Были

– А что ж эта нечистая сила тебе в Авдеевке товар не отпустила? – Люська вновь кивнула в сторону Мехроча, который раскладывал немудрёный ассортимент на полу кузова. – Раз уж всё равно заехал, так и продал бы, что вам надо. Что за край такой пожилую женщину по ухабам трясти?

– Дак он хоте-ел, Мехрочушка наш, предлагал, да только я не согласилась: если назад, говорю, из Косолаповки вернёшь меня, дак я лучше прокачусь: всё белый свет повидаю, вас вот навещу, посмотрю на вас, поговорю. Моему, Спиридону-то, опять же расскажу, как тут у вас было. Всё ему повеселее будет.

– Спиридону Тимофеевичу поклон от меня, – вступил в разговор Валерий Дормидонтович, стоявший до этого несколько поодаль. – Здоровья чтоб!

– Да какое уж! – Матрёна махнула рукой. – Только на телевизор и осталось. Сидит да смотрит днями. Днями! Все зенки просмотрел уж, а только и слыхать: «Шантрапа!» Редкостно когда скажет. Так всё молча. Только это и слыхать да «Тьфу!» ещё. Я уж его Христом Богом прошу поругаться, что ль, как он, люди сказывали, умел, когда работал на ответственной. Я, мол, подслушивать не буду, выйду на это время во двор, вредно ведь не ругаясь переживать, я по телевизору слыхала. Так никоим делом в согласье это моё не берёт: только «Тьфу!» да «Шантрапа!» Да так он эту шантрапу выговаривает сердцем, что ли, сказать, особенно «па» криком у него выходит, что страх порой берёт. А то и закашляется, бывает, после «па» этого. Поругайся, прошу, хоть самым срамным словом, не держи в себе! Дак ни в какую! А поклон передам, благодарствуйте! Представленье у меня такое, что доволен он будет.

– Спиридон Тимофеевич – руководитель старой школы! Крепкой закваски! Крепче не было! Под ним работать – это было да! – Валерий Дормидонтович опять отдалился шагов на пять.

Мехроч тем временем разложил товар и пригласительно замахал руками, оскалившись в тигриной улыбке:

– Подходим, старый заказ берём, новый заказываем, что ещё надо сверх заказа – всё тут лежит – выбирай, докупай на ещё больше, кому что надо.

Все впятером мы подошли к фургону. Генка успел сказать:

– Я вот тоже телевизор не вполне одобряю, но от него всё ж коммуникация идёт. Какая-никакая, а коммуникация. Я вот иногда прямо чую её – коммуникацию эту!

Матрёна украдкой тихонечко осенилась.

– А держать в себе – это я согласен: вред один. Верно я говорю, чёрт нерусский? – Генка приветливо поглядел на ещё пуще просиявшего при этих словах Мехроча.

– Твой, Гена, всегда верно говорит! Бери товар – жена заказывай дальше на четверг. Мой приедет – привезёт. Опять верно чего скажешь. Ещё больше верно говорить будешь. Зачем в себе держать? Говорить надо! Мой так думать.

– Ты лучше скажи, – продолжал Генка, – твои хозява клюкву брать будут этот год? А то засыпет её. А сейчас-то самые дни: болото встало, схватило его, а снега пока нет. Бери метлу и мети все двенадцать га по пять тонн с кажного, – Генка ржанул. – Да, вот такое у нас болото! Я в интернете прочитал – областного значения. Памятник природы! Тот год твои брали. А в этом? И почём?

– Клюква зачем? Кислый он сильно, – Мехроч поморщился, не переставая скалиться своей зверской улыбкой, – изюм давай, урюк давай, брать буду. Клюква – не-э.

– Тебя не спросили, – Генка даже осерчал малость голосом, – ты у хозяев узнай, Урюк нерусский!

– Мой узнает, Гена, – Мехроч сменил тигриную улыбку на примирительную, – тебе говорить будет. Хозяин скажет клюква – Мехроч клюква будет брать. Твой жена на метла сядет, на болото поедет, клюква соберёт. Гена клюкву сдаст – себе держать не будет. Хозяин деньга Гене даст, клюква возьмёт, Мехроч в город повезёт другим продаст – себе тоже держать не будет. Никто сердиться не будет.

– Я тебе что, Баба-яга какая – на метле по болоту разъезжать? – Люська казалась возмущённой. – Ишь, нашёл ведьму, шишига!

– Люсенька, это он не нарочно так, это он так по-русски говорит – не родной ведь ему, не серчай на него, он хороший, – на всякий случай вступилась за Мехроча Матрёна, – ему ведь ещё обратно ехать.

– А что? Ты и на метле смогёшь, если чё, – не без гордости в голосе за супругу молвил Генка и опять коротко ржанул.

– При советской власти в иные года не по пять, а по шесть центнеров с га заготовляли, – вставил Валерий Дормидонтович, – даже по семь. А бывало и по восемь. Это на круг. А с иных гектаров до двенадцати доходило. Всё от руководства зависело.

– Чего-о?! – развернулся к нему Генка. Похоже было, что он, не откладывая ни секунды, намерен изобличить завзятого мемуариста Дормидонтыча в самой беспардонной фальсификации исторических фактов.

– Чего-чего, – с достоинством огрызнулся тот, – зерновых! По целых восемь центнеров собирали в хорошие годы!

– Я ему про клюкву, а он мне про ячмень! И не пять, а пятьдесят центнеров, глухомань! Это тик в тик пять тонн, как я и сказал, если ты таблицу умножения не проболел, троечник! «Пять центнеров»! Ячменя да ржи, конечно, у вас больше не вырастало. Вот вы Россию голодом и заморили, считай, урожаями своими. Доруководились, двоечники!

– Посмотрим, что у вас получится, пока – клюква одна. Вот именно! – по-прежнему со сдержанным достоинством отвечал Валерий Дормидонтович, правда, уже почему-то не Генке, а повернувшись в мою сторону.

Я не стал поддерживать завязавшийся было диалог, благо пора было разбирать продуктовые пайки и заказывать новые.

Уже когда, усадив Матрёну, Мехроч сам забрался в кабину и приготовился завести мотор, Генка подскочил к машине, приоткрыл водительскую дверцу и зачем-то что есть мочи громко проорал:

– Про клюкву не забудь спросить, Урюк! – и почти ласково и гораздо тише добавил: – Чёрт нерусский!

– Мой никогда не забывать, Шайтан русский! – Мехроч ослепительно улыбнулся, захлопнул дверцу и, опустив наполовину стекло, сказал из-за него, по-прежнему улыбаясь: – Кяфир!

После чего аккуратно тронул фургон с места.

Генка вытягивал меня веником вдоль всего тела, время от времени подбрасывая водички на раскалённую каменку, и приговаривал:

– Терпи, хорошо ведь – нет? Лучше-то чего ещё есть? С бабой разве. Да и то: как посмотреть. Ну ещё под хорошую закусочку проглотить, ну это мы счас сотворим – я рыжиков прихватил. Люська посолила – в аккурат пять недель под гнётом в кадушке отстояли. Старики учили: семь надо – как Великий пост, почему, не пойму, но у нас рецепт свой, семейный: пять – и точка. А вот грузди – те действительно семь, да и гнёты потяжелее. Груздь потвёрже – выдержит, не сплющится, а сок лучше даст. Она у меня солит знатно, не отнимешь. Любит насолить. Нынешнего урожая. Сам собирал. Как к озеру идти, с левой руки – ельничек. Вот там, – он с силой вытянул меня последний раз, крякнул, как от огромного удовольствия, и положил веник в шайку. – Пойдём маленько передохнём, а потом уж ты меня.

– Не, это я соврал, насчёт парилки, что лучше нет. Лучше-то всего знашь чего? – продолжил Генка, когда мы, усевшись на вытесанную из дубового комля лавку в предбаннике, выпили по рюмке духовитого первача. – Лучше всего – эт с умным человеком пробеседовать. Сильно мне этого не хватало. А тут ты и нарисовался в нашей местности. Че-ег-о-о вдру-уг? – он постарался усилить риторику вопроса растяжкой гласных. – Не спрашиваю. Не лезу. Лезть – последнее дело. А только положительно это для меня вышло. И спасибо, что так. Спаси Бог, то есть. Ещё по одной? Между первой и второй перерывчик небольшой – старики учили.

Рыжики действительно были отменными – сохранившими свой неповторимый природный дух, поселяющийся к концу лета в приозёрных ельничках, да и то далеко не во всех: а только в тех, где растут рыжики.

– Хотел бы приступить к дальнейшему – более сложному – с простого. (Я почувствовал, что эта фраза Генкой долго оттачивалась, может быть, даже репетировалась вслух.) Слушаешь? Вот гляди, мы счас с тобой вдвоём избу разваливали, потому как одному – никак. Не говоря уж чтоб класть. Да и пилили двуручкой. Только что поколоть один и может. А так остальное многое – никакой силой же. А к примеру, если мужик один в хозяйстве? Или даже с бабой да с детишками? Вот, где из камня или кирпича дома, вполне можно по одному. Вон Наф-Наф – да, так, что ль, его звали? – в единственном числе от волка дом нафигачил из кирпичей – и нормально. О волках мы ещё потолкуем, а ты мне пока скажи: что же это – в нашей деревянной местности по одному не выжить, что ли? Никак? Общиной только? Только с соседями коллективизм разводить? А иначе подохнешь в нашей климатической полосе? Или замерзнешь, или тебя раньше волк схарчит, как тех двух братанов чуть было? Спасибо старшенькому – предусмотрел.

В ожидании моего ответа Генка разлил первача.

Мне, помню, остро захотелось не откладывая пропустить по третьей, прежде чем начать говорить на заданную Генкой тему – уж очень она была волнительной. Мы так и сделали. Сосредоточенно ощущая во рту восхитительное сивушно-рыжиковое послевкусие, я приступил издалека.

– Ты, я вижу, только мультик смотрел про поросят, а саму сказку не читал. Болел, что ли, когда её по внеклассному задавали?

– Эт почему ж? А мы её по внекласске не проходили. Но я читал! А мультик, конечно: кто ж его не смотрел? Михалкова все смотрели, он и дядю Стёпу тоже… – Генка отступал, беспорядочно отстреливаясь. Но боезапасы его эрудиции, похоже, быстро иссякали. – А почему ты решил?

– А потому, что ты сказал «из кирпичей», а в сказке – из камней. Это в мультике у Диснея старший поросёнок строит дом из кирпичей, на цементном растворе, и зовут его, между прочим, там не Наф-Наф, а по-другому – забыл сейчас. Но дело не в том, – процитировал я Генку, – дело в том, что тут у вас камней – вон сколько, сам знаешь, фундаменты вон, все из валунов на метр-два от земли, а дома-то из брёвен. Почему? Выкладывай, казалось бы, и дальше камнями – во всю высоту: не изба – замок: и от волка, и от стужи. Так нет – сруб. Почему?

Генка затих и попытался разлить по четвёртой, но я решительно пресёк это поползновение и настоятельно предложил прежде пропариться, подумать по ходу, а уж потом продолжить обсуждение. Мы так и сделали.

В течение всего сеанса, когда я хлестал распластанного на полке Генку, тот не издал ни звука – ни разу не скорректировал мои удары веником, не крякнул от удовольствия, не взвыл от счастья. Когда же я, притомившись, с полувопросительной интонацией произнёс «хорош?», он так же молча, как лежал, слез с полка, взял в руки полную шайку и через предбанник отправился на улицу. Сквозь проём растворённой после Генкиного выхода двери я увидел, как он опрокинул воду из шайки себе на голову, но и тут не крякнул и не взвыл, а только, постояв несколько секунд с опущенной в руке опорожнённой шайкой на ночном морозе, отрывисто приказал:

– Давай ещё!

Я подхватил одно из запасённых на такой случай наполненных вёдер и мужественно шагнул за порог.

– Лей на голову, – отрывистей прежнего скомандовал Генка, – мысль пробуждает.

Я постарался помочь ему пробудить мысль. Позже оказалось – что не одну, но в тот момент мыслей у Генки, похоже, ещё не накопилось, зато желание было ярко выражено:

– Ещё давай, – сдавленно, но, по видимости, в ясном уме и твёрдой памяти попросил он, и я не преминул исполнить его просьбу.

После третьего ведра он стремглав исчез за дверью парилки, откуда вскоре стало доноситься его мерное урчание, выражавшее, как мне показалось, глубоко прочувствованную радость бытия. Минут через пять Генка появился в предбаннике, завернулся в простыню и вот тут уж разлил по четвёртой.

– У меня тост созрел! – объявил он, привстав со скамьи с наполненной рюмкой в правой руке. – Вот, ты знаешь, я тут пасеку держу. Поначалу, как я это дело осваивать начал, всё приглядывался к ним, к пчёлам, значит, и так, я тебе скажу, удивлялся – ну просто невмоготу. Как у них всё устроено! Как часы! Вот разведчица вылетит из летка – остальные ждут: никуда ни одна. Ждут! Вот дождались: прилетела, ага. И ну танцевать, сообщать им танцем, куда лететь, да далеко ли, да много ли там добычи будет. Они, остальные, вроде как поймут всё, посовещаются маненько – оперативно так, да и всей командой туда, урожай собирать, значит. Пока у меня один улей был, я это всё наблюдал и знай только восхищался себе. А вот когда уж у меня их много завелось, тут я задумываться стал: а что, думаю, если две или поболе даже того разведчицы с разных ульев одно и то же место разнюхают, да каждая про это в своём улье доложит, что же, думаю, они всем личным составом со всей, считай, пасеки туда все и отправятся? На одну делянку? А если она маловата для всех-то окажется? Там же толчея возникнет. Так у них и до драки может дойти. Но ведь такого за ними не замечено. В драке-то они замечены не были. Пчёлы-ти. Иначе написали бы об этом в книгах, а нет – ни разу, иначе бы я прочитал, я ведь, считай, все самые главные книги о пчеловодстве этом прочитал. Получается что? А то, что они прежде того, как массовый вылет за добычей совершать, вопрос этот меж ульями как-то согласуют. А как? Только телепатически получается, потому как во взаимных визитах промеж ульев не замечены. Но дальше-то ещё интереснее… – Генка широко повёл рукой с рюмкой и чуть приподнял левую.

– Ген, может, мы сейчас – за телепатию, а уж следующую – за вторую серию, а то, я чувствую, тост у тебя многоплановый, с глубинцой. Давай, может, пока за первый план, а уж по ходу будем добавлять, – я старался выглядеть неподдельно заинтересованным в полноте раскрытия всех слоёв и самых потаённых смысловых уголков грядущего тоста, увертюра к которому только что отзвучала в предбаннике.

Но Генка категорически отказался прерываться: