Человечность

В пещере стояла абсолютная темнота, идеальная темнота, к которой никогда не привыкнет глаз.

И полная тишина.

Любое движение, тем более резкое – и либо наткнешься на смертельно острый осколок, либо улетишь в нижележайшие тартары, откуда уж точно выбраться будет невозможно.

И тот, кого мы привыкли называть Адамом, сообразил, что в наставшей пустоте лучше не суетиться, что необходимо прекратить всякие действия и всякие мысли, связанные с действиями.

Он потерял всякую мобильность.

И эта потеря мобильности оказалась спасительной.

Когда затихает суматоха мыслей о спасении, наступает, наконец, успокоение, дыхание выравнивается и становится единственным свидетельством собственной жизни. Еще непроснувшийся в том, кого мы привыкли называть Адамом, король рефлексии Рене Декарт говорит себе: «Я дышу, следовательно…».

И эта инструментальная, логическая мысль порождает следующую, полную онтологичности и надежды: «Я отделяю себя от окружающего меня праха своим дыханием, значит, я могу этим дыханием оживить прах окружающего мира, потому что я отделен от него своим дыханием».

Всякая онтология – сплошная тавтология, а потому переход от праха к дыханию и от дыхания к праху может быть безнадежно бесконечным.

Но человек дышит не столько воздухом, сколько надеждой.

И тот, кого мы привыкли называть Адамом, уже не зверь троглодитствующий, а человек, потому что живет надеждой, живет ожиданием чуда спасения. Он терпеливо ждет, замерев сердцем и затаившись в ненапряженном покое, так похожем на обреченность как на обрученность с судьбой.

И он спасается – появляется летучая мышь, сквозняк или еще что-нибудь, неважно, каких размеров и какой степени одушевленности: человек становится не просто надеждой на человека – он становится человеком, потому что то спасительное, за чем он потянулся и пошел, он назвал для себя Богом. Он только тогда и стал человеком, когда выделил овнешненное от себя в Бога и перенес на него всю ответственность за себя и свое спасение.

И в благодарности, он идет за своим призванием, свистящим, журчащим, хлопающим крыльями или переборками, либо совершенно безмолвным, но явственным, и шепчет «Неисповедимы пути Твои, Господи, спасибо Тебе за это!» И первым доказательством существования Бога человек полагает очевидное для себя: отделение света от тьмы, появление луча выхода из пещеры.

И тот, кого мы привыкли называть Адамом, все-таки вышел из тьмы и тишины пещеры, из пустоты своего пребывания в неизведанном, в блистающий мир и вернулся в свою стаю – но уже человеком, отличаясь от родственного зверья не анатомически или, не приведи Господи, трудолюбием, а опытом пребывания в небытии и пустоте, ощущением отделенности себя и от внешнего мира и от Бога, который не есть ни внутренний и ни внешний мир, а есть нечто большее и всеобъемлющее оба других. Он сам себя сделал игрушкой – послушной или строптивой – Бога, которого, может быть и нет вовсе, но это так несущественно и неважно.

И, выбрав себе подругу, он поведал ей невнятное знание о невидимом, но вездесуще помогающем Боге, и это их интимное знание отделило их из стаи оголтелого зверья и помогло удалиться из беспечного, но опостылевшего Рая.

    2001 (?), Марина

Чёрная Пятница

На пятый день Сотворения мира, стало быть, в четверг, «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. [И стало так.] И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый.» (Быт. 1. 20—23). И это действительно было так хорошо, что Создатель умилился и заплакал от красоты этого мира, а слёзы те стали алмазами.

И так Он от этого умиления расслабился, что шестой день явно не задался и столько в этот день у Него было незадач и огрехов, что в Священную и всемирную историю этот день вошёл как Черная Пятница.

Загадка людей 27-го стиха

И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.

Бытие, 1.27—28

И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою; ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.

Бытие, 2.21—25

Сделаем фундаментальное допущение и допустим, что между этими двумя эпизодами нет противоречия. Это значит, что:

– у Адама были родители, и он, следовательно, не первый человек

– мать Адама не была женой его отцу, и именно только эти двое были по образу Божию, Адам же и жена его Ева – одушевленные («и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою»), из праха земного

– следовательно, лишенные дыхания жизни, были родители Адама бессмертны.

А теперь развернем логику этих событий до придания им той степени вероятия, которая склонит нас к достоверности.

Если люди 27-го стиха, оба, мужчина и женщина – по образу Божию, то, стало быть, и меж собой они были одинаковы и бесполы, а потому и бесплодны. И ведь впрямь, Адама Бог слепил из праха, он не рожден женщиной.

Вместе с тем, мы знаем также, что до Евы у Адама была другая жена, Лилит, существо, способное к деторождению и даже населившее своим потомством: несметным количеством духов, эльфов, саламандр, сильфид, гномов, джинов, нимф и тому подобным духовным материалом всю планету. аламандр, сильфид, же населившее своим потомством несметным количеством духов, эльфов, гномов, джинов, нимф и тому подобным дух

Итак, в отличие от людей 27-го стиха, Адам был способен к репродукции. Он, не мог, как Бог и люди 27-го стиха, творить, но был орудием размножения – сначала для Лилит, позже – для Евы.

С другой стороны, людям 27-го стиха было прямо вменено плодиться и размножаться, наполнять землю и обладать ею.

Тут мы вступаем в мрачную и зловещую зону инцеста.

Либо Лилит – это мать Адама, либо – сестра. Однако и в том, и в другом случае никакого кровосмешения не было: эта женщина была беспола. Строго говоря, она не вынашивала и не рожала своих детей – она их творила.

Чтобы сделать картину более прозрачной, вспомним о мужчине 27-го стиха. От него вообще никакого потомства и продолжения не было. Он, кажется, даже не участвовал в глобальном номинализме: это к Адаму бог подводил всяких тварей для поименования. Лишенный функций и действий, этот самый первый человек был несомненно Сыном Божиим, коль скоро создан по Его образу, а не по подобию.

Вся эта прискорбная путаница и неловкость имеют свое, вполне обоснованное, объяснение: сам-то Господь Бог – круглый сирота. Ему самому, при полном незнании данного вопроса, пришлось изрядно покрутиться, чтобы выкарабкаться из этой щекотливой ситуации. И не сразу, ох, не сразу Он допустил меж людьми то же, что существовало в остальной природе. Да и допустил Он это с проклятьями и изгнанием, продолжая допускать не только любовь и деторождение, но и ненависть, доведенную до братоубийства.

Ничем, кроме природной неосведомленности Его, нельзя понять зачатие как голубиный благовест, непорочное зачатие и незнание, что делать с такого рода порождением иначе, как умертвить его на кресте – ведь рожденный бессмертен.

Непорочность как эманация бесполости стала высшей добродетелью и сохранялась такой до самого последнего времени, когда люди до того обсоциалили Бога, религию и церковь, что назвать это иудаизмом, христианством или еще как-нибудь уже невозможно без примеси лукавства и лжи. Сакральность и святость непорочности и непорочного зачатия исчезли и растворились, дефлорация перестала быть жертвенным актом, а люди 27-го стиха полностью выпали из нашего внимания.

Что вовсе зря.

Забыв о них, мы утеряли путь к образу Божию, мы перестали мучиться загадкой – кто же они, эти совершенные люди? А, стало быть, мы перестали задумываться и о загадке собственного совершенства.

А тут ещё одна напасть случилась.

Господь не по жадности велел людям не есть от Древа Добра и зла, а потому, что плоды эти были к седьмому дню ещё незрелы: «а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.» (Быт. 2.17). Мы и по сей день чувствуем незрелость своих знаний, мыслей и чувств, а потому – единственные, кто, по мнению Аристотеля, переживает свою смертность вообще и как несовершенство, в частности.

А тут ещё это существо… «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю? И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете,

но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.» (Быт. 3. 1—5).

Наказание за этот проступок весьма своеобразно:

Адаму – «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.» (Быт. 3.19)

Еве – «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.» (Быт. 3.16)

Змию – «И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей» (Быт. 3. 14)

Итак, Адама за ослушание и познание Добра и зла заставляют трудиться, то есть вменяют ему то, что в любой религии признаётся как добродетель, хотя он и до этого был назначен на трудовой фронт в чине садовника, а также лишают бессмертия.