Красный закат в конце июня

Потому нынче Геласий с утра опять был в прокопчённом вретище. Рубил берёзовые дрова, калил дедову домницу. Готовил пробную загрузку прошлогодних полотен в новый красильный чан.

Замочен чан наглухо. Держал воду до капли: глиной было выложено днище и усыпано речной галькой, чтобы не поднималась муть.

Густой пар стоял над красильней.

Раскалённые в домнице камни Геласий перекатывал по жёлобу в чан. Оттуда деревянными щипцами таскал обратно в огонь.

Кипятил отвар.

Щепкой пробовал густоту.

…Эти разноцветные щепки в другой бы раз покойная бабушка Евфимия бережно собрала и на Рождество сложила из них звезду Богородицы.

Нынче при взгляде на крашеные лучины опахивало внука только лёгким ветерком памяти о покойнице.

9

Про талант

Эти разноцветные палочки всегда напоминали Геласию о временах детства, когда он жил при храме, шаровничал у богомаза Прова, охру растирал.

Этот Пров стал для Геласия истинно духовным отцом. Помнился он тощим мужиком с ласковыми глазами.

Много лет назад какой-то боярин вывез его из Новгорода на Вагу для росписи церкви в вотчине. Да случилось, язычники спалили строение. И побрёл Пров откуда слухом доносит.

Приткнулся здесь в Сулгаре. За харчи подрядился. И потребовался ему мальчик-краскотёр.

Бабушка Евфимья, будучи служкой в храме, узнала про его нужду и привела к нему десятилетнего Гелаську.

Будущего краскотёра Пров встретил без лишних слов:

– Вот тебе, отрок, ложка. В ней охряная крошка. Катышики ущупывай и пальцами их, как ступой…

Сразу стал старик называть малолетнего помощника полным именем.

– Помру, Геласий, ты меня тут похоронишь. Да ведь и сам тоже когда-то Богу душу отдашь. А наши с тобой иконы вечно будут сиять!

Скоро Геласька настолько обвык в растирании красок, что ему было дозволено льняное масло в пингаму добавлять.

Из любопытства он однажды сунул палец в горлышко таинственного сосуда и облизал.

И, что называется, взалкал. Стало в кувшине шибко убывать.

Пров прижучил, повозил за белы кудри. После чего велел принести из дому чуманчик и отсыпал льняных семян на посев.

Добывай лакомство в поте лица!

Покойный батюшка Никифор позволил занять полоску в огородце.

И Ласька льняное семечко от семечка на вершок уложил в бороздки.

Урожай созрел. Ласька между камнями нажамкал масла и принялся отводить душу.

Пров опять вмешался.

– Чем утробу набивать, лучше ты, парень, семена обмолоти да сбереги до следующей весны. Вдесятеро получишь. И на масло хватит, и на рубаху.

– Как это на рубаху?

– Да не век же тебе в рогожной ходить!

Пров достал из котомки шлифовальную кудель и отделил нить.

– Смотри, Геласий, вот он лён – тоньше ресницы, а попробуй порви – не сразу даётся.

Мазнул пальцем по языку, ссучил несколько волосинок.

– А ну-ка, дёрни.

Нить до крови прорезала кожу на пальце Геласьки.

– Насеешь льну. Мамка тебе сорочку сошьёт. А я её цветами распишу.

И после этого Ласька зёрнышка в рот не положил.

В следующую весну он уже целую полосу у отца выпросил в поле. И не из туеса сеял, – из зобёнки.

И так за годом год.

Захватило парня льном.

У мужика на льне нрав заточился.

Сеял на подсеках. На палях. С отдыхом земли под рожь и под залежь. С обменом семян на ярмарке в Важском городке.

Перед смертью Пров успел ещё научить Лаську доводке льняной соломы до состояния кудели. А уж прясть-то бабам было всё равно что: шерсть или этот распушенный лён.

То есть не на каменную душу пало зерно.

Устремил учитель на терпение и выгоду, и парень не свернул.

К зрелости своей, к 1525 году, после смерти отца, всю наследственную землю засевал льном.

Сам лён трепал, вычёсывал. Складывал в засек.

И всю зиму ткал.

Теперь уже нитяной стан лежал перед ним, а не торчком стоял, как у матери. Полотно собиралось у него в локоть шириной, а не в четверть, как у неё.