8 | Севера́. И приравненные к ним

А пока… пока на пустынном, продуваемом Якутском перевале горизонт чист – ни грузов, ни пассажиров, ни верблюдов…

P. S. На бамовских играх представитель Госплана СССР Юрий Павлович Терентьев, вынужденный по тем или иным пунктам признать справедливость критики, обещал, что все будет исправлено в следующем документе – целевой комплексной программе развития ТПК и промрайонов зоны БАМа. Создание этой программы начато. Определяет ее, правда, уже не Госплан СССР, а Госплан РСФСР. Так сказать, ранг пониже.

Что еще нового? Вопросы социально-культурного строительства министерства и ведомства теперь должны согласовывать с Советом штаба ЦК ВЛКСМ на БАМе (уже достижение). Все остальное по-старому. Централизация, ведомственная соподчиненность, предрешенность всех вопросов… Нет! Не все!

Отныне судьба зоны БАМа и ее жителей решается не только в тиши министерств и ведомств. У региона появились свои лидеры, появилась реальная сила и не менее реальные права. Это и Совет ЦК ВЛКСМ по БАМу, и советы трудовых коллективов, вооруженные Законом о государственном предприятии, и многие вожаки территориальных комсомольских органов. Однако исход борьбы мнений вокруг программы освоения региона пока неясен.

В окрестностях ада

Йеллоустонский национальный парк

Йеллоустон («Желтый Камень») – одно из немногих (сюда еще относятся Камчатка, Исландия и Новая Зеландия) мест на Земле, где магма столь близко (всего на 3—5 километров) подходит к дневной поверхности. Это обстоятельство имеет ряд последствий, а именно:

множество гейзеров, работающих непрерывно (как правило, это – небольшие гейзеры), регулярно (например, самый знаменитый здесь Старый Служака (Old Fathful), бьющий каждые пятьдесят минут струей раскаленной воды на 10—12 метров) или спонтанно (самый большой в мире гейзер Пароход (Steamboat) выбрасывает струю воды и пара на высоту более 50 метров в диапазоне 4 дней-50 лет (строго говоря, нерегулярные термальные источники к гейзерам относятся весьма условно);

множество грязевых вулканов, горячих перенасыщенных солями источников, самый знаменитый и великолепный из которых – каскад Мамонтовых горячих ключей;

высокую сейсмику и активную тектонику, порождающие настоящий геологический хаос – вычурные горы, каньоны, водопады, вздыбленные и смятые в складки пласты пород; этот хаос обнаруживается и в течении рек – Йеллоустон течет строго на север, а соседняя, всего в 30 милях западнее, Мэдиссон – на юг;

необычайное разнообразие жизненных форм – леса и горы изобилуют медведями гризли, оленями, лосями, бизонами, мелкими и крупными грызунами и хищниками, в небе – великое множество птиц – от пичуг до огромных орлов, реки полны форели; живое жмется к земному теплу, несмотря на очевидные и постоянные риски существования:

неустойчивость погоды и частые грозы: испарения, насыщенные солями и минеральными частицами, постоянно возносятся в атмосферу, где почти непрерывно идет образование кучевых облаков; здесь нередки грозовые ливни и, как следствие этого явления, лесные пожары – в некоторые годы число естественных возгораний леса доходит почти до 300 случаев за лето: самый большой пожар случился здесь в 1988 году.

Этот знаменитый пожар начался в июне и продолжался до конца сентября. Всего за этот период возникло 249 очагов, уничтоживших почти 800 тысяч акров (36% лесного массива). В результате погибло множество птиц, 269 крупных оленей, 9 бизонов, 6 гризли, 4 марала и 2 лося, был нанесен материальный ущерб на 120 миллионов долларов.

Мы едем гарями – меж сухих стволов и обгоревших останков, в мертвом частоколе уже заметна молодая поросль елочек. Восстановление леса идет трудно, но оно идет. В отличие от своих ошарашенных спутников, я сохраняю некоторое спокойствие – мне памятны леса вдоль БАМа, где рукотворные гари тянутся на десятки и сотни километров, где выгорала уже не тайга, а вторичные березняки. Дело рук человеческих порой страшней любой стихии.

Среди нескольких гейзерных полей самое сильное впечатление производит бассейн Норриса – настоящее Кащеево царство. Вот ощущения буквально по горячим следам:

«Из земли то тут то там вырываются зловещие, ядовитые, зловонные пары, оголенная почва сочится опасностями, раскаленной трясиной, мутные озерца имеют синюшно-зеленый цвет, над унылой долиной курятся печальные призраки и привидения потустороннего мира, страшное жутколесье, все коряги да безжизненные стволы, опаленные молниями и спонтанными выхлопами гейзеров. Из воды бьют два ключа – холодный и горячий, чистый и мутный, они текут ручьями в полуметре друг от друга, и какой из них – живой воды, а какой – мертвой? Из глубокой норы „Глотка Дьявола“ вырывается гремучий пар и слышно тяжкое подземное дыхание – не его ли случайно услышал Данте, описывая последний круг Ада, где застыл и погряз в подземном озере великий Сатана? Ведьмины цветочки и грибочки лепятся там и сям. Я сорвал несколько моховиков, в изобилии рассыпанных меж молоденьких елочек – ни одной червоточины. Тут такая химия, какой нет ни на одном Дорогомиловском химкомбинате. Ведьмины следы, следы леших куролесов и шелапутов-чертей, вертящихся вокруг варящегося зелья, а где-то чудятся и слышатся жалобные стоны Василис Прекрасных и Премудрых, дев чистых и невинно томящихся в этом смердящем преддверии ада.»

С точки зрения христианина эти места – несомненное преддверие преисподней, вход в Тартар, зловещее царство теней. Здесь поневоле содрогаешься от свершенных тобой в жизни грехов и прегрешений.

А как воспринимали все это язычники, индейцы, давно оттесненные отсюда? Каковы были их взгляды? Ведь потому они и были язычниками, что знали только этот видимый им мир и по нему моделировали онтологию Космоса.

Мы сидим в широком кругу перед раскуривающимся Old Fathful, и я пытаюсь восстановить ход местной языческой мифологии:

«Люди живут в трех мирах. Верхний мир – это небо, с него люди получают свет и дождь, огонь и справедливость. В среднем мире мы живем с деревьями, зверями и птицами. Здесь мы охотимся, любим, страдаем и радуемся, здесь текут реки и стоят озера, этот мир видим нами и ощутим на слух, на цвет, на запах и на ощупь. Третий мир – под нами. Он учит нас и дает нам покой, когда мы умираем.

Посмотри на эти дымы из-под земли, из третьего мира – там обитатели подземного мира готовят свою пищу и мы можем по запахам их костров понять, что они собираются есть, как верхние существа видят дымы наших костров и обоняют запах нашей еды.

Миры проникают друг в друга, пронизываются дымами, водой и мыслью.

Наш мир – самый плоский. Он один и он есть то, что мы видим и слышим, а если бы он был не один, то каждый бы видел в нем разное. Но наш мир – один и един, в нем ничего нельзя изменить, и если глупые и отчаянные смельчаки отваживаются на это, наш мир потрясается, с гор сыплются огромные камни, земля становится дыбом, ручьи и реки взлетают вверх, а в скалах появляются огромные трещины.

В нашем мире мы все – одна семья: птицы – родственники скал и делают на них себе гнезда, медведь живет одной семьей с пчелами и рыбами, люди и бизоны живут вместе и наш род идет от бизонов, учащих нас, какие травы можно есть, а какие – нет, дающих нам шкуры и шерсть для тепла, иначе бы мы замерзли холодными зимами.

Но Верхний и Нижний миры уходят высоко вверх и глубоко вниз. Сто небес составляют Верхний мир и сто подземелий составляют Нижний мир. И тут и там живут Боги и духи. Они управляют – каждый своим небом и своим подземельем. Они, как и люди, рождаются и умирают – просто их жизнь гораздо дольше нашей, чем глубже или выше, тем дольше жизнь богов и духов. Как и мы, они женятся и заводят детей. Но мы выбираем себе жен только в нашем мире и потому наши дети знают только наш, Средний мир. А Верхние люди могут брать себе в жены женщин Нижнего мира и наоборот, Боги тридцатого неба могут жениться на богинях двадцать второго Нижнего мира. И потому нам не понять, почему небесная вода вдруг бьет из-под земли, а подземный огонь обрушивается с неба – это свадьбы богов из разных миров.

В нашем мире есть мудрецы и герои – они могут сами или своим духом проникнуть в иные миры. И тогда они живут гораздо дольше нас. Когда они возвращаются в наш Средний мир, герои становятся вождями, а мудрецы – жрецами и врачевателями.

Вот у Нижних людей закипел котел, что стоит на огне у Большого Вигвама Первого Нижнего мира, и сейчас мы узнаем, что будут есть подземные люди в этот час.»

Подъехать к парку можно со всех четырех сторон света. Северный путь идет живописными ущельями рек Йеллоустоун или Гарднер. После долгих петляний дорога выскакивает на захватывающий дух простор. Плато Йеллоустоуна распахивается, как Потерянный Мир, ни на что не похожий и контрастный окружающим ландшафтам. Восточный вход начинается с местного Гранд Каньона и огромного, великолепного водопада. Отсюда до знаменитого монумента Четырех Президентов в Северной Дакоте менее часа езды. Западный вход идет из поселка Вест Йеллоустоун. Южный путь пролегает через Тетонский национальный парк, основной достопримечательностью которого является изумительной красоты и стройности заснеженный горный хребет. Главная вершина хребта, остроконечный трехглавый пик Большой Тетон (13770 футов над уровнем моря) – один из символов Америки. Более часа дорога идет вдоль хребта, и вы наслаждаетесь изысканными формами тектонического рубца на теле Земли. Почему в нас так непритворно восхищение этими ранами? Почему мы признаем их безусловную красоту?

Скорописью – о Шайенне, столице Вайоминга, «штата равенства» (здесь женщины были уравнены в правах с мужчинами в 1869 году, за 21 год до вступления в США в качестве штата). Шайенн (50 тыс. жителей) – крупнейший город штата (всего здесь живет 455 тысяч человек, это – самый малолюдный штат, уступающий даже Аляске), что звучит несколько напыщенно для такого малютки. Шайенн – живая и лелеемая легенда ковбойской истории. Сюда, к предгориям Скалистых гор, стекались ручейки скота, здесь скотину клеймили и гнали огромным общим гуртом на скотобойни Чикаго – дальше, к побережью, гнать уже было невозможно: кончался сезон подножного корма. Расчеты со скотовладельцами производились по тавру и клеймам, что, конечно, было совершенно лишь в замысле, но не при исполнении. Отсюда печальная слава чикагских бандитов, промышлявших изначально на мясном бизнесе. Отсюда и знаменитая и до сих пор крупнейшая в мире Чикагская биржа, специализирующаяся на фьючерсах и опционах, мясе и зерне. Маленький Шайенн и гигантский Чикаго – два конца мясного бизнеса, начало и конец одной из первых американских технологий, два фокуса американского ковбойского фольклора, культуры и мифологии, включая ковбойскую кухню: барбекью из законсервированного в медовом соусе мяса, сыровяленое мясо, которое можно только жевать, жареные на огне бычьи ребра.

    Монтерей, 1997

Монтана: настоящее американское захолустье

Монтану часто называют «настоящей Америкой» «штатом-сокровищем», и это справедливо. Скалистые горы, занимающие чуть не всю западную половину штата, чрезвычайно живописны. Монтана привлекает огромное количество автомобилистов, но мало, кто здесь задерживается. Дело в том, что Монтана – единственный штат, в котором нет ограничений скорости на дорогах в дневное время. И мы, как и многие, поддавшись искушению, промчались по Монтане со средней скоростью 80 миль в час, порой разгоняя машину до 105—110 миль (что там происходило на самом деле, зашкаливший спидометр не показывал). Краткая ремарка из дневника:

«Перед нами разворачивается учебник по геологии и геоморфологии, и я не знаю форм гор, не представленных здесь. По задавленным животным можно изучать местную зоологию, по ветровому стеклу, фарам и радиатору – ту часть насекомоведения (энтомологии, кажется), что отвечает за летающих, а вот насчет всего остального… ну, пожалуй, можно еще изучать шизофренические формы пустоты.»

Современный туризм держится на трех китах: уникумы, аналоги и гомологи.

Уникумы, собственно, составляют цель путешествия и туризма, то, ради чего мы отправляемся в путь, и что потом будет составлять гордость нашей жизни («Байкал? Это такое глубокое озеро в Сибири? – Ну, как же, бывал!», «Ниагара? Это которая ни там ни сям, между США и Канадой? – Конечно, видел!»).

Аналоги делают наше путешествие безопасным, а все новые места – узнаваемыми: эти горы напоминают Алтай, вон та деревня – совсем как в Германии, а эта кукуруза, надо же, очень похожа на кукурузу у моей бабушки на Украине. Туристское дежавю («где-то я уже видел подобное и похожее!») делает наш путь спокойным и, уверен, даже путешествуя по Марсу, мы невольно будем цепляться за детали марсианского ландшафта, аналогичные и подобные земным.

Гомологи делают мир монотонно комфортабельным. Естественные гомологи (воробьи, голуби, мятлик полевой – poa protensis, и прочие космополиты) говорят нам «всюду жизнь». Искусственные гомологи (инфраструктуры и инфраструктурные сети) делают наш путь простым. «Макдональдс» и в Нью-Йорке, и в Москве, и в Африке – «Макдональдс», и вы можете быть уверенными, что биг-мак везде будет биг-маком, даже, если вам придется есть его палочками в Китае или чайнатауне, как щи по-уральски по всему Советскому Союзу были щами по-уральски.

В нашем путешествии мы пользовались таким уникальным гомологом, как мотель «6». Эта идея возникла лет пятьдесят тому назад, номер в мотеле стоил тогда 6 долларов, включая парковку машины – отсюда и название. Сейчас цены колеблются от 30 до 60 долларов за ночь. Этих мотелей в Америке – более двух тысяч. Все они – одной и той же архитектуры, все – и это крайне важно! – расположены рядом с хайвэями, на удобных с них съездов, все снабжены огромным рекламным щитом, видным издалека, даже ночью (благодаря подсветке). Все номера оборудованы совершенно одинаково, и даже занавески на окне и пара кусков мыла в душе – одинаковые, и утренний кофе – везде с семи утра и везде – отвратительно ведерного качества. Везде – маленький бассейн, чтоб освежиться после дороги или куда-то деть детей, истомившихся от сидения в замкнутом пространстве машины. Надо долго приглядываться и присматриваться, чтобы найти малозаметные различия, но времени на это нет – к одиннадцати утра вы обязаны покинуть мотель, потому что с трех часов пополудни он начинает заполняться новыми ночными жильцами.

Нигде в Америке так не ощущается очумелость захолустья, как в Монтане. То есть, пока катишь по пустым просторам, пока есть только дорога и на ней машины – все как у людей. Но вот настает время обеда, и мы сворачиваем в Бутте. Первое, обо что спотыкается взгляд – Всемирный музей шахтеров. Мы долго петляем по пыльным улицам городка, почти полностью выстроенного из красного кирпича. Самое большое здание – тяжеловесный отель, несуразный и несоразмерный городку. На редчайших автозаправочных станциях монотонно одинаковые цены, ни цента вверх или вниз. Скорей всего это не так, но все машины кажутся безнадежно разбитыми и намотавшими на спидометры по 200 тысяч миль каждая, такие уже не продают, а свозят на братское автокладбище, но только не здесь, здесь ездят на этих драндулетах до упаду, собственного или мотора.

На заправочной станции спрашиваем у кассирши:

– Где тут можно поесть чего-нибудь из местной кухни?

По-видимому, такой вопрос задается впервые в этом кайнозое. Женщина долго и немощно пытается понять, собственно, о чем это мы?

– в миле от меня Макдональдс, вам его?

– О’кей, где здесь можно вкусно поесть?

Одно такое место в городе нашлось, и название аппетитное, вроде бы – «4Б» («четыре быка»?, «четыре барана»?, «четыре буханки»?, «четыре бублика»?, а, может, «четыре блюда – и на большее не надейся!»? ). Консервированный супчик, меню – как в старые добрые времена – именно четыре блюда, из которых три помечены галочкой «нет». На компот выпиваем пива (из собственных запасов).

Мы уезжаем из Бутте, существующего неизвестно зачем, живущего неизвестно чем и неизвестно когда готового освободить от себя эту землю.

Вся Монтана – рудники полиметаллов, по большей части, исчерпанные и брошенные.

Тот же незабвенный аромат захолустья – в Вест Йеллоустоне (сам парк почти полностью укладывается в пределы штата Вайоминг, но этот поселок при нем – все-таки в Монтане).

Точно такие же поселки с двумя-тремя улицами я встречал на БАМе и вдоль железных дорог Ивдель-Обь, Тюмень-Сургут и в других индустриально-медвежьих углах, где жизнь существует лишь как приложение к промышленности и легкое развлечение от производства. И такая же обломанная тайга окрест, готовая вот-вот рухнуть в тундру. Если сильно-сильно не спешить, все это можно обглазеть и посетить за час двадцать минут, ну, от силы за полтора часа. Конечно, этот поселочек чуть повеселее наших, но только первые два дня, а потом… потом надо либо уезжать либо искать табуретку и намыливать веревку.

    Монтерей, 1997