Герой империи. Битва за время

У Павлова же в это время в буквальном смысле голова пошла кругом. Куда его везут, что с ним будет, и что это за паук, которому его решил отдать Берия? Сердце сдавило чувство ужаса и безвыходности. Он не предатель, просто так получилось. Обстоятельства оказались сильнее него, и у человека, который зовет себя Дмитрием Павловым, просто не было иного выхода. Впереди теперь смерть или, быть может, что-то худшее, а позади жизнь, которую ему вообще не стоило проживать. Страна Советов дала ему все, о чем четверть века назад, во времена «до без царя», крестьянский сын (каким и был Дмитрий Павлов), не мог и мечтать. Советская власть подняла его почти на самую вершину военной иерархии, до одного из самых высоких званий в армии, а он отплатил ей черной неблагодарностью.

Как человек, жестоко загнанный в угол независящими от него обстоятельствами, бывший командующий Западным военным округом с самого утра двадцать второго июня плыл по течению, не надеясь даже попытаться выпрыгнуть из этого потока. А быть может, все началось годом раньше, когда его неожиданно сняли с начальников ГАБТУ и назначили командовать Белорусским военным округом, или вообще в далеком отсюда шестнадцатом году, когда старший унтер-офицер Дмитрий Павлов попал в немецкий плен, будучи ранен во время Ковельского сражения на реке Стоход. Быть может, было бы лучше, если бы он тогда просто погиб в том сражении, и все бы тогда пошло совсем по-другому…

Впрочем, эту мысль он так до конца так и не додумал, потому что все однажды заканчивается; закончится и этот полет, или что там это было. Корпус аппарата сотрясла короткая вибрация, потом он еще раз дернулся и остановился неподвижно. Снова распахнулся десантный люк, да только за ним, вместо залитой беспощадным светом посадочных фар лужайки за домом Сталина, обнаружился какой-то ангар с гладкими металлическими стенами. Вета легко, как куклу, подняла генерала Павлова на ноги и придала ему ускорения толчком ладони в направлении выхода.

– Иди вперед, предатель, – сказала она в спину, – и не оборачивайся. Паук тебя уже заждался…

Бывший командующий ожидал, что где то в конце коридора его будет ждать настоящий паук размером с человека, с волосатыми суставчатыми ногами и ядовитыми жвалами; но нет, Пауком оказался мужчина восточной наружности и средних лет, в серой обтягивающей форме.

– Майор имперской безопасности Ари-Махат, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, – с легким поклоном представился он Берии, – служу на этом корабле начальником особого отдела. Вы правильно сделали, что обратились за нашей помощью. Я могу гарантировать, что этот человек расскажет все что знает, не утаив и малейшего фактика. От меня еще никто не мог скрыть правду…

Он едва скользнул по генералу своими узкими черными глазами, но тот усмотрел в этом взгляде все грядущие ужасы Преисподней, где слышатся стоны и вопли, и скрежет зубовный.

– Я невиновен, невиновен, невиновен! – заорал Павлов, – клянусь вам, это так!

– Ты лжешь! – твердо сказал особист «Полярного Лиса»; теперь глаза его остановились на лице генерала; тому показалось, что сам Сатана смотрит на него из этих невозможно черных, как само Небытие, глаз. – И сейчас мы это докажем. Вета, тащи этого типа в допросную, и подготовь его, пожалуйста, к работе.

Берия обратил внимание, что голос этого человека звучит ровно и завораживающе, он успокаивает и гипнотизирует, вызывая желание поговорить по душам с полной откровенностью…

– Акустический гипноз, – сказал Ари-Махат, будто бы услышав невысказанный вопрос Берии, когда генерала Павлова уже увели, – первая ступень допроса. Если человек чист и ему нечего скрывать, то он выговаривается до конца, и мы расстаемся друзьями. Он уходит облегченный, как после исповеди у вашего священника, а я знаю, что он ни к чему не причастен… В случае, если допрашиваемый начинает лгать и изворачиваться, наступает очередь второй и третьей ступени. Сегодня, пожалуй, мы как раз с третьей и начнем, ибо две первые степени при расследовании государственной измены просто не рассматриваются. Идемте, товарищ Берия, я покажу вам, как это делается…

Когда Ари-Махат и Берия зашли в допросную, генерал Павлов уже был освобожден от одежды и в голом виде привязан к конструкции, по своему назначению чертовски напоминавшую электрический стул. Вета стояла чуть поодаль.

– Итак, – сказал особист «Полярного Лиса», обращаясь к допрашиваемому, – мы точно знаем, что вы предатель, потому что в противном случае, исходя из числа и тяжести совершенных вами «ошибок», вас следовало бы признать дебилом, кретином и самозванцем одновременно. Все, что вы натворили по совокупности, прямо противоречит и здравому смыслу, и всему тому, чему вас учили в военном училище, академии и на курсах повышения квалификации. Ну что же, начнем.

После этих слов на голову генерала Павлова стала очень медленно опускаться непрозрачная полусфера стационарного ментоскопа, из которой на бывшего командующего Западным фронтом обрушился целый град вопросов, на которые нельзя было не ответить или солгать.

* * *

2 июля 1941 года, 04:35 мск, Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Лаврентий Берия посмотрел на то, что осталось от бывшего командующего Западным фронтом после допроса, и скептически хмыкнул. Не то чтобы генерал Павлов был там серьезно избит или искалечен. Совсем нет. На теле допрашиваемого не было ни царапины, ни синячка, и вообще в ходе допроса товарищ Ари-Махат не прикоснулся к своему подопечному даже пальцем, все больше налегая на мощь своей галактической науки. Но результат был все равно впечатляющим. Обвисший на привязных ремнях Павлов бесформенным студнем расплылся в кресле и при этом плакал как ребенок, которому взрослые нечаянно сделали больно.

– Все, коллега, хватит, – сказал особист «Полярного Лиса», машинально вытирая руки влажной салфеткой, – еще немного, и у нашего клиента мозги превратятся в кисель. Да и так ситуация понятна. Вы все видели сами, товарищ нарком – и клиент у нас с изъяном, и заговор тоже имеет место, но только на первых ролях там совсем не военные…

В ответ Берия кивнул. Заговор не заговор, но некоторая фронда в самых верхах партийной иерархии имеется. Этот Павлов на фоне деятелей из ЦК партии только мелкая сошка и плохо представляет диалектику во всей ее многообразности. Потому и не застрелился, как генерал Копец[8 - Ива?н Ива?нович Ко?пец (19 сентября 1908 – 22 июня 1941) – лётчик-истребитель, генерал-майор авиации, командующий ВВС Западного фронта в начале Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза за воздушные бои в Испании. Общие потери ВВС Западного фронта 22 июня составили 738 самолётов, в том числе 528 машин было потеряно на земле. Совершив облёт разрушенных аэродромов и узнав о масштабах потерь, И. И. Копец застрелился в своём служебном кабинете около 18:00 в тот же день.] (вот уж воистину был честный дурак), и не сдался немцам в плен, а вышел к своим – в надежде, что старшие товарищи прикроют и защитят. А вот черта с два! Наивный крестьянский мальчик. Старшим «товарищам», выжившим в ежовской мясорубке тридцать седьмого – тридцать восьмого годов, не привыкать топить «своих», лишь бы доказать преданность вождю и подняться еще на одну ступеньку в партийной иерархии; что им в таком случае какой-то генерал Павлов? Наоборот – уроют как можно скорее, лишь бы не заговорил, не выдал их тайных замыслов и мечтаний. Нет человека – нет и проблемы; мертвые, как говорится, не болтают.

Не велика птица – генерал армии, командующий (в довоенное время) Особым Западным военным округом, тем более что он и в самом деле был завербован немецкой разведкой. Но не нынешними абвером и РСХА, а еще кайзеровским ведомством Вальтера Николаи. Этот гений от разведки, исповедовавший принцип «нет отбросов, а есть кадры» работал «на вырост» и чуть ли не подряд столбил перспективных «клиентов» из числа русских военнопленных в офицерских и унтер-офицерских чинах. Ибо при проклятом царизме это был прапорщик или перспективный[9 - Генерал Павлов по своему происхождению даже в царские времена вполне уложился бы в понятие «самородка, выбившегося из самых низов». Родился в семье крестьянина. Окончил 4 класса церковно-приходской школы, 2-классное училище и экстерном сдал экзамены за 4 класса гимназии. В Русскую императорскую армию зачислен добровольцем сразу после начала Первой мировой войны. Дослужился до старшего унтер-офицера. Дальше, если бы не плен, была бы школа прапорщиков и первые офицерские погоны…] унтер-офицер, а при новой власти он же вполне мог стать маршалом. Насмотрелись на такое, понимаешь, в Наполеоновские времена…

И он, Лаврентий Берия, тоже олух царя небесного. Имперский товарищ об этом прямо не говорит, но такой факт имеется. После дела Тухачевского, в своей биографии так же имевшего немецкий плен, генерала Павлова и прочих бывших военнопленных требовалось проверять с особой тщательностью, но этот момент был упущен. Он-то сам об этой расписке, наверное, уже и забыл, героически воевал в Испании, потом заведовал ГАБТУ (главным автобронетанковым управлением) РККА, где немало поспособствовал продвижению в производства перспективного танка Т-34, и разработке правильных штатов танковой бригады, в противовес монструозным и неповоротливым мехкорпусам, уже доказавшим свою неэффективность. Но на этих должностях Павлов был – что для немцев, что для заговорщиков – бесперспективным персонажем, и только после его назначения в Минск командующим округа стал представлять и для тех, и для других определенный интерес.

И не факт, что фрондеры ведали что творили. Уж разгром СССР и торжество нацистской идеологии в их планы точно не входили, хотя бы только потому, что большинство из них были как раз представителями того самого гонимого народа, который Гитлер и его присные истребляли с особой жестокостью. Отдаться под его власть для этих товарищей было бы смерти подобно. Скорее всего, некоторым заслуженным товарищам стало обидно, что их старый товарищ Коба взял себе слишком много единоличной власти, и они решили его немного осадить, чтобы вернуться к «ленинскому» коллегиальному стилю управления страной.

Эти люди всерьез поверили в войну «малой кровью на чужой территории» и испугались, что Коба в случае победы в такой скоротечной войне получит почти абсолютную власть и потеснить его не будет уже никакой возможности. А почему бы и нет? Как раз перед тем отгремел Халкин-Гол, где Жуков вдребезги разбил одну из лучших армий в мире. Страна Советов была на подъеме, каждый день люди слышали новости о новых рекордах и победах и о том, что жить становится лучше, жить становится веселее. В таких условиях легко поверить в один могучий удар, который сокрушит вермахт, и так уже ослабленный войной с англичанами, после чего Красная армия сокрушающей все волной цунами, прокатится до Атлантики, освобождая народы Европы от фашистского ига и устанавливая повсюду советскую власть.

Чушь собачья, конечно. Та же товарищ Ватила Бе на пальцах доказала, что для того, чтобы всерьез планировать наступательную операцию по полному разгрому Третьего Рейха и захвату Европы, необходимо, с одной стороны, иметь опыт нескольких лет серьезной войны, а с другой стороны, ресурсы страны, накопленные на протяжении длительного мирного интервала. Первое уж точно обязательно, потому что без опыта не помогут никакие ресурсы. Все сгорит в бесполезной дурацкой суете, как это и стало происходить с началом реальной войны; но фрондерам это обстоятельство было неизвестно или они не придавали ему значения. Ведь учение Ленина-Сталина всесильно, потому что оно верно, а следовательно, германские войска никак не смогут противостоять удару могучей Красной Армии. Кто же из них мог тогда знать, во что все это в итоге обернется? Ужаснувшись содеянному, многие из них с первых дней войны поняли, что натворили, и теперь лихорадочно пытаются повернуть все вспять. Вермахт оказался на порядок боеспособнее, чем предполагали эти деятели, и воспользовался подставой на все сто процентов.

Дальнейшее, насколько известно Павлову, происходило с участием английской разведки, которая скормила Гитлеру дезу о плане превентивной войны, которую Сталин запланировал на тот момент, когда вермахт будет штурмовать Британские острова. Это сообщение в Берлине восприняли всерьез, что поставило крест на плане «Морской лев» и вызвало перенос времени германского удара по Советскому Союзу с сорок второго на сорок первый год, а фрондеры еще и подсуетились, подключив таких как Павлов, чтобы этот удар оказался максимально успешным. Ведь беспокоиться совершенно не о чем – Красная армия настолько могуча, что все равно сокрушит врага, но неудачи начального периода заставят Кобу вести себя потише и поделиться властью с соратниками, а еще лучше, если его и вовсе удастся сделать козлом отпущения и полностью отстранить от управления страной.

С англичанами тут все понятно, они просто спасали СВОИ шкуры и СВОЮ страну, но деятели фронды, которые затеяли провокацию[10 - Когда наконец начинаешь задумываться, кому нужно было, чтобы 22 июня 1941 года стало датой одной из величайших катастроф в русской истории от Рюрика и до наших дней, то понимаешь, что не все так просто. Персонажи вроде Павлова, которых посмертно отмазал Хрущев, сами по себе не имели и не могли иметь никаких преференций, а имели от этого поражения одни только минусы.И в то же время понятно, что поражение не случайно. Если бы командование Западного Прибалтийского и Киевского особых округов просто бездействовало и предавалось пьянкам в бане с голыми бабами, это было бы понятно. Извечная на Руси генеральская забава. Но оно, это командование, действовало самым активным образом, отдавая приказы не поддаваться на провокации, снимая с самолетов вооружения и изымая из стрелковых частей боеприпасы, оставляя по паре обойм на винтовку, по ленте на пулемет и ящику снарядов на орудие. А остальное, стало быть, в целях недопущения возможности поддаться на провокации, следует сдать на склады, где через несколько дней все это станет добычей гитлеровских трофейных команд.И судилище, устроенное Мехлисом над Павловым и иными виновниками июньско-июльской катастрофы, тоже выглядит крайне подозрительно. С другими подобными делами трибуналы возились аж до февраля сорок второго года, и расстреляли далеко не всех; некоторые старшие командиры были оправданы сразу, некоторые осуждены к срокам заключения, потом амнистированы, они вернулись в строй и еще успели отличиться, а вот то, судилище которое провел Мехлис, выглядит так, будто расстрел исполнителей призван был предотвратить разглашение какой-то тайны. Павлову и прочим пулями просто заткнули рот, чтобы они не утянули за собой в могилу настоящих виновников поражений начального периода войны. Потом все эти люди отметятся и в период хрущевщины, и позже, составляя собой тот золотой фонд партийной бюрократии, который в итоге и привел к краху СССР.] такого масштаба только для того, чтобы провести передел портфелей в ЦК, как-то выпадают за грань добра и зла. Как говорит товарищ Ари-Махат, им наплевать не только на страну Эс-Эс-Эс-Эр и на советских людей, многих из которых они обрекли на смерть и страдания, точно с таким же хладнокровием они обрекут на гибель и своих подельников, испачкавшихся в практической реализации их планов. Это неизбежно. А чтобы ничего из этого не выплыло наружу, всех непосредственных исполнителей провокации следует уничтожить в кратчайшие сроки.

Берия подумал, что в ближайшее время следует ожидать инициативу как можно скорее осудить и расстрелять виновников поражения на первом этапе войны (то есть стрелочников-исполнителей), чтобы вместе с ними навсегда похоронить все неудобные тайны. При этом чужих к таким процессам не подпустят и близко; даже его постараются оттеснить в сторону. Кстати, именно по признаку того, кого фрондеры постараются задействовать в процессе над «изменниками», можно будет выявить окопавшихся в его наркомате крыс, а потом проверить их на этой машине и превратить судилище над исполнителями в процесс над заказчиками этой провокации. А потом расстрелять всех с особым цинизмом у первой попавшейся стенки, очищая партию большевиков от такой мрази, какой не место даже в уголовной банде. Сразу после возвращения нужно непременно доложить обо всем Кобе и начать очистку стада агнцев от окопавшихся среди них козлищ.

– Нет, – покачал головой Ари-Махат, – этот ход очевиден, а потому неверен. Кроме того, любой политический процесс в армии сейчас будет категорически вреден. Не хватало только того, чтобы бойцы потеряли доверие к своим старшим командирам только потому, что любой из них может оказаться потенциальным предателем. Нам в придачу к немецкому наступлению еще только этого не хватало. Нет уж – то, что содеяно тайно, тайно должно и караться. Товарищу Императору, разумеется, докладывать нужно обо все и в полном объеме, но его надо убедить в том, что устранять фигурантов требуется выборочно и неявно, стремясь минимизировать ущерб для боеспособности войск и морального духа бойцов, а также гражданского населения. Иначе в вашем же ведомстве найдутся люди, которые начнут раскручивать волну репрессий исключительно из того соображения, чтобы сделать себе на этом успешную карьеру. А это такой вариант, что хуже просто не бывает…

«А ведь он прав, – подумал Берия. – Павлов и прочие уже не опасны тем, что отстранены от руководства войсками и ни на что не могут повлиять. Их кураторы из политического руководства страны значительно серьезнее, и справиться с ними будет гораздо сложнее, тем более что многие из них, изображая из себя правоверных большевиков, сейчас требуют крови изменников дела революции. Справиться с ними будет можно и нужно даже без процессов, но на это понадобится время. Много времени. И пока это не будет сделано, преобразовать СССР в тайную или явную империю просто не получится.

* * *

2 июля 1941 года, около полудня. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

– Так значит, Лаврентий, – спросил вождь, дочитав доклад и отложив в сторону папку со смертельными, в буквальном смысле, материалами, – это все-таки был заговор?

– Да, Коба, заговор, – кивнул Берия, сверкнув стеклышками пенсне, – и боюсь, что не последний. Одним нашим, так сказать, товарищам, затаившимся троцкистам, все, что ты делал или только собираешься делать – как ржавым серпом по причиндалам. Другие хотели бы того самого коллегиального управления, чтобы их голос при принятии решений тоже что-нибудь значил. Третьих просто раздражает частое упоминание твоего имени: товарищ Сталин туда, товарищ Сталин сюда, товарищ Сталин великий, товарищ Сталин непогрешимый, товарищ Сталин вождь советского народа и лучший друг советских физкультурников. Четвертые – маленькие Бонапартики, ничуть не против централизации управления, но во главе будущей Мировой Советской Республики они видят только себя и никого иного. И это притом, что им нельзя доверить в управление не только Великую Страну, но и какой-нибудь подмосковный колхоз… Сейчас вся эта кодла напугана тем, что она натворила, и в меру сил и возможности стремится все исправить, ведь и Гитлер для них тоже совсем не добрый дядюшка. Все они не так рассчитали, и Красная армия оказалась не такой сильной, как они думали, и немцы оказались слишком прыткими…

– Все это не важно, Лаврентий, – раздраженным тоном прервал вождь своего верного соратника, – в мотивах этих мерзавцев пусть разбираются историки, если этот заговор вообще станет достоянием гласности, что совсем не факт. Сейчас мне интересно другое. Как вообще такое могло произойти, что у нас в партии на самом верху оказались люди, которые свои личные аппаратные игры поставили выше интересов советской страны и мирового коммунистического движения? Сколько у нас в ЦК таких как ты или я, ради дела готовых работать по шестнадцать часов в сутки, забыв про сон, про еду, про семью и нормальную жизнь? Единицы, Лаврентий, единицы, а остальные воспринимают страну, которую мы с тобой, не жалея жил, тянем наверх, как свою личную кормушку. О деле они вспомнят только тогда, когда земля начнет уходить у них прямо из-под ног. Чего молчишь, Лаврентий, не знаешь, что сказать?

– Действительно не знаю, Коба, – развел руками Берия, – никаких сигналов на этих товарищей нам прежде не поступало…

– Послушай, – хмыкнул Сталин, не спеша набивающий трубку табаком из раскрошенной папиросы, – какой же дурак будет тебе сигнализировать на члена ЦК, первого секретаря Компартии Украины… и прочая, прочая, прочая? Маленького человека он просто раздавит как клопа, а серьезные люди и сами такие же, только калибром поменьше, и также мечтают забраться на самый верх. Да и остальные участники этого, гм, шабаша ничуть не лучше. Они все вместе и представляют тут власть, а товарищ Сталин тут только так, для виду, потому что никто из этих не хочет брать на себя персональную ответственность. И что из этого следует? А следует то, что наш новый мир, который мы начали строить вместе с Ильичом в октябре семнадцатого, вдруг оказался построен на зыбком песке. Что люди, которых мы считали надежными товарищами, на плечи которых можно возложить серьезное дело, оказались ни к чему не годными, и даже, хуже того, из своих узкоэгоистических интересов способными устроить междоусобную свару и пустить в распыл первое в мире государство рабочих и крестьян…

– Наверное, Коба, – ответил Берия, – дело в том, что люди, которые пошли в Революцию только затем, чтобы до основания разрушить старый мир, оказались очень плохими строителями нового социалистического общества…

Задав последний вопрос, вождь сунул полностью набитую трубку в рот и чиркнул спичкой.

– Ну да ладно, Лаврентий, – сказал он, выпустив первый клуб ароматного дыма, – давай отставим вопрос «Кто виноват?» в сторону (виноватых много) и зададим себе куда более важный вопрос «Что делать?». Пока ты там занимался Павловым, я тут довольно плотно пообщался с товарищем Малинче Евксиной. Скажи, друг мой, как ты думаешь, а какой такой общественный строй построил у себя в Империи этот их первый император Шевцов?

– Не знаю, – пожал плечами Берия, еще не погружавшийся в такие «дебри» и не понявший, с чего это Сталин сменил тему, – феодализм, наверное, с эпитетом «махровый»? Император, графы, бароны и прочие угнетатели рабочего класса – как их там называют, «пеонов».

– А вот и не угадал, Лаврентий, – хмыкнул в ответ вождь, – по всем признакам выходит, что товарищ Шевцов построил в своей империи социализм, лишь слегка замаскированный феодальной фразеологией. Ибо принцип у них там как раз социалистический – от каждого по способностям, каждому по труду и заслугам. Товарищ Малинче сказала, что без феодальной фразеологии местные бы Шевцова просто не поняли. Но этот имперский социализм получился каким-то, что ли, не марксистским и не коммунистическим. Социализм в Империи есть, а партия нового типа, как руководящая и направляющая сила, по факту отсутствует. Зато вместо партии там у них товарищ император, вместе с советом графов и разными там баронами, и все это считается гарантом непрерывного поступательного социального развития. Чтоб жить людям становилось лучше и веселее. В этой их социальной структуре я, Лаврентий, пока разбираюсь, точнее, пытаюсь разобраться. Но уже знаю, что этот их социализм вполне научно обоснован, потому что делается все в их Империи не с кондачка, и не как похощет левая нога императора (как это было у нас при Николашке), а под мудрым руководством так называемых социоинженеров. Ты можешь у нас назвать подобную должность?

– Комиссар, наверное, – навскидку ответил Берия, – то есть теперь политработник.

– Я этой товарищу Малинче сказал то же самое, – кивнул Сталин, – а она мне в ответ, что нашему политботнику до социоинженера – как плотнику до столяра. Или, больше того, не плотнику, а лесорубу. Ведь комиссар только выполняет указания вышестоящих товарищей, не вникая, к какому конечному результату приведет его деятельность. А товарищи, как мы только что об этом говорили, у нас попадаются разные, и указания у них тоже не всегда полезные. Да и мы сами по большей части как слепые, на ощупь бредущие во тьме, и проблему распознаем только с размаху ударившись об нее лбом. Помнишь, как с коллективизацией было. Но комиссар об этом знать никак не может, и выполняет все указания сверху подряд, и вредные даже эффективнее, чем полезные. Сначала кампанию разогнали, а потом пришлось осаживать, потому что вот такие ретивые комиссары довели дело до абсурда.

– Погоди, Коба, – пожал плечами Берия, – мы ведь тоже строим свой социализм в рамках научного марксизма-ленинизма. И учение наше всесильно, потому что оно верно. Разве не так?

– Так-то так, – ответил Сталин, – в стратегическом отношении наш курс совершенно верен. Товарищ Малинче сказала, что только наш Советский Союз можно преобразовать в их империю, используя методы социальной трансформации, потому что в его основу положен принцип социальной справедливости. Зато все остальные, то есть буржуазные государства, по их науке могут пойти только под снос, потому что в их основе лежит алчность, а это никак не согласуется с их принципами.

– Так это же хорошо, – кивнул Берия, – и вообще, Коба, я не понял – в чем же тогда проблема?

– А проблема в том, – вздохнул Сталин, – что если в стратегии мы полностью сходимся, то в тактике между нами и имперцами большие разногласия. А тактика у нас сам знаешь откуда. От классиков марксизма, которые сами никакого справедливого общества не строили, а только о нем рассуждали. От Ильича, который едва успел начать практическую работу, а также от наших собственных шишек, которые мы набили, строя первое в мире государство рабочих и крестьян. Одним словом, сплошная эмпирика, сдобренная густым соусом оторванной от жизни марксистской теории. Не наука это, Лаврентий, а лишь нечто не нее похожее. В науке всегда дважды два равно четырем, а у нас ответ получается в зависимости от того, кто умножает. Иногда это пять, а иногда и минус один с дробями. Одним словом, как придется. А так не годится. Без четкой теории, способной однозначно объяснить процессы, происходящие в человеческом обществе, нам никак нельзя. Нам надо либо переходить на их платформу, либо развивать свой марксизм до уровня полноценной науки, чтобы он был не набором пустых догм, а руководством к действию. А расхождения у нас именно в догмах, а это не лечится. Тут шаг вправо, шаг влево равно побегу.

– А без Империи никак нельзя? – спросил Берия. – А то как-то нехорошо для людей выйдет. Боролись они, получается, за советскую власть, боролись – и все зря, вместо этого надо было восстанавливать самодержавие и снова сажать на трон кого-то вроде Николашки. Или, хуже того, подумают, что тебе самому захотелось быть царем. Это я, Коба, так, утрирую, но именно так и будут говорить наши с тобой оппоненты.

Сказав это, Берия с многозначительным видом подпихнул в сторону Сталина папку с материалами по делу «фронды».

– Я это и имею в виду, – сказал вождь, откладывая в пепельницу погасшую трубку, – правильная социальная теория нам нужна как раз для того, чтобы все люди в партии и государстве были на своих местах, строго по науке. А то развели тут, понимаешь, гадюшник. Скажи, Лаврентий, вот когда меня не станет, сколько времени ты лично проживешь, если вся это кодла решит, что ты стал им опасен, и ополчится на тебя в полном составе? А сколько продержится наша с тобой страна после того, как власть в ней захватит эта твоя «фронда»? А название – это дело десятое, на слове «империя», Лаврентий, свет клином тоже не сошелся, да и, как объяснила мне товарищ Малинче, преобразования социальных ключей тоже проводятся поэтапно и не в один день. Этот процесс и так уже начался, даже до имперцев. Персональные звания в армии мы уже вернули, героев прошлого – Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова, Кутузова и адмирала Ушакова – в кинофильмах прославили (недаром же Ильич говорил, что важнейшим из искусств для нас является кино). Теперь на очереди возвращение в армию погон, обращений «товарищи солдаты» и «товарищи офицеры», а также, самое главное, Лаврентий, внедрение тотального психосканирования и профориентации для всех, кто занимает высокие партийные и государственные должности. А уже потом можно будет поговорить и об Империи, тем более что сами товарищи имперцы, в одном строю сражающиеся вместе с нашей Красной Армией, к тому времени реабилитируют это понятие.