Листопад пожелтевших фото… Из раннего…

– А разве верующие работают в КГБ? – спросил Вишнев растерянно.

– Мы ведь, Валера, и со священниками сотрудничаем… Хотя, сотрудничаем – это слишком цинично звучит в храме. Нет, не так, наверное. Говорят, что мы подмяли религию под себя. А может, все наоборот. Может, это она нас под себя подмяла, сделала своим филиалом. Как когда-то инквизицию…

– Ужасы говорите, товарищ подполковник! Инквизицию…

– А ты знаешь, что сектанты принудили к самоубийству в пять раз больше своих, чем сгорело их на кострах инквизиции? Все не так просто, молодой человек. Инквизиторы защищали слово божие. Идеалы добра и справедливости. Да, жестоко. Но если бы они тогда, в средние века, этого не делали, то сейчас не было бы ни закона, ни морали, ни социализма. А шатались бы по Европе конунги с шайками, а в Америке инки приносили бы в жертву Солнцу пленников… Идеалы ничего не стоят, если не умеют защищаться!

Они расстались, но у каждого осталось ощущение, что они еще встретятся. Подполковник Асафьев дремал в служебной «Волге» и думал, что пути души неизменно приведут ищущего и мучающегося садового соседа к нему в Комитет.

А Валерка трясся в переполненном трамвае и окончательно прояснялся ему искомый ОТВЕТ, в стройную таблицу запрыгивали элементы жизни от космоса до микромира. Вишнев не осознал, не понял, а прочувствовал вдруг свою страну, страну храмов и госбезопасности, единое древо Родины, от застенков возносящее крону к куполам, дающее сразу ответ – зачем жить, и как жить.

– А ты вырос, Валера! С тобой интересно стало! – улыбнулся Асафьев на прощанье. – Если что надумаешь – позвони…

– Что… надумаю?

– А что бы ни надумал! Поболтаем. Поспорим.

И не раз Валерка щупал в кармане рубашки маленькую картонку со столь важным телефоном…

ГЛАВА IV

– Лешка! Вели подавать севрюгу! – сказал либеральничающий папа. Он сидел за столом, немного осоловев от утки в яблоках, расстегнул сорочку на пузе, приглаживал жирными пальцами виски – чтоб блестели. Бабка в деревне так ему, мальцу, прическу маслила.

Лешка бросил машинки, предоставив им на краткий миг счастье не врезаться друг в друга, и пулей вылетел в двойные створки застекленных дверей зала.

– Мама! Папа велел севрюгу!

– Чёрт блатной! – шумела мама на пышущей жаром кухне. – Привык по распределителям питаться! Депутат! – довесила, как обидное.

– Все это полная чушь! – вернулся Леонид Андреевич к прерванному разговору. И обернулся к своей старой знакомой, репетитору по языку и литературе Дине Григорьевне: – Вот полюбуйтесь на него! Старший мой, между прочим!

– Валерочка! – умилилась Дина. – Как вырос! А я ведь его еще таким…

– Вырос! – с заполошной готовностью кивнул отец. – Вымахал, лоб. Про Лешку я молчу, как он из кабинета химии реактивы спер… – и крикнул в коридор, явно опровергая свое молчание: – Уголовник!

– Папа! – невозмутимо ответил Лешка. – Ты сам говорил, что наука требует жертв!

– Завучу будешь объяснять! – гаркнул отец. И, как пожар, переметнулся на другой объект. – Но этому-то лбу не десять лет… Я не понимаю, Дина, ну откуда вот это в них берется – цинизм этот, пустопорожность… Мы ведь в них не то закладывали.

– Ну правда, Валерочка… – заулыбалась Дина Григорьевна. – Ну как можно носить оранжевый галстук с сиреневой сорочкой? Ты же был таким эстетичным мальчиком, помнишь, на утренниках…

– Вот он мне на днях заявил, Дина, что инквизиция была оправдана. Там, говорит, где кончается инквизиция, начинается Содом. Ну не фрукт? Мелочный, мелочный клерикал…

– Боже! – округлила глаза Дина Григорьевна. – Валера! Что за моветон? Ты когда-нибудь слышал про Джордано Бруно, Мигеля Сервета?

– Джордано Бруно был болтун! – сказал Паша Вишнев, чиркая ножом о вилку. – А Сервета сжег Кальвин, сектант.

– Ну что ты мелешь? – возмутилась Пашина мама в ситцевом жакетике. Она слабо разбиралась в средневековье, но уловила кильватер мыслей Леонида Андреевича.

– И этот туда же, Дина! – всплеснул руками Главный Вишнев. – И что за новое общество мы построим с этакими оболтусами? Я ведь всю жизнь говорил, и сейчас, раз я в Верховном Совете, – и там говорю: советская власть есть свобода. Свобода труда, свобода помысла, свобода человека быть человеком!

– Вы, дядя, вольно трактуете! – продолжал диссидентствовать Пашка. – Социализм – это советская власть плюс электрификация всей страны. Следовательно, советская власть по формуле замещаем и получаем…

– Математик! – с укоризной вздохнул Леонид Андреевич. – Ведь нельзя же так, молодежь… Конечно, были ошибки, я этого не скрываю, я вам по честному о них говорил, но ведь, мальчики, революция делалась прежде всего для вас. Не для того, чтобы вы выросли нигилистами.

Пашка устыдился. Не исключено, что притворно. А Валера, до того тихонько жевавший салат, наоборот обиделся.

– Это я нигилист?! Да я верю в нашу страну, в нашего человека, в нашего, русского бога! Нигилисты – это те, кто скрещивает траву с обезьяной и заявляет, что в этом будущее нашего села! Будущее нашего села – в Боге, труде и земле, а не в тухлятине! Гены, уникальная нить абсолютной идеи, проходят сквозь века и тела от динозавров к нам непрерывно в плоти, и все же вне ее. Они неизменны, и все же они меняются, но не от условий среды – это уж дудки! От внутренней программы саморазвития… Зерно прорастает не потому, что его намочили, а потому что в нем заложено прорасти. И сколько не мочи камень, он камнем и останется! А мы превратили великую тайну в балаган, в цилиндр фокусника, мы играем с генами, как с котенком, даже не понимая, что это такое!

– Как и всякий студент, которому надоело учиться! – подвел итог Леонид Андреевич. – Знакомо, я тоже бранил чертежи… Галя, ну что, ты не слышишь, звонят? – прокричал он, уходя от трудных тем.

В дверь действительно звонили. Но как-то робко, звякнут и отпустят, поэтому гневный Валера звонок перекрывал.

Мама Галя прошаркала шлепанцами к двери и по ходу кинула, что она не домработница, Леня может, мол, и сам прекрасно открыть. Мало ли что депутат? Лакеев в 17-м отменили…

– Кто там? – воззвал Леонид Андреевич архангеловой трубой. ТАМ был товаровед из Головановского треста торговли и еще с ним персонал. Продавцы, завсекциями… Топтались в прихожей импортными, но влажно следящими ботами, одергивали бесценные дубленки, всхлипывали носами.

– А, общепитовцы… – протянул Леонид Андреевич разочарованно.

– Поздравить пришли, товарищ депутат! – зачастил товаровед. – Мы ведь перед вами в большом долгу… С днем рожденьица… Подарочков принесли…

– Нет, подарков не надо, Михал Борисыч! – повернулся к прихожей вполоборота Вишнев. – Не так поймут… А долг у нас один – перед родиной и законом. Не имели они права вас трогать, раз вины не доказали! Галя, подай мужичкам водки!

С Головановским трестом случилась обычная история. Сел на взятке начальник. Потянули и всех подчиненных – на основании его заявления. А ревизия по магазинам ничего не дала. Милиция плюнула на доказательства и решила головановцев все равно посадить, но тут явился русский европеец депутат Вишнев и все напутал своим запросом в Генеральную Прокуратуру.

Вишнев торгашами брезговал, потому как знал: воруют. Но не пойманный – не вор, потому надо отпустить. Будь Вишнев просто русским, не оторванным от своих корней гармоничным порождением своей земли – он бы не морочил милиции голову, дал свершить правосудие. Будь он просто европейцем – иначе относился бы к деньгам и их воплощению, не держал бы «мужичков» у двери, уважал бы их за «умение жить». Но товарищ Вишнев, ни то ни се, вел себя по-своему.

Мужикам поднесли по рюмашке, после чего они, прихватив под мышки свои яркие коробки, гуськом вытянулись в подъезд. Между прочим, между ними были и женщины, даже одна молодая, жгуче-рыжая, с опьяняющим взглядом. Такая может торговать в секции спорттоваров или телевизоров, никак не за грязным прилавком в продуктовом…

– Ну, так на чем мы остановились? – рассеянно выяснял Леонид Андреевич.

– На том, что ты отмазал воров! – сверкнул глазами Валера. И резко оттолкнув стул, вышел из комнаты.

Воцарилось неловкое молчание, только ожившая по весне муха билась в стекло.

– А они себя еще покажут… – сказал ироничный Паша, вытирая губы салфеткой. – Как говорите, дядя Леня, его зовут? Михаил Борисович? Он еще обязательно всплывет, этот робкий… мужичок! – завершил Паша и засмеялся.

– Может быть, может быть… – впал Леонид Андреевич в меланхолию. Крутил пальцем на скатерти. – Ну что, Дина, пошли перекинемся в шахматишки, как раньше, а?

– А почему они решили, что сегодня твой день рождения? – удивилась Дина Григорьевна.

– Не знают, когда… А подарки вручить надо. Ну, чтобы в кулак забрать… Понимаешь?

Глава V

1978 год. Осень.

Параллельно с аспирантурой неутомимый Пашка устроился кое-куда в горисполкоме инструктором кое-чего. И вот настал день, в который все уже с утра предвещало беду.