На излом клинка. Книга третья

– Кто ты таков? – спросил, он – И куда путь держал, отвечай, твое благородие.

На мгновенье я задумался, стоит ли говорить свое имя или умереть безымянным.

– Лучше скажи сам, голубь, – разомкнул свои уста носатый казак с офицерской выправкой. И как только он произнес первое слово, я понял, откуда он. Поляк. Наверняка ссыльный шляхтич, много их попало сюда из-за участия в конфедерации. Доигрались, ясновельможные! Два года назад их австрийские и прусские покровители сдали Речь Посполитую с потрохами, разделив ее земли между собой и Россией. Теперь паны, считавшие дома своих крепостных за говорящую скотину, готовы были лизать сапоги самозванцу, объявившего свободу от крепостной неволи, в хрупкой надежде восстановить Польшу «от моря до моря».

– Что молчишь, песья кровь?

Великан, стоявший позади меня, слегка, по его мнению, ткнул меня в спину.

– Какая тебе разница, кто я.

– И то верно, повесить можно и безымянного. А то, что ты гусарский офицер, и так видно. Смотрю, говоришь ты чудно, как не русский. Откуда родом?

– Издалека.

– Ты отвечай, коли спрашивают! – с угрозой приказал атаман.

– Из Франции, – мне показалось, что при этом слове поляк посмотрел на меня очень уж пристально, будто бы чего-то ждал.

– Далеко же тебя занесло, ваше благородие. Сам али по принуждению в Россию приехал?

– Сам.

– И не жалеешь?

– Нет.

– А я в Пруссии был, когда мы с Фридрихом ихним воевали, – мечтательно сказал атаман. – Хорошая там жизнь, сытая! Даже крестьяне в каменных домах живут! Кони у них, что твои буйволы.

– Пусть скажет, куда направлялся, – снова вмешался поляк, прерывая воспоминания казака.

– Зачем это вам? – спросил я вместо ответа. – Из отпуска еду в полк. И не встреться с вами, уже бы кашу ел в своем эскадроне.

– Смелый ты парень, офицер, а не хочешь ли на сторону императора нашего Петра Федоровича перейти? Нам в полку тоже такие молодцы нужны!

Ну, вот мы и дошли до главного вопроса, решающего мою участь.

– И как же называется ваш полк?

– Оренбургский, полковника Падурова[6 - Тимофей Падуров – казачий сотник, перешедший на сторону восставших. Занимал высокие посты в повстанческой армии.], – с гордостью сказал атаман. – Слыхал про такой?

– Слыхать-то слыхал, воевать с ним пока не приходилось.

– Так как, офицер, пойдешь к нам? Ты вот в каком чине?

– Ротмистр.

– У нас полковником станешь. Государь чины не жалеет тому, кто дело знает.

– Нет, господин казак…

– Я – есаул.

– Нет, господин есаул, я присягал государыне, на сторону самозванца становиться не буду.

– Воля твоя, примешь смерть от веревки.

– Не пугай, я – солдат!

– Василий, отдай его мне, – зло прошипел шляхтич, раздувая ноздри, – я его визжать заставлю!

– Заставь, – сказал я и сплюнул. – Ты, пан, случайно не из Волыни? Жил там, в одном застянке, род Игначевских, у повешенного главы семейства нос был выдающийся, вроде твоего. Пан случаем не родственник тому пану? Больно носы у вас похожи.

Мой польский не шел ни в какое сравнение с русским, но шляхтич меня понял, это было видно по его налившемуся кровью лицу. Очень мне захотелось уесть этого поляка. Так и вышло.

– Да я тебя, – начал он, приподнимаясь, но докончить ему не дал есаул. Он усадил его обратно.

– Погоди, баринок, есть у меня мысль. Пускай офицер покажет нам свое мастерство в рубке. Он Прохора свалил так, то из засады, а как в открытом бою бьется, не ведаю. Что, ротмистр, сразишься?

– Выбора у меня нет, сражусь.

– Ну, ребята, кто с офицером на саблях сойдется?

– Да хоть бы и я, – прогудел Северьян. – Лют я на него, он Прошку порубил.

– Быть по тому, верните их благородию его саблю, – распорядился есаул. – Но смотри, ротмистр, попробуешь сбежать – словишь пулю, уразумел?

Насколько силен был в сабельном бою великан казак, я не знал, но принял предложение помериться с ним силами спокойно. Смерть ждала меня в любом случае, и я ничего не терял в случае поражения.

Я снял ментик, оставшись в одном доломане[7 - Доломан – короткая (до талии) однобортная куртка с длинными рукавами со стоячим воротником и шнурами, часть гусарского мундира, поверх него надевался ментик.], поднял брошенную к моим ногам саблю, посмотрел на взведенные ружья, нацеленные на меня, и встал в боевую стойку, опустив по венгерскому способу защиты кончик сабли вниз. В могучем кулаке Северьяна казачья сабля казалось детской. Он остался в кафтане и шапке, всерьез меня не принимая. Драться нам предстояло на небольшом пятачке более-менее утоптанного снега, освещаемого светом костра, куда казаки подбросили дров.

Северьян снял шапку, перекрестился, и вдруг, подняв саблю над головой, бросился на меня. Если бы я не был свидетелем его необычайной ловкости, то уже лежал бы мертвым. Но в тот самый миг я сделал кувырок ему навстречу и вскочил на ноги за его спиной. Не поворачиваясь, казак выбросил назад саблю, едва не зацепив мое плечо. Я отскочил, постаравшись держаться от него на расстоянии. Казак вновь бросился в атаку, пытаясь рубануть меня сбоку. Я присел, уйдя от удара, и проскочил под его рукой, снова оказавшись позади. Казаки подбадривали Северьяна криками, по их мнению, поединок слишком затянулся. Наши сабли с лязгом столкнулись и разошлись. Северьян по-настоящему рассвирепел, он позабыл о защите, маша саблей как дубиной во все стороны. Подгадав удобный момент, я подставил свою саблю под его рубящий удар и отразил его так, что клинок казака соскользнул вниз. И тогда, используя поворот кисти, я ударил по его руке сверху с потягом на себя. В таком ударе мало силы, но движение его почти неуловимо, и потому он часто достигал цели. Как произошло и сейчас. Я порезал руку казака пониже локтя и достаточно глубоко. Кровь из пореза потекла по рукаву и кисти, частые капли запятнали снег. Северьян выпучил глаза от удивления, словно не понимая, откуда взялась рана. Взревев, он взялся за рукоять обеими руками и, прыгнув ко мне, обрушил сверху страшный удар. Отражать его было бесполезно, я успел лишь отскочить вправо. И тут мне представилась возможность для «внутреннего удара», так мастера старых школ называли удары, идущие снизу вверх. Они направлялись обычно в подбородок или горло, и отразить их бывало очень сложно. Я зацепил Северьяна лишь самым кончиком клинка, срезав часть бороды вместе с кожей. Он схватился за подбородок, быстро окрасившийся в красный цвет, а я нанес сильнейший удар по его клинку сверху и выбил саблю из его руки. Помня, что ружья нацелены на меня, я сделал два шага назад, оставаясь в боевой стойке. Великан хотел было поднять саблю, но его остановил есаул.

– Хватит, Северьян, не то их благородие тебя без носа и ушей оставит. Пойди лучше кровь уйми. Хорош, ты, ротмистр, на саблях биться, нечего сказать, кабы не рука, сам бы с тобой силушкой померился. Даже и не знаю, что с тобой делать, жаль мне такого рубаку на дереве вешать.

– А ты и не вешай. Он – мой! Я его убью! – обронил шляхтич, легко вскакивая с бревна.

– Добро, испытаем, у кого из вас кровь голубее, – засмеялся есаул, тотчас поддержанный казаками.

Поляк был опытный дуэлянт, это становилось ясным уже по его повадке. Он скинул кафтан, под которым была кожаная безрукавка мехом внутрь и шелковая палевая рубаха. Ноги в узких рейтузах кривые, как у настоящего кавалериста, казалось, что он едва не цепляет одной о другую при ходьбе. Но двигался он плавно, словно танцуя. В Речи Посполитой фехтовальное искусство ценилось испокон веку. Отменному рубаке многое прощалось. Шляхтич встал напротив меня, выставив саблю вперед клинком вверх. Гарда на его сабле была тяжелая, глухая, хорошо защищавшая кисть от ударов. Я смог немного передохнуть, но полностью силы мои еще не восстановились. Преимущество поляка было и в том, что он уже познакомился с моей манерой боя, а сам для меня оставался загадкой.

– Начнем, что ли? – шляхтич показал в ухмылке мелкие острые зубы.

– Начнем, пан, – согласился я.

Поляк атаковал первым, в отличие от моего первого противника его удары были изощренными, и следовали один за другим с такой быстротой, что я едва успевал их парировать. От некоторых единственным спасением оставался прыжок в сторону и отступление. Но мои маневры были ограниченны утоптанным пространством, за которым я бы просто увяз в глубоком снегу. Единственно, шляхтичу все же не хватало быстроты, чтобы разделаться со мной. Освоившись с его методой, я стал контратаковать, стараясь взломать его защиту. И слишком увлекся, когда, отбив мой удар, поляк изготовился к ответному нападению, нацелившись на мою левую ногу, я подставил свой клинок, закрывая им левую часть туловища. Но, то была лишь уловка, сабля шляхтича взвилась вверх, угрожая моей голове. Я попытался заслониться и не успел. Удар пришелся по касательной, выше левого уха, боли почти не было, зато сразу хлынула кровь. Шляхтич торжествовал, он сразу же кинулся в новую атаку, стремясь закрепить свой успех, и решил нанести колющий удар в грудь. На этот раз я был наготове. Держа саблю острием вверх, я отвел клинок поляка вправо, сам же отклонился в обратную сторону и тут же сделал шаг назад, держа саблю перед грудью. При таком парировании мой противник вынужден был выпрямиться, прежде чем снова атаковать или защищаться. Я рубанул его по плечу, не сомневаясь, что ему не отразить моего удара. Однако он смог, успев подставить клинок так, что развернул мой, и тот упал на его плечо плашмя. Наверное, я выдохся, мне все труднее было передвигаться с нужной быстротой, поляк настигал меня и не давал ни секунды передышки. Я не разглядел, кто из казаков поставил мне подножку, но споткнувшись о выставленную позади ногу, повалился в снег и едва успел откатиться, чтобы не попасть под рубящий удар. Второй я отбил клинком и смог сесть. На этом мои успехи закончились. При неудачном парировании, моя сабля была выбита, и я ощутил на шее холод острия. Я сидел на снегу без мыслей и чувств и обреченно ждал удара.

– Поднимайся, – сказал мне поляк, отводя клинок.