– По-моему, ты меня наёбуешь… Ладно… Пришло распоряжение… Подготовь на бойцов: там человека три – больше не надо – отличившихся… на медали наградные… И на себя – на «Мужество». Нормально отработал… Я завтра поеду на первый, заберу…
В следующий день я занимался наградными листами. Отличившихся бойцов у нас не было, но приказ есть приказ, и мы выбрали самых толковых из дембелей: Кошевого (Тёма пролетел за свой дерзкий характер), Гамиятуллина и Данилова. В любом случае они проторчали в этих горах по шесть месяцев, перенесли в своих рваных бушлатиках мерзкую слякотную зиму, вшивели, закопчённые, грелись у ядовитого солярного пламени, выдержали несколько переездов, и не их вина, что не выпало на их долю боев. Дембель есть дембель. У других ещё будет возможность отличиться, а эти отслужили и заслужили – в этом я не сомневался.
На Гамиятуллина легко было писать наградной: в начале кампании он участвовал в зачистках. Кошевому я сделал упор на умелое руководство подразделением в боевых условиях, а вот с Даниловым пришлось повозиться. Неприметный был солдатик, послушный, нигде не участвовал, а помогал повару на кухне, но что-то и о нём написал героическое.
Пока я расписывал несуществующие подвиги солдат, Корнеев в землянке сочинял наградной на себя. Делал он это в полной секретности. Перспектива получить орден ему пришлась по душе (он не лишён был честолюбия), писал и, как школьник, закрывался от меня, но сказал:
– Посидишь тут три месяца, и тебе будет что написать.
Всё-таки я потом у него выспросил – где-то на кладбище работал снайпер, и Корнеев «выдвинулся и подавил огневую точку», то есть стрелок этот стрелять перестал, и ещё что-то там в этом роде написал тогда Корнеев, по большому счету, так же, как и я в солдатских листах, из мухи раздув слона.
Такая лёгкость с награждениями, возможность и самому получить награду (даже без особенных заслуг) распаляла меня тогда. Но всё это оказалось лишь призраком, пронёсшимся по блиндажам и землянкам из какого-то высокого штаба. Не награждали нас, а ругали и наказывали. Война была работой. Нашей работой, и больше ничем.
Получил ли Игорь этот орден, я не знаю. Вполне мог получить (он пробивной мужик был), если подписал наградной у командира полка, а потом увёз в своё управление. Бойцы же медалей точно не увидели. Не нужны их наградные стали уже на следующий день, Лихолат за ними и не приехал. Солдат в Чечне вообще редко награждали, если только на крупных операциях или раненых (и убитых – посмертно).
9
В последнюю ночь на ВОПе капитана Корнеева я, уже не помню почему, пошёл проверять посты один, без сержанта, и впервые ударил солдата, контрактника-чмошника, который улёгся на посту спать, тут же после того как я его проверил. С первого ВОПа слышались отдалённые глухие выстрелы, били из тяжёлого оружия, АГСов. Связи не было.
Утром, как ужаленный, мимо нас пронёсся на бэтэре командир первого, старший лейтенант Изюмцев. Тогда уже у меня как-то нехорошо стало на душе.
Изюмцев, напуганный ночным обстрелом, выпросил в полку меня и солдат (которых так и не дождался от Корнеева со дня моего приезда). И я, получив по телефону подтверждение у Лихолата, попрощавшись навсегда с Игорем, отправился с тягостным чувством, под злорадные ухмылки освободившихся вдруг от излишней опеки бойцов на первый ВОП, который в скором времени принял в самостоятельное командование.
На этом ВОПе я нашёл солдат, задёрганных мелочным и жёстким Изюмцевым, озлобленных, не понимающих никаких слов, кроме матерных, а подчиняющихся только крепкому кулаку. И я, немного помявшись, уже вовсю дубасил солдат, не хуже Корнеева, и не хуже Корнеева потом их распустил.
Однажды, когда Изюмцев ещё не уехал, к нам на первый ВОП прибыл наконец ставить настоящие мины – монки и озээмки – начальник инженерной службы полка капитан Мансуров. Мы все втроём лазили по расщелине за дорогой у реки, ставили растяжки, а когда возвращались на ВОП, мимо проехал корнеевский БТР. Тёма, опёршись о башню, лихо сидел на командирском месте, его белобрысые волосы развевались на ветру. «За водкой», – пронеслось у меня в голове.
– Куда это они? – недоумённо спросил Мансуров.
– В Сержень-Юрт, наверное, – ответил я.
Мансуров пришёл в ещё большее недоумение:
– Ни фига себе!.. А кто старший на броне?.. Этот что, белый, контрактник?
– Срочник…
Вскоре один из ВОПов нашего батальона, прикрывавший мост через реку, сократили за недостатком людей, и его командир, мой ротный, капитан Борисенко, сменил Корнеева.
Потом возмущённый Борисенко рассказывал, что Корнеев умчался с ВОПа, не утруждая себя передачей вооружения и всего остального, ничего не пояснив ему о минных полях и бестолковых позициях, разбросанных по двум высотам, и с зениткой на другой стороне дороги.
***
Когда летом, после трёх с половиной месяцев командировки, я, загорелый, как чёрт, и обстрелянный, пил в ПВД прощальные чарки дагестанского коньяка местного разлива, прапорщик, бывший с Корнеевым на ВОПе с его приезда, ехидно рассказывал, что капитан был трусоват, первое время пугался каждого шороха и от выстрелов прятался в землянку, и снайпер тот на кладбище был не снайпером вовсе, и Корнеев в той истории вообще ни при чём. Я стал спорить с ним, и мы, оба пьяные и заменяющиеся, бросились друг на друга с кулаками.
Мы не проломили друг другу черепа, не свернули челюсти и носы – нас разняли.
Безбашенный
Недели две уже Безуглов был на выезде. ВОП ему не доверили, а придали на усиление к прапорщику. Так-то Безуглов командир взвода, но прапорщик, конечно, всем управляет. Солдаты его называют – командир, а Безуглов так. Ничего, примирился. Сначала только самолюбие задело. Думает – прапорщик ещё в первую воевал, буду хорошо делать, что нужно. Пока ещё не знал, что нужно, а увлекался то тем, то этим.
Поделили они ночь на две половины. Прапорщик отдал молодому лейтенанту более лёгкую первую смену: «Будем это… так службу нести. Первые полночи ты посты проверяешь, вторую – я. А то это… уснут они, всем тут горло перережут». Хорошо. Так и несут.
Бить солдат Безуглов не решался, а слова на них не действуют – тоже вымотались за день не хуже. Есть дальние посты на пригорках, вроде секретов. Пока на один пост подымешься, на том, что уже был, солдат уснул. Автомат под себя подальше спрячет, ремнём обмотается, руки как-то обмотает им – пусть режут его, автомат не отдаст. Русский солдат на посту. Летёха, думает, по характеру мягкий, неопытный, не так давно из училища, можно слегка покемарить.
Безуглов отмаялся своё дежурство, разбудил прапорщика, лёг на кровать. Бушлатом накрылся. Провалился в сон и тут же вскочил. Приснилось что-то. Там иной раз такое приснится, что схватишься во сне за гранату – хорошо, если чеку не выдернешь.
И вокруг как-то странно. Тихо. Обычно пальба отовсюду – привыкаешь к этому. А тут тишина. Даже сова не гугукнет. На соседней «Рапире-7» всю ночь стреляют на каждый шорох – вырезали их, что ли? Вызвал по рации «Рапиру» – всё нормально. Вышел из блиндажа. Ночь стоит, небо звёздами усыпано. Сидел, печку топил до утра. Сон и от тепла не берёт, мысли в голову лезут.
С утра он патроны считал на постах и на пункте боепитания, рапорт составлял – комбат требовал. Потом ещё что-то. Пообедал. После обеда взялся с солдатами окопы рыть. Тут уже прапорщик говорит: «Ты это… хватает бойцов тут. А надо нарисовать это… схему огня». Безуглов отдал лопату бойцу, пошёл рисовать схему огня.
ВОП высоко на обрыве, весь как на ладони с окружающих гор. Правда, расстояние от них довольно большое. Безуглов расположился на самом открытом месте, в центре ВОПа, чтоб сектора обстрела были лучше видны. Сидит в складном кресле, наносит на схему ориентиры. Всё, где надо, под линейку, где надо, в цвете. Хорошо получается – в училище они проходили на военной топографии. Жарко. Весна ещё, а солнце палит, как летом. И так его, конечно, в сон и сморило.
А Безуглов носил тёмные очки. Посмотрел, наверное, американский фильм про Вьетнам и думал, что и у нас это будет неплохо в Чечне. Когда схему рисовал, очки сдвинул на лоб. Решил передохнуть, откинулся на спинку, очки на глаза сдвинул и уснул. Со стороны посмотришь – сидит лейтенант в кресле. Будто бы обозревает, как солдаты роют окопы. И тут начинается обстрел ВОПа.
Полоснули из автомата. И потом как будто из пулемёта. И одиночными: туф, туф. Пуля ударила во что-то деревянное, другая срикошетировала – взвизгнула. Все в окопы хлынули, головы попрятали, надели кто каски. Война идёт настоящая. БМП из пушки во все стороны горы прочёсывает. Грохот стоит. Солдаты лупят из автоматов куда попало. Безуглов сидит в кресле в тёмных очках. Вид у него спокойный и невозмутимый.
Всего минут пять-десять это длилось. Может, чуть больше – там не поймёшь. БМП в горы один БК выбросила, чеченцы больше не стреляют, прапорщик дал отбой. Безуглов от тишины проснулся, очки на лоб сдвинул. И дальше схему рисует – чего, мол, кипиш подымать из-за пары очередей?
Прапорщик подошёл, внимательно посмотрел на схему, на Безуглова, сказал: «Ты это… всё же не сиди так в открытую». Бойцы потом спрашивают: «Товарищ лейтенант, а вам не страшно было?» Он: «А чего страшного?»
Так он и стал Безбашенным. Солдаты его очень зауважали, даже старались не спать на постах. Прапорщика в скором времени отпустили домой, и Безбашенный самостоятельно командовал ВОПом до конца командировки. Потом он действительно неплохо держался под пулями.
На выезде
1
Убожко впервые видел в Чечне такую великолепную баню. Собственность ремонтной роты *** полка. Обыкновенный металлический каркас из подручного материала, обтянутый плащ-палатками. Вода нагревается на железной печке. Но самое главное – в топку по медицинской капельнице поступает солярка из канистры. И от этого изобретения очень ярко горят сырые дрова. Можно сколько хочешь плескать на печку воду. Огонь не гаснет от брызг и идёт пар.
В Шали капитан Убожко с майором Тушевым каждый вечер мылись в бане. Они приехали из Дышне-Ведено за топливом для своего полка.
– Уф!.. Ну, умельцы, ты смотри… Что значит сварка своя!..
– Харрашо…
Офицеры от души обливали друг друга почти кипятком, кряхтели и урчали от удовольствия.
После бани Тушев шёл в общество управленцев, а Убожко садился за стол под деревьями пить водку с водилами-контрактниками. Это были станичные мужики, ездившие в Чечню на заработки.
Потом приходил Михалыч, старшина ремроты. Он весь день беспощадно боролся с бойцами, орал, матерился и сейчас заставляет себя уговаривать, прежде чем возьмёт первую кружку с водкой. Но все знают, что это добродушный, хороший человек, а строгий вид у него от работы.
Днём в ремроту волокут разбитую технику, без траков, с пробоинами. Но когда темнеет, силуэты покалеченных бронемашин превращаются в тени причудливой формы. Всё пространство вокруг заполняет стрекот сверчков, а люди за столом становятся самыми родными. Поздно ночью размякший Убожко входил в палатку ремроты, валился на кровать с чистыми простынями.
2
В пятницу 23 июня 2000 года в три часа дня колонну бензовозов на Дышне-Ведено ждут прапорщик Гузик, женщина-финансист Сазонтова и лейтенант Кудинов. Они долго стоят в тени деревьев возле дороги или садятся в траву – но сидеть им тоже надоело. Бензовозы уже залиты солярой, но ожидают какой-то приказ. Тушев не вытерпел и ушёл ругаться.
Убожко слушает музыку в кабине бортовой машины с тентом. КАМАЗ почти упёрся бампером в дерево у палатки, чтобы лучше укрыться в тени. От него далеко раздаётся гнусавый голос: «…Водку я налил в стакан и спроси-ил… И стакан гранёный мне отвеча-ал… Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял. Этого никогда я не знал…» Тушев, пройдя через поле по упругой от солнца траве, открыл дверцу кабины.