Завещание поручика Куприна

Но в отзывах на Мамаеву меня настораживает одна деталь. Повесть «Ленкина свадьба» – она как раз и лежит в поле русской классической литературы – вещь законченная, сбалансированная, чрезвычайно живая прошла почти незаметно для критиков. Зато с восторгом принимается повесть «Земля Гай». А «Земля Гай» – не повесть совсем, а только хороший материал для повести.

Литературная ткань «Земли Гай» рваная, композиция и сюжет носят случайный характер. Замечательная завязка. Молодой журналист приезжает в дикую местность и видит дикие вещи. Они поражают его воображение вместе с воображением читателя с первых страниц. Однако этот журналист, который по всем законам литературы должен быть теперь, раз он приехал в Гай, главным героем повести, исчезает из текста и больше в нём не появляется. Текст явно не вычитан, скукожен. Доходит до анекдотов и фокусов – человек сидит за столом, пьёт водку, разливает её из бутылки, потом берёт недопитую бутылку и уходит. Больше водки на столе нет. Приходит другой человек, без водки, садится за стол и наливает водку. Откуда он её взял? И так всё там. А стиль, язык замечательный, как и в «Ленкиной свадьбе». Это замечательный материал, но чтобы он стал повестью, нужно работать и работать ещё.

Я думал – отчего так? «Ленкина свадьба» – как будто её нет. Или она есть, как у Льва Пирогова, но в качестве довеска к «Гаю». И книга, где две повести, и «Ленкина свадьба» книгу открывает, называется «Земля Гай» (Мамаева И. Земля Гай. М.: Вагриус, 2006). А вот дело в «мысли народной»… То есть в том, что литературный критерий заменяется критерием социальной значимости – это во-вторых… О чём «Ленкина свадьба»?.. Она всего лишь о неразделённой любви заурядной сельской девочки… Зато «Земля Гай» имеет широкое социальное звучание. В ней о развале русской деревни. Это вам не коров за хвосты водить. Это задача!

Да ничего подобного! Литература она о Любви абсолютной, а не о социально-значимой. Литературе нет дела, написано ли талантливое произведение о том, что у одного мальчика умерла небольшая кошка, или это написан героический эпос о межнациональной резне. Это людям, а не Литературе трудно откопать талант в обыкновенной истории мальчика и очень легко ухватиться за социальный мотив. Отсюда и успех «Там, при реках Вавилона» и других произведений, пополняющих известный ряд названий – «Караван уходит в небо», «Чайки летят к горизонту», «Счастье трудных дорог»… (См.: Мечик-Бланк К. О названиях довлатовских книжек. Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Сост. А. Ю. Арьев. СПб.: «Звезда», 1999).

Излишняя политизированность Липок, особенно отчётливо выразившаяся в 2006 году, и приведшая в лёгкое недоумение даже политика Владислава Суркова, даёт заметный перекос. Политик Сурков сначала предполагал осветить писателям литературные проблемы, но по настоянию писателей осветил политические. Впрочем, в этом есть своя логика.

Тем не менее! Несмотря на все перекосы, свойственные любой системе, значение Липок во всех отношениях переоценить трудно. Пусть невпопад, пусть брак и титулование новых графоманов – это всё уйдёт и утрясётся. Результат всё равно налицо. Ради одной Ирины Мамаевой стоило организовать Форум молодых писателей России, прогоняя через него ежегодно полторы сотни человек и трудно поддающийся подсчёту ворох провинциальных текстов.

А что до «мысли народной», то и в советские времена не все поддавались соблазну различных свершений и героических будней, знаменовавших важный этап. И в советское время из тех, кто писал о свершениях, кто-то выстоял и создал произведение литературы – Василий Шукшин («Любавины»). Выстоит и Ирина Мамаева. Мне почему-то очень этого хочется. Может потому, что и сам выехал на социально-значимой темке и ощущаю в Ире Мамаевой в некотором роде подельника. А мальчики с кошечками пока остаются в посёлке Узлы, включая Васю Белочкина.

2007

Об уровне современной литературной критики

Современной литературной критике не известны механизмы и принципы процесса создания литературного произведения. Не знает литературная критика и критериев отличия произведения литературы от всего прочего. При этом утверждается, что никаких критериев знать и не нужно – они только скуют свободу творчества и критический порыв.

Поэтому сейчас критик не может отличить рассказ от эссе, дневник от романа, письмо от повести, а заметка из «Живого журнала», если случайно попадёт на страницы «Дружбы народов», немедленно обретёт статус произведения литературы. По этому принципу воспоминания Алексея Ефимова «730 дней в сапогах», появившиеся с лёгкой руки Леонида Юзефовича на страницах «Дружбы народов» (2005. №9), становятся произведением «военной прозы» – в них написано что-то военное.

В вопросе определения жанра этой «военной прозы» критика вышла из тупика таким образом – «А это человеческий документ!», и зачислила Алексея Ефимова (хороший парень, кстати сказать) не только в «военные прозаики», но и в «новые реалисты». И это правильно, потому что нелепое сочетание не сочетаемых слов представляется литературным критикам основной задачей их специальности. Термин «мемуары» больше не может устраивать критику. Для творчества ей нужен туман, а не определённость. А если у какого-нибудь критика поинтересоваться, что он имеет ввиду под странным словосочетанием «человеческий документ», он, вероятно, разовьёт свою мысль на два печатных листа в толстожурнальном формате, где заметит, что встречаются документы ещё и на породистых собак.

Примечательно, что такие же армейские воспоминания (но искренние и без позёрства) Ильи Анпилогова (Континент. 2002. №114) «человеческим документом» не стали, так как литературной критике не попались на глаза. И «несчастный» Илья Анпилогов не был признан ни «военным прозаиком», ни «новым реалистом».

Понятно, что критика не всё может охватить и разложить по полочкам. И вообще «человеческие документы» критику волнуют мало. «Человеческий документ», конечно, лучше повести или рассказа (в нём, по крайней мере, критику всё понятно), но стихия литературной критики – не это. Её стихия – текст. Так критик и говорит – не роман, рассказ, повесть, а текст. Текст – его работа. Текст – это всё, где есть буквы. Самый важный для литературного критика текст – это текст изящный. Поэтому больше всего критика интересуется эффектными подделками. Лучше всего подделки под роман – в них есть где развернуться критической мысли и критическому творчеству.