Севастопольский блиц

– Вот так-то лучше, – без всякого шутовства негромко сказала девушка-девочка, подходя прямо ко мне, – не надо нам тут лишнего шума. И так мой приемный папочка вчера тут так пошумел, что французы с англичанами еще неделю икать будут. И не удивляйтесь, Николай Иванович, вчера это действительно была я. – Она мило, но как-то холодно улыбнулась мне и похлопала ресницами. – Помогла кому смогла – на быструю руку, без самого необходимого… – Тут она нахмурилась и тон ее слегка изменился. – Пришла в ужас от условий, Асклепий вас побери… И вот сегодня привела к вам Галину Петровну – разбираться, как вы дошли до жизни такой. Скажу вам как коллега коллеге: для нынешних времен у вас чуть ли не образцовое лечебное заведение, а вообще ужас-ужас-ужас. Пылища, грязища, микробы по палатам стадами ходят.

Только тут я подумал, что, первое мое впечатление, пожалуй, было обманчивым. Машкерадом тут является облик девушки-девочки, а вот то, что сидит у этой «девицы» внутри, пожалуй, будет постарше меня самого. И вообще – чтобы вести серьезный разговор, следует разогнать любопытных и остаться с гостями наедине.

– А ну-ка все разошлись по своим местам! – велел я подчиненным. – А то собрались как на базаре. А вы, больные, живо по палатам! Нечего тут любопытничать, и без вас справимся!

Как по мановению волшебной палочки, толпа вокруг нас рассосалась.

– И кто же вы такая на самом деле, пресветлая госпожа Лилия? – тихо спросил я у странной девушки-девочки, когда наши кумушки-медсестры и сердобольные вдовицы отошли за пределы слышимости. – Неужели вы ангел, ниспосланный нам, грешным, для вразумления и поучения?

– Я отнюдь не ангел, милейший Николай Иванович! – насмешливо хмыкнула та, блеснув стеклами огромных очков. – Я Лилия, дочь Афродиты, богиня первой юношеской любви и по совместительству – ваша коллега-доктор! Возня с телячьими отроческими чувствами для меня обязанность, а медицина – любимое дело, как говорят англичане, «хобби».

Все это было сказано с таким серьезным видом, что у меня не возникло никакого желания рассмеяться над шуткою про «богиню». А так я лишь слегка улыбнулся, весьма озадаченный тем, что они все, включая и Васильчикова, вели себя так, словно эта Лилия сказала совершенно очевидную вещь.

Тем временем Лилия вздохнула и продолжила:

– К сожалению, даже боги не могут делать всего что захотят, а вынуждены выполнять предписанное судьбой. И не смотрите вы на меня так, как Пан на новые ворота – лет мне так с тысячу или поболее; а все оттого, что родилась я тогда, когда дядюшка уже отправил наше семейство в изгнание, а потому у вас тут, в верхних мирах, почти не известна. И не обращайте внимания на мой внешний вид, просто моя должность на Олимпе требует, чтобы богиня подростковой любви выглядела как нечто среднее между девушкой и девочкой. И не берите в голову всякие глупости – зла, как бывший папенька, я не творю, разврат, как маменька, не проповедую, дядюшка, в отличие от всего прочего семейства, меня любит, так что воспринимайте меня такой, какая я есть…

Преодолевая растерянность, я все же счел своим долгом сказать этой маленькой «богине»:

– Должен признать, госпожа Лилия, что после вашего визита многим нашим раненым изрядно полегчало, а некоторые и вовсе будто вернулись с того света… Это очень похоже на чудо… И мои пациенты желают снова вас увидеть…

– Ну и чудненько! – звонко сказала «богиня», радостно похлопав в ладоши (ну снова чисто дитя, как будто только что не разговаривала со мной подобно взрослой умудренной даме). – Хотели – и вот я снова тут! Только теперь, уважаемый Николай Иваныч, мой визит вполне официальный, в составе компетентной комиссии, и мы не ограничимся наложением рук; мы, любезный доктор, осмотрим, с вашего позволения, этот госпиталь на предмет того, что тут можно улучшить, что изменить, а что и необходимо искоренить… Словом, показывайте нам, что тут у вас есть… А мы уж, не извольте беспокоиться, поможем вам навести тут идеальный порядок…

Сказать, что я был ошарашен столь дерзкой и совсем не характерной для ребенка речью – значит ничего не сказать. Это что же?! Эта, с позволения сказать, богиня подростковой любви будет отдавать распоряжения мне, заведующему военным госпиталем?! Да что она вообще понимает в медицине? Мало иметь особый талант и так называемую «легкую руку», к ним необходимо обладать систематическим медицинским образованием, в противном случае она не доктор, а лишь действующий по наитию знахарь…

В замешательстве, на мгновение утратив дар речи, я поднял глаза на господина Серегина, который, несомненно, являлся самым главным начальником.

– Да вы не обижайтесь, Николай Иванович, юношеский максимализм, который так и прет из нашей Лилии – это издержки ее видимого возраста! – добродушно сказал он, одновременно строго посмотрев на «богиню». – Простите, ради Бога. Она иногда путает свои ипостаси, но это не со зла. Что, однако, ее не оправдывает. Лилия! – обратился он к ней. – Немедленно извинись перед доктором Пироговым! То, что тебе было дано от рождения в виде особого таланта, доктор постигал упорной учебой, и не всегда его учили истинам, попадались в учебном материале и заблуждения. Но он в них не виновен. Важно то, что он своей деятельностью опроверг множество таких заблуждений и уже собственных учеников учил более правильным вещам, чем учили его. И если он чего-то еще не знает, то в этом его беда, а не вина, и мы эту беду должны исправить. Понятно?

– Простите меня великодушно, доктор… – Лилия с покаянным видом подошла ко мне и склонила голову. – Я была не права… Я не подумала, что могу вас обидеть… Пусть я и богиня, но я не совершенна. Совершенен только дядюшка, вы еще зовете его Всевышним и Творцом…

И в этот момент ее громадные очки соскочили с кончика носа, упали на пол и разбились вдребезги. Лилия подняла с пола пустую оправу, осмотрела со всех сторон и со вздохом снова нацепила на нос, а потом, присев на корточки, поводила рукой над разлетевшимися по полу осколками – и, что за диво? – кусочки стекла поднялись в воздух маленьким вихорьком и заполнили предназначенное для стекол место в оправе. Раздался легкий щелчок – и вот уже мельчайшие осколки будто срослись меж собой, снова образовав стекла очков! Что за фокус?! Или не фокус?!

– Да что же, черт побери, происходит? – пробормотал я. – Я отказываюсь что-либо понимать… Даша! Скажи – ты что-нибудь понимаешь? Что это было? Фокус, да?!

Верная Даша тут же очутилась около меня и, успокаивающе гладя по руке, сказала:

– Николай Иваныч, миленький, не волнуйтесь! Давайте сперва послушайте, что вам скажут эти господа…

Слово взял господин Серегин.

– Дорогой Николай Иванович! – негромко заговорил он. – Еще раз приношу извинения за доставленные вам неприятные минуты; это моя вина, мне следовало сразу пояснить, кто мы и откуда и с какой целью мы посетили ваш госпиталь. Должен сказать, что все мы, так же как и вы сами, русские люди, только происходим из другого мира, опережающего ваш на полторы сотни лет с гаком. Там у нас и вы, и эта война давно же стали историей, одной из болевых ее точек, которая до сих пор саднит в нашей душе. И вот когда Господь дал нам возможность вернуться и, пройдя с армией через века, исправить самые тяжкие ошибки, мы с радость согласились – и вот мы конно, людно и оружно, здесь, где коалиция европейских держав объявила войну России. Все, что касается войны, стратегии, политики и прочего, мы посредством участия Виктора Илларионовича уже передали на рассмотрение государю-императору, но при этом мы никак не можем не коснуться вещей в общем-то, не главных, но таких, от которых зависят жизни тысяч и миллионов людей…

– Ой, Господи! – вздохнула вцепившаяся в мой локоть Дарья, – страсти-то какие, Николай Иваныч!

А мне и верилось и не верилось. Вроде и похоже было, а вроде и брали меня сомнения. С другой стороны, разве не побили наши гости-союзники англичан и французов, да так, что те и привстать сейчас не могут? Побили, да еще как! Заходившие ко мне в гошпиталь знакомцы из числа офицеров рассказывали, как вверх по склону Сапун-горы уходили блистающие новеньким оружием полки, а обратно уже никто не возвращался. Все остались там, побитые небольшим вроде бы отрядом, укрепившимся на вершине горы. Но все же… сомнительно. Медицина – это вовсе не военное дело…

– Сергей Сергеевич, – сказал я, – мне пока непонятно, какую такую особую помощь вы нам собираетесь оказать, и в чем она может заключаться?

Но вместо Серегина заговорила госпожа Максимова. Мне, по правде говоря, было несколько неуютно общаться с ней. В наше время женщины занимаются только кухней, детьми и ходят в церковь, но, видимо, ТАМ им принадлежит как минимум полмира – настолько самоуверенным и авторитетным был весь ее вид.

– Как ваш коллега-врач, – безапелляционно заявила она мне, – могу вас заверить, что мы можем оказать очень существенную помощь в вашей работе. Должна сказать, что там, откуда мы родом, очень хорошо известно о ваших заслугах перед врачебной наукой. Вам удалось оставить о себе немеркнущую славу как о великом гении медицины, облагодетельствовавшем человечество многими полезными открытиями. И не только. Вы снискали репутацию честного и бескомпромиссного человека, пресекающего всяческий непорядок. Вы ничем ни разу не запятнали себя, Николай Иванович, и это вызывает к вам глубокое уважение. Но поскольку наша осведомленность в вопросе медицинской науки не идет ни в какое сравнение с вашей, позвольте помочь вам в вашем нелегком благородном труде – в деле спасения человеческих жизней…

Закончив эту фразу, госпожа Максимова непроизвольно закашлялась… Несмотря на излитые на мою голову дифирамбы, мне не понравилось то, каким тоном были сказаны все эти слова. Спасительница и благодетельница из двадцать первого века, если я правильно понял слова про сто пятьдесят лет с хвостиком, пришла учить нас, сирых и убогих, погрязших в дикости и невежестве девятнадцатого века… Да чем она лучше тех германских профессоров, которые, приезжая к нам, между делом поучают наших студентов об отсталости и общей дикости русского народа и в то же время не забывают считать свое немаленькое жалование, что они получают от той самой отсталой Российской Империи. Господин Серегин и та же Лилия показались мне гораздо честнее. Серегин борется с врагами России и старается сделать так, что бы их было как можно меньше, Лилия по-бабски жалеет раненых солдатиков и своими знахарско-колдовскими методами старается облегчить их положение… а вот госпожа Максимова, уверенная в своей исключительности – это вещь в себе, и, надо сказать пренеприятная вещь. Ведь когда я достиг определенного положения в науке, то думал, что больше никогда не услышу нудных нотаций в свой адрес, но сегодня во мне воскресли самые неприятные воспоминания студенческих времен…

И тут Лилия весело и озорно подмигнула мне левым глазом (и я догадался, что кашель у госпожи Максимовой не совсем естественного происхождения), а слово вместо своей временно недееспособной начальницы взял господин Аласания. Вот это был учтивый молодой человек.

– Уважаемый Николай Иванович, – сказал он, прижав ладонь к сердцу и отвесив в мою сторону легкий поклон, – я хоть и не ваш коллега-хирург, а обычный терапевт, но должен вам сказать, что в настоящий момент мир находится на пороге грандиозных открытий. Если в настоящее вам время никого особенно не волнует наличие микроорганизмов (в том числе патогенных и болезнетворных) в больницах и операционных, то уже через двадцать лет с этими незваными гостями медицинских учреждений будут беспощадно бороться. Помещения палат, операционных и даже коридоров, будут мыть хлорной и карболовой водой, перевязочные материалы и хирургические инструменты будут стерилизовать в автоклавах при высоких температурах и давлениях, а раны, места разрезов и кожу вокруг операционного поля будут обрабатывать спиртовыми растворами йода, бриллиантовой зелени, а также некоторых трав, которые замедляют размножение бактерий и при этом не опасны для человеческого организма. Думаю, что если мы посвятим вас в эти обыденные для нас и неизвестные для вас знания, то ваши пациенты от этого только выиграют.

– Хорошо, господа, – сказал я, – учиться новым знаниям никогда не вредно. Но позвольте узнать, каким образом вы все собираетесь организовать?

– Давайте сделаем так, – коротко сказал господин Серегин, сейчас мы обойдем ваш госпиталь и посмотрим, что необходимо сделать, чтобы условия в нем соответствовали хотя бы стандартам начала двадцатого века. Больше с первого раза сразу вряд ли получится. А пока у вас будут вестись все необходимые работы, мы предлагаем вам перевести раненых к нам, в так называемое Тридевятое Царство, расположенное в мире до начала времен. Разумеется, прежде чем вы примете такое решение, вам будет дана возможность осмотреть наш госпиталь и составить о нем свое мнение… Ну как, Николай Иванович? Вы согласны поводить нас по вашему госпиталю, показать операционные и решить, что необходимо сделать для того, чтобы улучшить сферу применения ваших величайших талантов?

После слов этого удивительного человека я совершенно успокоился и пришел в себя. У него, у этого Серегина, тоже был очевидный талант, заключавшийся в том, чтобы нравиться людям и убеждать их делать что-то что для их же пользы. Да и приглашение в их госпиталь в каком-то тридевятом Царстве не оставило меня равнодушным. Конечно же, мне было любопытно глянуть на то, как там у них поставлена медицина…

– Ну что ж, – сказал я, – собственно, помощь такого рода, как вы говорите, нам бы не помешала. Пойдемте за мной… Я вам все покажу.

И тут маленькая дерзкая богиня Лилия, о которой я уж и забыл, вдруг подала голос:

– Так вы меня прощаете, доктор?

Она сделала умильную мордашку и жалобно смотрела на меня. Даже думать не хотелось, что ей очень много лет и что она на самом деле не человек… точнее, не совсем человек. Ох ты ж Господи… Голова кругом, еще потом предстоит над всем этим поразмыслить… Впрочем, я больше не сердился на нее и сказал ей об этом, получив в ответ самую очаровательную улыбку и воздушный поцелуй.

Я вел «комиссию» по коридорам, попутно рассказывая об особенностях нашей работы. При этом я заметил, что госпожа Максимова как-то скептически кривит губы, разглядывая стены, потолки, заглядывая в палаты. Мне это не нравилось. Но я старался не придавать этому особого значения и поддерживал разговор с милейшим господином Серегиным, лицо которого все время хранило приветливое и заинтересованное выражение, не меняясь ни на секунду. А вот господин Аласания вел себя совсем не так, как его начальница. Он как будто прикидывал, где, чего и сколько надо сделать, чтобы улучшить нашу работу…

Наконец мы достигли моей операционной, которой я очень гордился. Здесь у меня все блестело и сверкало, так как я заставлял служителей, сердобольных вдов и сестер милосердия по несколько раз в день проводить там уборку. Здесь было чисто и светло, стоял операционный стол, а также шкафы с необходимыми инструментами.

Естественно, демонстрируя операционную, я даже не сомневался, что у гостей она не вызовет никаких нареканий. Каково же было мое изумление, когда госпожа Максимова, обведя своим острым взглядом стены, пол, потолок, а также все, что здесь находилось, произнесла: «Мдааа уж…» – с таким выражением, точно вместо отличной операционной она узрела грязную конюшню. Естественно, это ее «мда уж» задело меня до глубины души – и я, не выдержав столь уничижительного отношения, решил наконец высказаться:

– Мадам Максимова, простите, могу ли я узнать, что означает это ваше «мда уж»? – обратился я к ней, едва сдерживая негодование. – Если вам что-то не нравится, извольте сказать мне об этом прямо! Крайне неприятно, знаете ли, слышать это ваше «мда уж», выражающее пренебрежение ко всему тому, что мне удалось создать здесь ценой титанических усилий! Вы думаете, легко было привести это здание в порядок? Легко было сделать здесь ремонт и оборудовать всем необходимым? Мне порой приходилось стены лбом прошибать, чтобы здесь могло существовать полноценное лечебное учреждение! Я денно и нощно забочусь о том, чтобы в нормальных условиях спасти как можно больше человеческих жизней – и теперь вынужден слышать это ваше презрительное «мда уж»?! я не позволю – слышите! Не позволю вам дискредитировать мой госпиталь! Немедленно объясните, что вы имеете в виду этим «мда уж»!

Я был раздражен. Во мне кипело возмущение, и я даже не замечал, что надвигаюсь на эту женщину, которая испуганно пятится от меня. Совершенно точно, она не ожидала от меня ничего подобного… Наконец я замолчал – и вдруг увидел, что глаза у нее очень виноватые, но вместе с тем в них сквозит восхищение. Все присутствующие молчали – видимо, для них моя эмоциональная тирада тоже стала неожиданностью. Впрочем, Серегина, как мне показалось, в какой-то степени эта ситуация забавляла. И сейчас все взгляды были прикованы к мадам Максимовой, в ожидании того, каким образом она будет обороняться от моих нападок.

– Пп…простите, Николай Иванович… ради Бога… – пролепетала она; ее грудь вздымалась, она нервно поправляла дужку очков, при этом часто моргая. – Я совсем не хотела вас обидеть… поверьте… Я вас очень уважаю и восхищаюсь вами… Я лишь имела в виду, что тут, в операционной, далеко до стерильности… микробы, знаете ли…

– Что? – вскричал я. – Какие микробы? В моей операционной идеальная чистота – я, к вашему сведению, врач, а не мясник! Что вы себе позволяете… это возмутительно…

И тут я обратил внимание, что все они смотрят на меня как-то странно. Я остановил взгляд на господине Серегине.

– Видите ли, Николай Иванович… – прокашлявшись, сказал он, – дело в том, что госпожа Максимова у нас инициированный Маг Жизни. Не очень сильный, и талант ее заключается больше в диагностике, чем в лечении, но она видит причины болезней. То, что для вас представляется идеальной чистотой, для нее выглядит как непролазная грязь, полная врагов человеческого здоровья. Должен вам повторить, что там, откуда мы прибыли и куда, собственно, стремимся вернуться, наука ушла очень далеко вперед. Было сделано множество открытий, и, в частности были обнаружены мельчайшие организмы, не видимые глазу, но при этом весьма опасные, особенно для тех, кто имеет ранения. Эти микроорганизмы попадают в рану и, размножаясь в ней, вызывают воспаление и далее нагноение, что в большинстве случаев приводит к печальному итогу и сводит на нет всю успешность проведенной операции. Вам это очень хорошо знакомо, не правда ли? Словом, выживаемость в таких условиях, когда в операционной не может быть достигнута стерильность – это лотерея: кто-то выживет, кто-то умрет от заражения. И это не ваша вина. Я признаю, что вы делаете все возможное и даже больше для того, чтобы спасти наибольшее количество людей. Но если при этом создать стерильность – выживаемость оперируемых повысится в разы! Причем добиться этого совсем не сложно, уверяю вас. Поэтому вы, дорогой Николай Иванович, неправильно истолковали слова нашей замечательной Галины Петровны. Говоря «мда уж», она совершенно не осуждала вас! Просто, глядя, так сказать, со своей колокольни, она замечала то, чему вы не придаете значения. Только и всего. Она совершенно не хотела вас обидеть…

– Я, правда, не хотела, Николай Иванович! – воскликнула госпожа Максимова. – Я вас уважаю и даже обожаю! Вы – величайший гений своего времени, и мне очень досадно, что у меня получилось так нелепо вас обидеть. Простите меня!

И тут уже мне стало неловко.

– Я прощаю, Галина Петровна… – сказал я. – Я был слишком вспыльчив – простите и вы меня.

Обстановка разрядилась. После этого я стал общаться с визитерами гораздо более непринужденно. Все их пожелания относительно госпиталя я принял к сведению и решил, что заняться этими «усовершенствованиями» следует как можно скорее. Князь Васильчиков пообещал, что непременно поможет со всеми необходимыми материалами. А пока будут проходить мероприятия по очистке и стерилизации помещений гошпиталя, раненых, как предлагал господин Серегин, следует перевести к ним в Тридевятое царство. Ибо наука будущего неумолима. Я понял так, что после того состояния, до которого мы дошли в дни осады, обычной очистки и стерилизации будет недостаточно. Еще где-то месяц помещения гошпиталя должны будут стоять пустыми, чтобы так называемый микробный фон на прилегающих территориях упал до обычных величин. Но прежде чем хоть один мой пациент отправится неведомо куда, я сам побываю в этом самом Тридевятом Царстве и посмотрю на все своими глазами. Уж очень мне интересно, бывает ли на самом деле Магия Жизни и что она из себя представляет.