкретного, выдавая лишь общие фразы, без контекста, уверенным и добрым манером он словно гипнотизировал простой люд, отчего те только охали да поддакивали, толкая друг друга под ребра и молча восхищаясь Андрейкой, удивляясь его внезапной перемене от тихого и довольно забитого мальчика в интересного и приятного собеседника.

Сверстники, и особенно дети помладше, пребывали в восторге от его нового образа. Сами того не ведая, они тянулись к нему сегодня, как подсолнухи тянутся к солнечному свету. В ответ Андрейка озарял их своим вниманием, добрым словом и делом. Одинаково дружелюбно он помогал маленьким строить песчаные замки у берега и подкидывал ребят постарше с плеч, чтобы те, весело визжа и неумело крутя в воздухе кульбиты, с шумом и брызгами плюхались обратно в воду. И хоть он сам был ненамного старше их, ходил сегодня среди них словно великан, не потому что был высок ростом, а потому что сразу выделялся среди малышни, серьезным, осмысленным взглядом, расслабленным и уверенным видом, открытыми и дружелюбными речами. Дети вились вокруг него, как головастики, наперебой спрашивая его о чем-то, дергая, зовя и клянча. Дети постарше с недоумением, но интересом поглядывали на «бледноглазого», которого сегодня было не узнать. Кое-кто даже пытался подтрунивать над ним, но, получив в ответ пару едких и довольно жестких ответов, смущенно отваливали. Пронзительный, твердый взгляд Андрейки, гуляющие по телу желваки и какое-то невидимое, но ощутимое веяние силы и готовности, исходившее от него, удерживало даже гораздо более рослых и сильных ребят от неосторожных слов или взглядов в его сторону. А потому они лишь перешептывались между собой да пожимали плечами.

И чем больше новых людей приходило в тот жаркий день на берег, тем крупнее и увесистее становился золотистый шар внутри Андрейки, и тем больше своим невидимым блеском он привлекал к себе людей, которые словно бы чувствовали его близость и невольно всем своим естеством тянулись к его теплу, доброжелательной полновесности и убаюкивающей надежности. Пожалуй, что никогда прежде Андрейка не был так счастлив и не чувствовал себя настолько ребенком, как сегодня. Жить было по-настоящему хорошо, и Андрейка теперь даже с трудом понимал, как и зачем жить по-другому? Казалось, что довольство жизнью – это единственное разумное и рабочее решение на этом свете. Радовать других, пусть слабых и бестолковых, и радоваться самому, придумывать решения и побеждать обстоятельства, аккумулировать силу и процветать, все ширясь и ширясь, пока золотой шар внутри тебя не заполнит всю вселенную и не устремится дальше в бесконечность. Так думалось Андрейке в этот день. Так он себя ощущал, и никто не скажет, сумел ли он починить сложный аппарат с линзами своей воле или же так случилось без его ведома и согласия, а может, он сам был лишь иллюзией, отражающейся на чужих линзах, в посторонних головах, которые были направлены на него со всех сторон? Для Андрейки точно было неважно, потому что он был счастлив. Потому, что сам видел и чувствовал теперь то, чего всегда желал. А когда человек достигает такого состояния, все остальное становится для него пустым звуком и небылицей. Есть только ты и твое ощущение, и ни правда, ни логика, ни объективность уже не играют никакой роли. Ощущение – это все, ибо ничего другого у человека нет и никогда не будет.

***

Теплые солнечные лучи слепят глаза, прохладное пространство воды, раскинувшейся во все стороны, и люди посреди нее, которые смотрят друг на друга, радуются или печалятся, злятся или смеются, влияют или бездействуют и Андрейка среди них, на своем месте.

– Привет Андрей, опять ты запропастился куда-то? Не ожидала тебя здесь увидеть. Как у тебя дела? – медовый голосок Марьи, как всегда, был приятен для слуха, но сегодня он не сводил с ума, как прежде, не решал рассудка и здравомыслия. Андрейка, разумеется, давно ее приметил, когда она пришла на берег с большой свитой девчонок еще час назад. Компания расположились на огромных полотенцах чуть в стороне и долго не решалась войти в переполненную людьми реку, но нестерпимая жара, достигшая своего пика, не давала особого выбора.

– Привет Марья. – сказал Андрейка нейтральным тоном, вскользь глянув в ее большие улыбчивые глаза. – Ты сегодня очень красивая, – добавил он спокойным голосом и так запросто, что готовая что-то затараторить Марья осеклась на выдохе и в смущении замолкла. Целую долгую секунду ее взгляд блуждал по сторонам, лишь бы только не встретиться с его взглядом.

– Ой, спасибо… очень приятно, – наконец справилась она с собой. – Так что…

– Адрей, Адрей… пойдем игать…ты обещал, – маленький Арсений, бойкий и энергичный мальчик лет четырех, схватил его за руку и изо всех сил потащил на берег, туда, где малышня возилась в песке.

Андрейка посмотрел на Марью и пожал плечами:

– Как видишь, мне пора. Обещания нужно сдерживать, – и Андрейка, подхватив на руки визжащего от восторга карапуза, двинулся на берег.

Марья понимающе кивнула ему и чуть погодя, когда Андрейка с Арсением стали отдаляться, вслед сказала.

– Как освободишься, подплывай к нам… у нас мяч есть… надувной.

– Обязательно, – небрежно кинул Андрейка, не оборачиваясь.

Марья еще секунду смотрела ему вслед, затем тряхнула рыжей головой, прогоняя какие-то мысли. Неизвестно, какие чувства созревали внутри нее, но она поймала себя на мысли, что то и дело смотрит на берег, где в окружении довольных малышей, строит им песчаный замок Андрейка, и лицо у него доброе, спокойное и на удивление взрослое.

– И чего он там возиться с ними, интересно что ли? – спрашивала сама себя Марья.

– А? Чего? Это ты про Андрея? – ввязалась в разговор Светка, случайно услышавшая слова Марьи. Светка была лучшей подругой Марьи, симпатичная, но глуповатая девушка с развитыми не по годам вторичными половыми признаками, из-за чего всякое скудоумие ей прощалось на раз. – Ну не знаю, я тоже все смотрю на него сегодня. Что-то поменялось в нем, не знаю. Обычно он такой додик – не могу. И еще этот глаз его жуткий… но сегодня… не знаю… не знаю… Еще он с этими малышами играется, по-моему, это о-о-очень мило, – Светка не имела привычки фильтровать то, что говорила или хотя бы сдерживать себя в эмоциональности. Что на уме, то и на языке.

– Ну, вот и иди тогда целуйся с ним! – раздраженно произнесла Марья и поплыла прочь от подруги.

– Может, и надо…– задумчиво произнесла Светка, а затем, махнув рукой, и вернулась к перекидыванию меча с ребятами.

Прошло немало часов прежде чем игры в воде и неугомонные малыши наконец сумели утомить Андрейку, и он с блаженством растянулся прямо на траве, чуть подальше от основного пляжа, где не было суматохи и толкотни. Он только что вышел из реки и еще не успел обсохнуть, поэтому слабый ветерок приятно охлаждал тело. Он чувствовал приятную расслабленность в теле и мирное удовлетворение на душе.

Сняв повязку с глаза и подставив лицо солнцу, мальчик прикрыл глаза. Неудержимые солнечные лучи проникали сквозь веки и заполняли желтым светом его сознание. Это было приятно – золотистый фон перед глазами с мелькающими то тут, то там белыми звездочками, всполохами и кругами казался пространством дружелюбным и безопасным, местом, где нет места печали и страхам, где с тобой не произойдет ничего дурного. А ты волен купаться в этом свете, вдыхать его полной грудью, впитывать его взглядом и нестись через его бесконечные просторы со скоростью мысли туда, куда вздумается, не имея хоть сколько-нибудь малого груза тревог и сомнений при себе. Андрейка подумал, что быть может, человек после смерти попадает именно сюда – разумеется если он был хорошим при жизни человеком. По крайней мере, сам он был бы не против такой загробной жизни.

Только стоило ему подумать об этом, как вдруг тень накрыла его веки и желтый свет в них погас. Андрейка невольно открыл глаза. Над ним возвышалась худенькая и стройная фигура Марьи.

– Вот держи, я как-то обещала тебе, а обещания нужно сдерживать, – и она бросила ему на грудь большое выцветшее полотенце. – Не лежи мокрым, на холодной земле, а то заболеешь.

На этот раз лицо Марьи не играло обычным весельем, а было спокойным и даже чуть отрешенным, словно бы все на свете ей разом наскучило. Андрейка дружелюбно улыбнулся ей, но не спешил с ответом. Он смотрел на ее красивое лицо снизу вверх и раздумывал. Мысленно он пытался принять правильное решение.

С одной стороны, в голове его один за другим мгновенно расцветали остроумные, милые и трогательные ответы, с которых можно было начать разговор, который, словно тонкий, но крепкий мост, ляжет на периметр сближения от него к ней. С другой – до сих пор перед его глазами вставал тот кадр из видения, на котором Марья нежно целовала в щеку Ивана. И он не обманывался, будь Иван здесь, она ни за что бы не подошла к нему с этим дурацким полотенцем.

Так, как следовало ему поступить? Гордо отвергнуть ее или же принять с ясным осознанием реального положения дел? Оставаться в одиночестве, согреваясь лишь чувством самоуважения или отдаться порыву и стать номером вторым, запасным аэродромом? Конечно, вновь приобретенная уверенность в себе не желала смиряться с подлостью и добровольно идти на самообман ради какой-то девчонки. Но чем дольше он смотрел на Марью из-под залитых солнечным светом век, завернутую в одеяло, с растрепанными мокрыми волосами и посиневшим от долгого купания носом, тем все яснее понимал, что на самом деле никакого противоречия в выборе решения, на самом деле, нет. Он будет проигрывать ей и своей гордости столько раз, сколько сможет вынести его душа. Расчет, здравый смысл тут не играл роли, все потому, что без этого самого, без нее, без живого, радостного лица, без каждой ее веснушки, незачем было бы существовать вовсе. И потому он, да и все другие несчастные на белом свете, будут верить, обманываться, снова надеяться и снова обманываться, воздевать руки навстречу красивым лицам и ласковым словам, обрекать себя на гибель с улыбкой на устах. Без оглядки, без сожалений – потому что таков порядок, таков ход жизни.

– Я уже говорил, какая ты красивая сегодня?

***

Андрейка, не спеша, вальяжно расправив плечи, на которые легко ложились теплые лучи заходящего солнца, шел по ухабистой пыльной деревенской дороге и широко улыбался. Такое выражение лица было столь непривычным для него, что казалось ему даже неприличным. Разве может порядочный человек так явно демонстрировать хорошее настроение посторонним людям? Того и гляди подбежит к тебе местный мужик, схватит за ворот и спросит: Чего, мол, ты лыбу давишь? Лучше других живется? А с какой стати? Кто разрешил? – и отведет тебя к участковому для выяснений обстоятельств. А тебе и крыть нечем – просто день хороший выдался, и жить хорошо, и жизнь хороша. А он головой покачает, вроде понял все и отпустит вон, с мыслью вроде – иди, дурак, веселись, беда твоя за углом тебя ждет. Обычно от таких мыслей у Андрейки холодело все внутри, и он смиренно опускал голову и больше не улыбался, чтобы не навлечь беду. Но сегодня от этой смешной, в сущности, мысли он стал улыбаться только шире.

А в следующую секунду и вовсе вышвырнул ее из головы, потому что было думать о чем-то другом. Например, о том, как всего один волевой рывок может изменить твою жизнь и воплотить все то, о чем еще вчера ты мог лишь робко мечтать. И еще о том, как он целовался сегодня первый раз в жизни. Перед глазами невольно пробежали те волнующие секунды, прямо как в каком-нибудь голливудском кино. Теплое прикосновение губ, сначала легкое, щекочущее, а затем все более смелое и потом уже совсем взрослое, с языком. Андрейка тряхнул головой.

Эх, Светка, Светка! Какой должно быть потаскухой тебе суждено вырасти. Он не без удовольствия вспомнил все ее выпуклости, проступающие, очевидно, через нарочно обтягивающую одежду. Вспомнил запах недорогого шампуня от длинных светлых волос, спадающих с плеч и без конца лезущих ему в рот. И, конечно, необычайный жар, который исходил от всех открытых участков ее тела. Отчего-то этот жар запомнился лучше остального. Необычайно интенсивное тепло, исходившее от девицы, казалось, и было тем, что называется духом юности. Во всяком случае, его физическим проявлением. Эта энергия разжигала потаенные до сих пор чувства мальчика на раз, покрывая рассудок вуалью дурмана и заставляя тело закипать, словно ракета при старте. Хорошо. Весьма. Чего и греха таить, понравилось Андрейке очень. Ничего подобного он в жизни еще не испытывал и всегда представлял себе отношения с девушками совсем в другом ключе. Словно бы это как друг противоположного пола, который при всем прочем еще и радует глаз. И отношения с ним, не как с приятелем – суровые и колкие, а наоборот – нежные и романтичные. А вот такого, такого… Андрейка не ожидал никак. И улыбка на его лице стала еще чуть шире.

Как так вышло, он и сам до конца не понимал. Помнил лишь, что, кажется, сумел-таки принять правильное решение там на берегу. Пришел к соглашению внутренних противоречий, усмирив демонов желаний уверенным и революционным для себя решением. Сейчас, спустя столько часов, воспоминания расплывались в голове. Он поднялся с травы, на которой лежал, поблагодарил Марью за полотенце, а затем… все понял. И пообещав ничего не понимающей Марье вернуться на это же место завтра к двенадцати, ушел играть к ребятам в водный волейбол. Словно бы ненарочно попасть в команду к Светке не составило труда. Ну а дальше, все сладилось само собой.

И вот теперь он шел домой, чуть размякший от усталости перенасыщенного событиями дня, голодный до ужаса, но невероятно довольный и уравновешенный душевно. Может быть, впервые в жизни он чувствовал себя на вершине мира, среди тех людей, которым все удается и все сходит с рук. Из-за новизны впечатления казались оглушающе сильными и интенсивными. Казалось, даже краски природы стали чуть ярче, вечернее небо чуть глубже, и сам закат чуть живописнее, чем в другие дни. Даже запахи чувствовались острее со всеми возможными полутонами и букетами. И вроде даже не оставалось больше на земле ничего невозможного, чего бы он не мог «раскидать» за пять минут. Все было по плечу, и все было в радость. Только сначала нужно было подкрепиться.

***

Бабушку он застал дома. После происшествия с Женей она почти никуда не выходила из дома. Все также сидела за большим столом, покрытым пленочной скатертью с засохшим пятном малинового цвета, и с ромашками в вазе в самом центре. Выглядела она растрепанной и совсем старой, как будто эта старость свалилась на нее вот только что, пять минут назад, и она теперь не знала, что с ней нужно делать. Завидев внука с довольной улыбкой на лице, сама тоже чуть просветлела лицом. Для галочки поворчала на него, что тот не пришел за весь день покушать, но не всерьез. Андрейка чувствовал, что она как никогда рада его возвращению сегодня и что ее что-то мучит, угнетает и в его присутствии ей становится легче. Пока Андрейка уплетал большую тарелку наваристых, жирных щей, он внимательно следил за бабушкой, которая сидела напротив и молчала, то вглядываясь куда-то пустым взглядом, то нервно теребя руки, а то вставала – подходила к плите, стояла пару секунд, опершись на нее, а затем возвращаясь на место. Когда с едой было покончено, Андрейка прямо спросил, что гложет ее сегодня так явно.

– Да, ничего, вроде. Давление, наверное, низкое, как-то не по себе, – ответила она, даже не попытавшись отшутиться как обычно.

– Мне кажется, ты не договариваешь, я же вижу. Может, я могу тебе помочь? – Андрейка попытался сказать это насколько возможно вкрадчиво и доверительно. Бабушка в ответ горько ухмыльнулась:

– Много ты понимаешь? Щенок еще слепой.

Андрейка кивнул в знак согласия и уверенным движением отодвинулся от стола, чтобы удалиться в свою комнату.

– Спасибо за ужин. Было очень вкусно. Я пойду к себе, – равнодушно бросил он.

Бабушка недовольно, если не сказать злобно, глянула на него.