Полное собрание впечатлений

Задача совхоза – обеспечить Молдавию и южные зоны садоводства страны безвирусными саженцами. В коллекционном саду совхоза сейчас уже более двухсот пород.

В совхозе мощная научно-производственная лаборатория. Комплекс зелёного черенкования поражает даже неспециалиста своими размерами, обилием стекла и света. Есть и лаборатория меристемного размножения – что это такое, сейчас объясню (пишу, захлебываясь от уважения к самому себе: как я овладел терминологией!).

Общеизвестно, что земляника размножается при помощи усиков. Совхоз выращивает в год до пяти миллионов кустов земляники. Какой труд надо затратить, какую иметь армию садоводов, чтобы получить это море ягод вегетативным способом! А при методе меристемного размножения затрачивается труд всего нескольких лаборантов. С помощью микроскопа и тонких пинцетов они извлекают из зеленой розетки почечки (так называемые точки роста) и помещают их в пробирки с питательной средой. Точка оживает, пускает корешок, листочки. Потом этот крохотный зародыш пересаживают в другую питательную среду, и он продолжает расти до тех пор, пока не созреет для высадки. Меристемным способом с одного куста можно получить столько зародышей, что их хватит на целую плантацию. И вирус не проникает, потому что все происходит в стерильной обстановке.

Самая тонкая и важная операция в садоводстве – это прививка. Её нельзя механизировать – только руками! Заниматься ею могут не все: пожилому рабочему трудно – руки уже не так проворны. Поэтому главный упор директор делает на молодых. В средней школе села Нижние Жоры создали нечто вроде факультета по питомниководству. Ведущие специалисты совхоза проводят здесь уроки агротехники и механизации. Окончил школу – специалист. Практика – прямо на плантациях. Младшеклассники – в подсобниках: очищают и протирают штамбики подвоев, старшеклассники производят прививки. Детям хорошо платят. Раньше не платили. («Это страшно! С детства приучали к мысли, что трудиться невыгодно!») Иногда зарабатывают они больше, чем родители, потому что нормы у детей уменьшены вдвое. («Теперь они поняли: поработаешь – заработаешь!»). Платят и учителям, как бригадирам. Заинтересованность возросла, стала общей. Выполнение резко подскочило. А в конце сезона на общешкольном собрании директор собственноручно вручает премии особо старательным.

– Человека надо заинтересовать! – это главный девиз Георгия Петровича Агение. – Но не обещаниями, а рублём. По обещаниям мы уже давно перевыполнили все планы. Пора перестать бороться за качество – надо его давать!..

Уникальный совхоз – уникальный директор. Никогда не кричит на рабочих. Не злопамятен: наказал и забыл, и больше об этом не напоминает. Ходит на все школьные выпускные вечера, на все совхозные свадьбы и юбилеи. Никогда не приглашает студентов на уборку, требует справляться самим. («Они же нас не зовут сдавать за них экзамены!») Работал звеньевым, бригадиром, закончил сельхозинститут за три года, да ещё с отличием! Защитил диссертацию, написал две книги. Приезжает в Кишинев на все театральные премьеры, любит оперу, не пропускает эстрадных концертов. Феноменальная память: через месяц после назначения директором знал каждого в лицо, помнил фамилию и имя-отчество. А их в совхозе – четыре тысячи шестьсот человек. Не любит колеблющихся и нерешительных. Приближает к себе рвущихся вперёд, опережающих события, активно поощряет их энергию, а затем активно хлебает из-за них неприятности. («Кто не бежит, тот не спотыкается!»)

Ценит юмор. Встретил как-то рабочего, который тащил на себе мешок капусты, выкопанной на совхозном огороде. Столкнулись нос к носу, отпираться было бессмысленно.

– Знаешь ли ты, что каждый кочан стоит один рубль? – спокойно спросил директор.

– Знаю, – ответил похититель, – но дешевле не нашёл.

Агение рассмеялся, велел оплатить украденное, но наказывать не стал.

Среди его друзей много известных актёров, писателей, музыкантов. Он сам талантлив, поэтому уважает и ценит талант в любой другой профессии. Не терпит грубиянов и сквернословов. Мат прощает только в шахматах. Шахматы обожает – в каждого играющего вцепляется мёртвой хваткой и тащит к шахматной доске. По-детски радуется своему выигрышу и так же по-детски переживает неудачу. Требует реванша до тех пор, пока обессиленный противник не сползает на пол. Односельчане уверены, что, если бы он не был директором совхоза, стал бы чемпионом мира.

Давно мечтает о Дворце культуры, в котором могли бы собраться если не все, то хотя бы молодёжь. Молодых парней и девушек в совхозе – до семисот. Собрание провести негде. Есть старенький клуб человек на… сто. Стыдно? Конечно! Строительство современного Дворца культуры стоит миллион рублей. Денег у совхоза – на десять дворцов. Но не могут – нельзя, не в плане. А в план никак не вставляют. «Мир хижинам, война дворцам»? Устарело! Уже давно хижинам объявлена война, но это тоже, если в плане… Только недавно разрешили строить новое село: дома со всеми удобствами, асфальт, освещение… А в старом – до сих пор дороги не заасфальтированы, в дожди – грязь по колено. («Хоть открывай грязелечебницу!») А дорога от райцентра до совхоза? Это – естественный сепаратор: грузи на машины молоко – привезёшь масло. Пока я доехал до совхоза, во мне все внутренности несколько раз перемешались, почки поменялись местами с гландами. («А мы можем заплатить за строительство даже автострады!.. Нам нужен и парк машин, и спецшкола, и Дом быта, и общежитие… У нас на всё это есть деньги… Но вручить их некому. А самим строить тоже не разрешают!..») Его вечно куда-то вызывают: семинары, совещания, указания. В совхозе специалисты высокого класса: главный инженер, главный агроном, главный строитель… Кандидаты наук, учёные и практики. Кто лучше их знает своё хозяйство? Кто, как не они сами, должны планировать и давать перспективу лет на десять – пятнадцать вперёд!.. Но нет! Постоянно «спускаются указания», как сеять, как сохранять технику, как повышать рентабельность производства… Сколько потеряно трудодней – ведь специалисты не на своих рабочих местах, а по кабинетам на совещаниях!.. Семьдесят процентов доходов отбирают.

Говорят: хозяйство на хозрасчете. Какой же это хозрасчет? Чем больше прибыль, тем меньше процент фонда материального поощрения, социально-культурного развития, расширения хозяйства. («Бухгалтер просит уменьшить прибыль, потому что, чем больше получишь, тем больше заберут».) Вот и выходит, что выгодно быть средним и убыточным. Дашь больше плана, его тут же увеличат, не дашь – уменьшат. Выгодно не давать.

Итак, подведу итог.

Хозяйство уникальное. Успехи бесспорны. Директор – личность. Помощники – опытные профессионалы, учёные. Почему же вопреки всем законам логики хозяйство, которое лидирует, процветает и даёт всё возрастающий доход, испытывает «режим неблагоприятствования»? Почему вопреки зову времени – знакомая, изъеденная молью тенденция к усредненности Середняков продолжают тянуть за уши, забывая, что при этом у них никогда не вырастут крылья, а только растянутся уши.

Будь моя воля, я бы отделы кадров переименовал в «отделы поиска талантов», потому что сегодня всё решают не «проверенные» кадры, а талантливые.

Такое хозяйство, как «Нистру», должно стать действительно ориентиром. Надо дать ему «зелёную улицу» во всём: в планировании, в поощрениях, в заработках – это сразу станет экономическим и нравственным уроком для нерадивых и успокоенных. Сильно отстанут? Убеждён, не надолго. Люди не захотят жить по-старому, видя пример реальных сегодняшних возможностей. И полетят со своих мест недальновидные руководящие середняки, и выдвинутся талантливые личности. Может, именно это кое-кого и пугает: ведь талантом труднее управлять, чем посредственностью. А может, и не надо им управлять – он сам управится. Надо поверить в него, доверить ему и помогать, подбадривать, поддерживать в самых дерзких, незапрограммированных начинаниях. И тогда такие результаты, как в хозяйстве «Нистру», перестанут быть редкостью!

Свидание на улице «Каберне»

Леонид Иванович Голембовский, как добрый гном, водил меня по своему подземелью и на ходу колдовал. Я поёживался: постоянная температура в Криковских подвалах – плюс одиннадцать. Это идеально для хранения вина, но не идеально для меня, одетого в легкий плащ. Но Леонид Иванович привык – он работает двадцать пять лет в этом подземном городе. Улица «Фетяска», улица «Каберне», улица «Сильванер». Пузатые цистерны с крутыми боками стоят в своих стойлах, как большие белые коровы. К ним, как телята, подкатывают требовательные грузовики. Возвращаются, наполненные, довольно пофыркивая. Над ними, вдоль галерей, прозрачными артериями тянутся стеклянные трубки, по ним течёт красное вино. Вот уж действительно кровь земли.

Передо мной с десяток этикеток прославленных молдавских вин: «Каберне», «Фетяска», «Сильванер», «Молдавская роза»… Рассматриваю их и вспоминаю беседу с Леонидом Ивановичем Голембовским после посещения Криковских подвалов.

– Как вы, винодел, восприняли Указ о борьбе с алкоголизмом?

– Голосую за него обеими руками – он необходим и своевременен, но… У нас ведь многое, самое разумное, осуществляют по принципу маятника: сперва все кричат «Давай, давай!» и качают подальше влево. Потом, когда видно, что переборщили, приходит новое указание, и все дружно начинают толкать маятник вправо… И только спустя какое-то время стрелка, наконец, останавливается на отметке «верно». Но до этого успевают наломать немало дров.

– Расскажите, как было у вас?

– Сперва маленькое отступление. Вино – это деньги. Чем раньше соберешь виноград и чем его больше, тем лучше для производства. Вот и гнали и план, и вал в ущерб качеству. Любой мало-мальски грамотный земледелец-винодел знает, что сначала полагается собрать яблоки, помидоры, перец – то, что боится холодов. И лишь потом – виноград, он от заморозков не страдает. А именно его собирали в первую очередь, чтобы пораньше отрапортовать. Фрукты и овощи замерзали, а виноград был ещё недозрелым, 12–13 % сахаристости, а положено минимум 16. Вот и приходилось добавлять такое количество сахара, что он исчезал в магазинах. Но получали благодарности, премии, а об ущербе помалкивали. Только экспортировать стали меньше – качество-то страдало…

– А после Указа?

– Стали в другую сторону перегибать, вплоть до вопиющей глупости. Креплёные вина отправляли на биологический корм скоту, пытались даже марочные туда же. Лошади стали пить, как люди. За что скотину спаивать? Она-то не виновата, что умное дело дуракам поручено. Стали выкорчёвывать технические сорта винограда: мол, вместо них посадим столовые. Это же дикость и невежество! У нас в Молдавии любой пионер знает: хочешь столовый сорт, привей его к техническому – через два года начнет плодоносить. А если заново сажать – только через пять-шесть лет… В наших Криковских подвалах дегустацию коллекционных вин прекратили. Даже дубовый дегустационный стол, сделанный по спецзаказу, на куски разобрали. А на дверь повесили такой огромный замок, что дверь чуть не отвалилась…

Увидев, что он разволновался, даже полез в карман за валидолом, я попытался прервать разговор, но Леонида Ивановича уже было не остановить:

– …Нельзя так, нельзя! Если бы был верующим, сказал: великий грех!.. Виноделие-древнейшая отрасль производства. Молдавия всегда славилась своими виноделами, от прадедов к правнукам переходили секреты мастерства. Потомственный винодел – как потомственный краснодеревщик, мастер высочайшего класса. Эти люди – государственное достояние. Прервёшь цепочку – потеряешь уровень. А ведь стали уходить из отрасли, не могли видеть этого надругательства. Ещё бы пару лет такого «усердия» – разбазарили бы всех специалистов.

– А как сейчас?

– К счастью, маятник, наконец, остановился. Перестали выкорчевывать виноград, скотина отвыкает от выпивки, даже дубовый стол в дегустационном зале опять собрали и пускают туда важных гостей и иностранных туристов. Слава Богу, наше винохранилище уже не закроют, а то ведь были и такие намерения. Наконец-то, до многих дошло: вино не виновато, что люди не знают меры. Оно для радости, а не для горя. Надо проводить акции с народом, а не с вином. Разве, чтоб отучить обжору переедать, уничтожают весь хлеб и мясо?!.

Слушая его, даже у меня сердце разболелось. «Принцип маятника». Сколько глупостей, сколько вреда скрыто за этой, увы, точной формулировкой!.. Кукуруза, верноподданно посеянная чуть ли ни на вечной мерзлоте; липовые отчеты о «догонянии Америки», показательные планы, которые ничего не показывали, кроме «показухи»…

Я, как и Леонид Иванович Голембовский, атеист, но как часто хочется поднять глаза к небу и воскликнуть: «Господи! Спаси нас от неистребимого племени старателно-верноподанных идиотов!»…

…Мы проходим через соседнее хозяйство, цех шампанских вин.

– Портится погода, – бросает Леонид Иванович.

– Где? – не понимаю я.

– Наверху. Вот мой барометр. – Он указывает на бутылку шампанского. – Когда наверху солнечно, вино прозрачно, когда пасмурно – мутнеет.

…Подземный барометр не обманул. Воспользовавшись моим отсутствием, Лето опять удрало. Погода переменилась.

– Лето достать теперь можно только в Одессе, – изрёк мой сосед по гостинице.

И я поехал в Одессу.

Ах, Одесса!

От Кишинёва до Одессы – недалеко. Через два часа близость к морю уже ощущалась: шланги на бензоколонках были завязаны морскими узлами. Начался пригород. Я притормозил у телефонной будки, чтобы позвонить в гостиницу.

– Прошу вас! – галантно придержал дверь маленький старичок.

Хищник-автомат сразу проглотил мою двухкопеечную монету, но соединения не дал.

– А у меня целых три монеты сожрал! – охотно сообщил старичок.

Я возмутился.

– Почему же вы мне не сказали, что он неисправен?

Старичок весело засмеялся:

– Могу я за свои пропавшие шесть копеек посмотреть, как у вас пропадают две?

И я понял, что это уже Одесса.

Но Лето покинуло город, было сыро и ветрено, ветер срывал с прохожих скальпы. Из-за каждой тучи на зазевавшегося пешехода набрасывался насморк. Дымились чугунные урны – крематории опавших листьев. Наступило то межсезонное время, когда зимние шапки уже исчезли, а плавки ещё не завезли.