Игры судьбы (сборник)

* * *

Кен вторгся в мозг беззащитного зверька и просканировал его. Белка на несколько секунд замерла на ветке, почуяв что-то неладное, а затем продолжила свой путь, прыгая с одного дерева на другое, видимо, решив, что ей просто что-то показалось.

Кен, разочарованный, вернулся к своему разрушенному звездолету, приняв телесную оболочку животного, в сознании которого только что побывал. «Примитивное существо, – передал он мысленный импульс Чону, уклонился от летящей в него стрелы, и тут же просигнализировал товарищу: – Осторожно! Опасность!»

Чон метнулся в чащу, из которой прилетела стрела. Два охотника, привлеченные падением звездолета и пришедшие к месту катастрофы, были мгновенно погружены Чоном в гипнотический сон. К тому времени, как Кен снова принял свой привычный бестелесный облик и облачком подплыл к людям, Чон уже успел просканировать мозг одного из охотников.

«Эти существа разумные, – передал он Кену, – но находятся на очень низкой ступени развития. Они далеки от нас на целую вечность».

«Придется приспосабливаться к новым условиям жизни», – ответил Кен.

«Ты собираешься жить среди дикарей?» – удивился Чон.

«А ты можешь предложить что-то другое?»

«Я бы впал в анабиоз лет на триста, а уже после посмотрел что и как».

«Ты всегда был эгоистом, Чон, но судьба распорядилась таким образом, что мы оказались здесь и сейчас. Возможно, именно для того, чтобы помочь этим несчастным скорее преодолеть их дикость и взойти на более цивилизованный уровень. А ты предлагаешь самоустраниться».

«Помощь жителям чужих планет не входит в наши обязанности, Кен. И ты знаешь это не хуже меня».

«Но ситуация-то сложилась экстраординарная. В общем, поступай как знаешь, а я, раз уж оказался здесь, буду приспосабливаться».

«Да ладно тебе, – примирительно сказал Чон. – Куда я от тебя денусь, тем более ты – старший, а субординацию никто не отменял».

* * *

В тот момент, когда Егор решил блеснуть эрудицией и показать хозяевам, что тоже читал в своей жизни кое-какие умные книжки и даже что-то запомнил из прочитанного, он не рассчитывал, что его поступок приведет к таким непредсказуемым последствиям.

Как только он закончил цитировать Библию, с Евгением начали происходить странные вещи, очень даже напоминающие сердечный приступ. Бедняга хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, прижав руку к сердцу. Доктор-шаман вместо того, чтобы броситься на помощь другу, продолжал пялиться на Егора, как удав на кролика. Его гипноз возымел действие: все тело журналиста сковал столбняк и он не в силах был пошевелить ни одним пальцем, а потом начал плавно погружаться в забытье. Последнее, что он помнил, были слова, доносившиеся до его сознания словно бы из-за стены и непонятно кому адресованные: «Ты его не получишь, Чон. На этот раз ты выбрал кусок не по зубам…»

Очнулся Егор уже в подвале, подавленный и недоумевающий. И вот теперь он сидел на сыром ящике и размышлял. Виновным во всех неприятностях своих недругов он начал считать себя. Теперь он твердо знал, что его желания, или, вернее сказать, недоброжелательства было достаточно для того, что случалось со всеми ними. Это было как приказ, отданный им кому-то свыше – какому-то ангелу-хранителю, незримому, но могущественному. И еще он знал, что этот защитник пытался убить фермера, и что теперь у него, Егора, этой защиты больше нет.

Его сознание отказывалось смиряться с такой мистической действительностью, но он был уверен, что все это – правда.

Но его дар на сей раз подвел – видимо, шаман оказался совсем непрост и понял что к чему. Теперь Егору оставалось только гадать, какую казнь ему уготовили: распятие, четвертование или сожжение на костре?..

* * *

Не спалось этой ночью не только Егору, но и Хонку. Он сидел у постели Евгения, которому все еще было худо, и вспоминал детство. Вспоминал, как дед учил его распознавать следы зверя в тайге, собирать коренья и травы, объясняя, какими лечебными свойствами они обладают. Почему-то вспомнилась легенда о двух братьях, которую он тоже слышал от деда.

Оба они были смелыми и удачливыми охотниками, жившими обособленно от всех, и полюбили одну и ту же девушку из таежного селения. Ни один из братьев не желал уступать другому. Тогда старший, более мудрый, рассудил так: пускай девушка сама выберет себе мужа. Младший брат согласился с таким предложением. Когда же выбор девушки пал на старшего брата, младшего обуяли обида и злость. Они съедали охотника и разрастались в его душе с каждым днем. И вот однажды младший убил на охоте своего родного брата, надеясь, что теперь красавица достанется ему. Но дух убитого брата не мог смириться с коварством и несправедливостью. Он вселился в шамана и тот узнал обо всем. На совете старейшин младшего брата приговорили к позорной смерти, после которой его душе никогда не смогла бы попасть в царство вечной охоты, куда переселялись души умерших охотников. Его отвели в тайгу, привязали к дереву и оставили на съедение диким зверям. А его несчастной душе, которую не приняли в царство вечной охоты, суждено было отныне вечно скитаться по свету.

Иногда она находит подобных младшему брату – надменных и самолюбивых людей и вселяется в них. Из-за этого нет покоя и душе старшего брата, которая вынуждена скитаться по миру в поисках души своего убийцы, защищая от нее невинных людей. И нет конца этой многовековой вражде, и нет конца гонению грешной души убийцы…

* * *

Егор не удивился, когда к нему в подвал пришел Хонк. «Похоже, что фермер уже беседует с Богом, – уныло подумал он. – Сейчас и мне придет конец…». А вот удивился Егор, причем весьма, когда ему возвратили диктофон и портфель, да еще любезно предложили подвезти до станции. Все еще не веря в свое чудесное освобождение, Егор поблагодарил Хонка и, поспешно попрощавшись, быстрым шагом пошел прочь.

Уточнять какие-то подробности вчерашних событий Егору не хотелось. Что-то сломалось в нем после проведенной в подвале ночи. Слишком много всего свалилось на его голову. Необходимо было время, чтобы улеглось душевное смятение, чтобы разум снова мог воспринимать осмысленно странные события как вчерашнего дня, так и прожитых лет.

* * *

– Где наш гость, Хонк?

– Уехал домой, Женя. Я подумал, что ему здесь нечего делать. – Хонк помолчал и спросил: – Помнишь легенду о двух братьях?

– Ты хочешь сказать, что душа младшего жила в нем?

– Не нужно трактовать сказки так буквально, – улыбнулся Хонк. – Эта легенда всего лишь напоминание людям о том, что борьба добра и зла бесконечна. А каждый из нас, сознательно или неосознанно, своей жизнью делает выбор в пользу одной из этих сторон. Ты с этим журналистом, как те два брата.

Хонк не стал подтверждать догадку Евгения, что тот действительно повстречался с духом младшего брата, который жил в журналисте на благодатной почве надменности, гордыни, высокомерия, самолюбия и своенравности. И сделал он это не потому, что такой рассказ выглядел бы нелепым, а потому что и сам этого не знал. Последнее, что Хонк помнил, было то, как он пытался усыпить журналиста, от которого внезапно повеяло каким-то могучим злом. Потом кто-то вроде бы вторгся в сознание Хонка и отключил его. Он не слышал разговора Чона и Кена, которые выясняли свои давнишние разногласия, заняв для удобства сознания его и Егора. Чон старался доказать, что люди – это скопище жадности, зависти, зла, а Кен по-прежнему стремился переубедить его в обратном. Хонк не мог этого слышать, как не мог объяснить, откуда он знает, чем болен тот или иной человек и как его нужно лечить. Когда пришел к нему этот дар, он не помнил.

Может, тогда, когда дед водил его незадолго до своей смерти далеко в тайгу и показывал священное место, где, по преданию, с небес спустились два брата, а может, после смерти деда в Хонка переселились знания и мудрость старика. Он не знал этого так же, как и того, что священное место уже многие годы разыскивают ученые как место падения Тунгусского метеорита, хотя на самом деле это было место гибели космического корабля Чона и Кена.

Письма к незнакомке

Александре Хрусталь

посвящается

Они познакомились на одном из многочисленных интернет форумов и как-то сразу почувствовали взаимный интерес. Их переписка продолжалась больше года, хотя никто из них не вторгался в личную жизнь другого. Они даже не знали имен друг друга. Были только ники: Лола и Алекс, и мысли, облаченные в слова…

Здравствуй, Лола.

Наконец-то шумный мир за окнами окутало звездное покрывало ночи, и он плавно погрузился в царство сна. Всматриваясь в темноту, разбавленную мерцанием звезд на небосклоне и светом одиноких унылых фонарей, вслушиваясь в звуки ночного мира, представляю себе тихие улочки и дома спящего города, где прошла жизнь. И задумываюсь иногда о том, как она прошла. И не прошла ли стороной? Вспоминаются слова одной песни: «…а кто-то ведь сейчас не спит, а кто-то этот поезд ждет…». И додумываю: «А кто-то в нем едет, преисполненный самых светлых ожиданий, рассчитывая на то, что все у него сбудется и доедет он именно туда, куда собрался. А для кого-то, возможно, этот поезд уже ушел».

Ты, видимо, терзаешься вопросом, отчего я так настойчиво тебе пишу? Тут все просто. Я почувствовал, что ты – именно тот человек, который способен выслушать и понять, что уже не так мало. Судя по ответам, мои письма не вызывают у тебя отталкивающей реакции и негативных эмоций, а иной раз даже чем-то интересны.

Ты уж прости меня за откровенность, но бывают, знаешь ли, в жизни моменты, когда возникает желание выговориться. Вот только не всегда это получается, поскольку, как говаривал один киногерой – наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями. Изливать душу случайному знакомому в пивной не в моих правилах, а потому и приходится хранить что-то сокровенное внутри той самой души.

Знаешь, Лола, однажды я поймал себя на мысли, что мне всегда были интересны чьи-то – чужие истории. А с годами накопилось порядком и собственных. Может, поэтому и возникает порой глупое желание с кем-то ими поделиться. Только вот не силен я в этом деле, сознаюсь тебе честно. Потому и сомневаюсь, что получится это у меня хорошо. Ты уж прости за мой, далекий от совершенства, слог, но я все же рискну рассказать одну.

Когда-то давно – в годы своей юности я загадочным и непостижимым уму образом, научился чувствовать людей на расстоянии. Разумеется, ты можешь не поверить, поскольку звучит это неубедительно и даже абсурдно. Вот о том, как это случилось, я и хотел бы рассказать.

Думаю, участники тех событий не будут в обиде, поскольку порой мне кажется, что произошло все это не со мной или в какой-то иной жизни. В то время, я был эдаким двадцатилетним максималистом, верящим в справедливость, порядочность, честность и прочую идеалистическую чушь, которую с успехом выбила последующая – реальная жизнь. И если кто-то станет меня убеждать в том, что в жизни все обстоит не так плохо и все перечисленные добродетели имеют место в ней быть, то я не стану с ним спорить. Ведь если бы их не было, то жить было бы просто невыносимо. Вот только кто-то искренне в них верит, как в некие жизненные принципы, и даже старается им следовать, а кто-то руководствуется прямо противоположными убеждениями. Но сейчас речь не об этом.

То было замечательное и прекрасное время, и не потому, что вода была мокрее, а трава зеленее. Просто я был молод и влюблен в одну прелестную девушку, с которой вместе учился. Милую, симпатичную, отвечавшую мне взаимностью, но, как оказалось, совершенно безвольную. А может наоборот – слишком хорошо понимавшую, уже тогда, некоторые неписаные правила жизни, и умеющую правильно расставлять приоритеты.

Возможно, у нас с ней и могло бы все сложиться наилучшим образом, возможно, мы бы даже поженились, родили детей и были бы счастливы, но жизнь штука загадочная, непредсказуемая и полна неожиданностей.

Как выяснилось, ее родители не одобряли выбор дочери. Причина их отсутствия симпатии ко мне оказалась достаточно простой. Бедный студент (коим я был в те далекие времена) совершенно не вписывался в благополучную картину будущего их единственной любимой дочери. Более того, как выяснилось, в кругу этих людей было принято судьбу своих детей решать без учета их мнения. Однажды любимая поведала историю, от которой мне стало не по себе. Оказалось, ее заботливые родители, несмотря на наши планы, уже выбрали ей будущего мужа (в стиле «добрых» восточных традиций). Эта ситуация была настолько нелепой в конце двадцатого века, что походила на какую-то средневековую трагикомедию. Я был так этим потрясен, что решил внести коррективы в эти планы и стать «кузнецом своего счастья».

Теперь-то, годы спустя, я понимаю, что не имел никакого права осуждать этих людей. Ведь они по-своему искренне желали счастья своему ребенку, пусть даже не учитывая ее мнение, а руководствуясь собственными взглядами на жизнь. Но тогда…

В тот же вечер я пришел к моей избраннице с цветами и с твердым намерением просить ее руки. Увидев меня, она жутко запаниковала, а, узнав о моих планах, тут же утащила гулять.

Все это случилось за несколько дней до приезда в отпуск, назначенного в мужья молодого человека, жившего в другом городе. Время его прибытия неумолимо приближалось, и нервы у меня были напряжены до такой степени, что казалось еще чуть-чуть, и они лопнут, как перетянутые струны.