Как я стал предателем

Длинное облегающее платье чёрного шёлка с обнажёнными плечами и глубоким декольте явно шили на заказ. А брови подведены так тщательно, что словно нарисованы тушью.

Но рыжие кудри и серые глаза остались теми же самыми.

Никаких сомнений. За столиком сидела повзрослевшая Алина Воробьёва.

А с ней был мужчина. И, если бы я не помнил Алину, то он бы бросился мне в глаза первым.

Брюнет средних лет, с красивым мужественным лицом, в безукоризненном чёрном костюме и галстуке-бабочке из того же комплекта. Настоящий аристократ, которых в наше время не увидишь даже в кино.

– Этот человек будет ужинать с нами. Принесите ему меню,– Алина повернулась ко мне,– Давай, садись, заказывай и рассказывай.

Я опустился на мягкий стул с красной обивкой. И заметил, что справа от черноволосого стоял коктейльный бокал на тонкой ножке. Над прозрачной жидкостью лежала зубочистка с тремя зелёными маслинами.

– Я рад вас видеть,– сказал брюнет по-английски,– Эшенби, Джеймс Эшенби. Коммандер Военно-морского флота Соединённого Королевства Британии и Ирландии.

Я пожал ему руку.

– Пётр Шубин. Национальный институт теоретической геофизики. Научный работник,– я улыбнулся.

– Это значит, вы есть учёный?– спросил он по-русски с прежней улыбкой.

– Как говорил Ландау, учёными бывают собаки в цирке. А мы – научные работники.

– Мы вместе учились в Лицее,– сообщила по-английски Алина,– И уже тогда он был один из лучших. Вы же знаете, очень часто в такие школы идут дети богатых родителей, чтобы поступить на экономику или банковское дело. Но он был не такой. Он пришёл за знаниями. Я всегда знала, что он не изменит науке.

Эшенби слушал очень внимательно. Я никак не мог понять, что у него на уме.

Конечно, он птица высокого полёты, это и по манерам видно. Но ещё в лицее, с самого дня знакомства, я не сомневался, что Алина достойна любви британского аристократа или французского киноактёра, а не только лицеиста из Камифурано.

Смутило меня другое. Что, черт возьми, этот Джеймс Эшенби забыл на холодном и социалистическом острове? Чарующий Хоккайдо – не то место, куда англичанин поедет на медовый месяц.

Для любителей экзотики есть и более странные страны. Например, большая Япония. Для модных коммунистов – сталинские гостиницы Москвы и свежепостроенная роскошь Шанхая. Людям свободных взглядов – бордели Юго-Восточной Азии, где заказавшему пять девушек положен бонусный мальчик в подарок.

Но зачем ехать сюда? И как их вообще пропустили на остров? Документы можно подделать, фамилию сменить. Но лицо у неё то же самое, что в личном деле. И отпечатки пальцев, я уверен, тоже. Она даже причёску не поменяла.

Что здесь вообще происходит?

– А вы уже женаты?– спросил я. Чувствовал себя, конечно,глупо. Но ничего страшного. Молодому учёному такое простительно.

– Мы пока присматриваемся друг к другу,– Эшенден пригубил коктейль,– В таких делах не следует быть опрометчивым.

Принесли меню. Краболовка видела меня насквозь – я и правда проголодался. И заказал двойную порцию куриного терияки с рисом и неизвестным мне соусом антикутё. Потом взял коктейльную карту и покрутил в руках.

– А где же ром и пепси-кола, воспетые Майком Науменко?

– Есть ром с кока-колой,– ответил официант,– Он называется «Куба Либре».

– Кока-кола – буржуазный и империалистический напиток,– нравоучительно сказал я— Коку подают в МакДональдсах и американском управлении оккупационных войск. А пепси-кола – напиток рабочего класса. Он пришёл к нам в 1960-е годы, вместе с гордостью за советский космос. И до сих пор во всех рабочих столовках есть холодильник, и там – пепси-кола!

Официант пообещал смешать именно в той самой пропорции.

Арина тоже попросила коктейль – из безалкогольных, фиалковый.

– Как вы думаете,– спросил Эшенден,– это новомодный кооперативный ресторан или старое заведение, которое национализировали? Для государственного ресторана тут слишком хорошо кормят.

– Я думаю, он из новых,– ответил я,– и открыли его русские. Японец никогда не назовёт ресторан таким странным словом.

– А что оно означает? Его, насколько мне известно, нет ни в словаре Конрада, ни в английских. И даже вывеска на катакане. Я сначала решил, что это нечто английское.

– Это диалектное слово, оно означает «всегда». Так говорят только на Хоккайдо.

– Просто невероятно,– улыбнулась Арина,– Я прожила здесь пятнадцать лет и совершенно его не помню.

– Это слово вышло из моды, когда мы ещё в школу ходили,– я перевёл взгляд на англичанина,– Сейчас так только старики-досанко говорят. Из тех, которые и русский совсем не понимают.

Даже если Эшенди и знал, как называют себя местные японцы, он не подал вида.

– Я слышал, что настоящий заповедник довоенной японской кухни – это ресторан Сецугоан в Токио,– как ни в чём ни бывало продолжал он,– Бабушка Кадзу подаёт там изумительную белую рыбу. Когда будете в Токио – обязательно посетите. Если, разумеется, вам выдадут достаточно командировочных. И если вам это, разумеется, разрешено.

Принесли коктейли. Британец проводил официантку внимательным взглядом.

– Новые заведения обычно безопасны,– сообщил он,– Их служащие пока не завербованы. А вот кафе с мировым именем – просто набиты двойными и тройными агентами. Стоит вам сболтнуть что-то секретное в бильярдном зале сингапурского Бингли – и уже завтра это будет в отчётах всех уважающих себя разведслужб.

– Получается, если буду в Токио, то в Сецугоан мне нельзя?

– А что – вы знаете нечто секретное?

– Думаю, что не знаю. Но могу вдруг припомнить,– я улыбнулся,– Со мной это часто бывало на семестровых экзаменах.

– Кстати, об экзаменах. Вы ведь работаете над диссертацией?

Я как можно непринуждённей устроился с ром-колой в руке.

– Давно уже нет.

– Тогда зачем вы работаете в Институте?

– Там готовы платить за знание физики.

– Почему же вы не пойдёте, допустим, в школьные учителя?

– Им меньше платят.

– А если вам предложат больше?

– Я откажусь. Эта профессия слишком безопасна.

Арина подняла брови и чуть не поперхнулась ароматным фиолетовым коктейлем.