Встречный удар

– Тебе, – спрашиваю, – сука позорная, кто такой приказ давал? – Поднял за шиворот: глаза шальные, морда в крови, и еще раз добавил – с другой стороны, для симметрии.

Тут и Санаев прибежал на шум, Леонид наш, Ильич, тоже. А где майор ГБ появляется, там шум прекращается, и сразу наступают тишина и благолепие.

Майор вежливо поинтересовался, в чем тут дело. Я, честно говоря, так впервые сорвался. Наши выучены, а у моряков с дисциплиной куда лучше – на море без этого нельзя. Ну, я и сорвался.

– Я, – говорю, – каждого бойца берег, даже одного за сотню немцам жирно будет! А этот козел свежую роту непонятно зачем под пулеметы… Герой хренов!

Через час был трибунал, и капитана расстреляли… И поделом! Будь на его месте молоденький лейтеха – ну, дал бы в морду, ну, обматерил бы, ну, заставил бы писать восемьдесят шесть похоронок с приложением высокохудожественного письма. Но капитан – кабан матерый, и должен понимать, что не в войну играет. Такому если власть дать – потом наплачемся. Ладно, помер Трофим, ну и хрен с ним!

С командиром полка я потом поговорил серьезно. Или он пляшет вместе с нами, или никакого дела не выйдет. Их нам придали для усиления, а не для исполнения номеров художественной самодеятельности со смертельным исходом. Пусть спасибо скажут, что выпал глубокий снег и без дорог немец вязнет. Откуда снег? Дожди, которые шли под Саками, здесь обернулись снегом по пояс, и немец вынужден тупо переть вдоль дорог. Тем более что все попытки движений по целине тут же засекались нашей авиаразведкой, и хитрецы получали «горячий привет» с воздуха. Причем не обязательно от наших.

По моему совету Сталин перебросил из Средней Азии несколько штурмовых авиаполков, вооруженных И-153 последних серий. Как истребитель, И-153 устарел в корне, но как штурмовик еще на что-то годился. 8 РС-82, четыре скорострельных пулемета ШКАС. По бредущей в колоннах пехоте самое то… Бронирование никакое, зато по маневренности у земли этот биплан уступает только ударному вертолету. И одно правило, которое вбивалось командирам полков и эскадрилий – только одна атака на предельно малой высоте! Обкидали колонну эрэсами, простегали из пулеметов – и домой. На второй или на третьей атаке вас запросто собьют к чертовой матери. А завтра кто полетит бомбить и штурмовать – Пушкин? Если еще остался БК, то лучше найти еще каких-нибудь непуганых несчастных, и оторваться уже на них.

Тот, кто следовал этому нехитрому правилу, тот выжил и летает. Остальным не повезло. Ведь летчик-штурмовик, во-первых – атакует на такой высоте, что парашют использовать нельзя – слишком низко. А во-вторых – приземляться придется рядом с только что атакованными немцами… Лучше сразу застрелиться – над сбитыми пилотами фрицы лютуют страшно.

Правда, бывают и счастливые случаи. Вот, вчера пара из Ка-52 и Ка-29 возвращалась с охоты на командирские легковушки, штабные автобусы, посыльных мотоциклистов (этих особенно). Ведь наша РЭБ работает, радиосвязь мы Клейсту глушим капитально.

Возвращается такая пара с охоты; ребята злые, как собаки, ибо все цели – только внутри колонн. Не как в первый день, когда саперного полковника с адъютантом внаглую украли. Я ведь этот рапорт утром читал. Осторожен стал немец, осторожен. Ну, наши летуны НАРами легковушку разнесли, но ни пленных, ни бумаг с этого не получили. Взяли обратный курс на временную базу в Барвенково – и тут сюрприз… Километрах в полутора от дороги подбитый «курносый» чадит, и герой-летчик из табельного нагана собирается отстреливаться от наседающего немецкого пехотного полка.

Ну, наши летуны быстро объяснили немцам, что «здесь вам не тут», и, пока капитан Кратов с «Аллигатора» крыл залегших немецких топтунов короткими очередями из своей 30-мм пушки, экипаж Ка-29 мастерски снизился и подхватил прятавшегося за своим аэропланом лейтенанта. Растерянным немцам осталось только нюхать конский топот да собирать из сугробов своих убитых и раненых. Хорошо то, что хорошо кончается…

Расстреляв все эрэсы, лейтенант Семенов Василий Васильевич решил добавить немцам из пулеметов. А уже это было совершенно лишним – именно на втором заходе и подловили его немецкие зенитчики. Втык он от своего командования получил страшный, ведь каждый самолет – даже такой, как И-153 – на счету. Будет теперь вечно дежурить по аэродрому, как лейтенант Кузнечик в одном широко известном в наши времена фильме.

Вот и НП, он же сейчас КП. Вхожу в дверь, пригнув голову. Смотровые амбразуры прямо под потолком, наблюдение только через перископы и стереотрубы. Фантасмагорическое сочетание – коптилка, заправленная трофейным керосином, и запитанный от аккумулятора пучок светодиодов под потолком. Командир батальона, капитан Хон, окончательно похудел и стал похожим на змею. Тут же мой начальник разведки, капитан Бесоев. Перед ними, на немецком бочонке из-под керосина – связанный немецкий офицер. Судя по всему, идет допрос, по схеме «ужасные восточные варвары сейчас живьем съедят бедного европейского мальчика». Европейский мальчик, кажется, того, в шоке. Права коренного арийца нарушены, и мир перевернулся.

Я кашлянул.

– Пытаете истинного арийцы, кровавые сталинские сатрапы?

Капитан Бесоев обернулся и расплылся в улыбке.

– А как же, товарищ генерал-майор! Разрешите продолжать?

– Продолжайте. – Присев на край стола, я с интересом посмотрел на немца. – Откуда это чудо, товарищи капитаны?

Бесоев сказал:

– Как стемнело, выслал в разведпоиск несколько смешанных групп, наших пополам с местными. Вот Степанов одного притащил. Остальные пока в поле.

– И что глаголет эта белокурая бестия? Грозит гневом фюрера и карой Нибелунгов? усмехнулся я.

Бесоев прищурился.

– Сначала вроде того… Но вот Паша – простите, капитан Хон – показал, что иголки можно совать не только под ногти… В общем, клиент был впечатлен. Вы не поверите, товарищ генерал-майор, но немца зовут Пауль Греф, обер-лейтенант, артиллерист. В результате первого допроса удалось выяснить, что немцы снимают артиллерию с южного фланга, с Миус-фронта, и перебрасывают к нам. Причем в колоннах все идет вперемешку, как уже готовый колбасный фарш… Пехотные взводы россыпью, отдельные боеготовые танки, артиллерийские батареи. Мне кажется, что Клейст запаниковал. По дороге их изрядно пощипали наши «курносые» и ужасные «летающие мясорубки». Клиент говорит, что едва остался жив, когда в зарядный ящик орудия попал реактивный снаряд… – Бесоев отхлебнул чая из кружки. – Теперь дальше… – Лицо его стало серьезным. – Остальные наши группы пока ползают. Сведения, полученные воздушной разведкой, частично подтверждены. Наблюдение за перебрасываемыми войсками показывает, что основной удар немцы наносят по кратчайшему пути через нас на Краматорск, вдоль железной дороги. В контрударе участвует сборная солянка, готовых резервов у Клейста нет. Часть его сил мы перемололи, когда вырывались из Крыма, часть после нашего рейда он веером направил на Павлоград, Синельниково, Запорожье, Каховку, и снова к Перекопу, пытаясь восстановить контроль над железной дорогой. Распыление сил получилось великолепным, а нас там уже нет.

– Выводы, товарищ капитан? – усмехнулся я.

– Выводы простые, товарищ генерал-майор. Опираясь на наблюдаемую картину и результаты расшифровки радиоперехвата, считаю, что если разгром Гудериана и наша пробежка по тылам в его же стиле были для немцев неожиданными, то наш поворот от Барвенкова на Краматорск оказался неожиданным вдвойне. По всем канонам мы должны были встать в районе Барвенково-Лозовая – на неделю, не менее, для пополнения и отдыха.

Да, сейчас «херр генерал» в шоке, и бросает в костер все, что найдет под рукой. Наши же части подходят и садятся в оборону по правому берегу реки Самара, и на участке Дружковка-Артемовск. Мы не рвемся любой ценой к Красноармейскому – зачем, если эта рокада уже перерезана у Павлограда. Сегодня ночью наши неугомонные майоры Рагуленко и Деревянко ударом с тыла вскроют немецкий фронт в полосе нашей 37-й армии, и немцы в Славянске попадут в кольцо. Бойня, конечно, будет страшная – опыта уличных боев у наших еще нет. Но, без сомнений, через несколько дней Славянск будет взят… А это значит, что наши получат возможность снабжать войска в Барвенково-Лозовском выступе по железной дороге.

Я хлопнул в ладоши и сказал:

– Паникуют – так это очень хорошо! Отбери людей – устроить немцам темную и танец с саблями. Они, наверное, еще к нашим ночным концертам не привыкли – значит, будем приучать…

Тогда же и там же

Командир пулеметного взвода старший сержант Кукушкин Игорь Андреевич

Вот пуля пролетела – и ага! Пулеметный взвод – это вам не шутки, это три десятка бойцов: мое старое отделение и два десятка черноморских моряков, два немецких полугусеничника, два пулемета «Утес», один АГС «Пламя» и десять трофейных МГ-34… И если первое слово нам почти никогда сказать не удается, то второе и третье точно будет за нами.

Чем хорош «немец»? До «Печенега» он конечно не дотягивает, но расчет с ним куда мобильнее того же «Утеса» или, упаси Бог, «Максима». А бегать приходится частенько. Что касается патронов, то этого добра у немцев навалом. Восемь из десяти немецких зольдатиков бегают с винтовкой Маузера, патроны от которой подходят и к пулемету. Какая лажа, когда в нашем времени в каком-нибудь кино немецкая цепь была поголовно вооружена «шмайсерами». Увидишь «шмайсер», или, если правильно, МП-40 – это значит, унтер или герр официр, что равносильно смертному приговору. В первую очередь сие довели до снайперов и до нас, пулеметчиков.

Но разговоры разговорами, а то, что стреляный гильзы дно окопа в…надцать слоев застилают, так это не дело. Ведь на всем этом и навернуться недолго. Вот мои ребята взяли веники и метут. Ну его… у одного уже гильзы под ногами покатились, так и сел с размаху на копчик. Пока заметаем в отнорок траншеи, а там видно будет.

– Товарищи бойцы…

Оборачиваюсь, а у меня за спиной мужик. Посветил под ноги фонариком: полушубок, шапка-ушанка, по шпале в петлицах, носатый. Где-то я его видел… Или его портрет… Блин, он там еще с трубкой был… А кто это с ним – замполит наш бригадный, который «просто Леня». Обалдеть!

– Здравия желаю, товарищ комиссар 3-го ранга, пулеметный взвод четвертого батальона производит уборку рабочих мест после трудового дня. Расход боеприпасов – сверхплановый. Жалоб и замечаний со стороны противника не имеется. Докладывал исполняющий обязанности командира взвода старший сержант Кукушкин.

– Вольно, товарищ старший сержант! – Брежнев повернулся к своему спутнику. – Смотрите, Константин Михайлович, какие шутники! В гильзах по колено стоят.

Носатый заговорил:

– Товагищ стагший сегжант, – такого крутого прононса я не слышал даже в самых крутых «одесских» анекдотах моего времени, – скажите, что вы думаете о сегодняшнем дне?

Я впал в ступор.

– Не понял вопроса, товарищ капитан…

На помощь носатому пришел Брежнев:

– Это товарищ Симонов, журналист, корреспондент «Красной Звезды». Он хочет знать, что думаете о войне вы, ее простые рабочие.

Моему удивлению не было предела. Я, конечно, знал, что Симонов намертво прицепился к нашей бригаде, но чтобы вот так запросто ходил по окопам в сопровождении Ильича… Нет, сам товарищ бригадный комиссар в первой линии бывает постоянно, и не только в минуты затишья. Личной храбрости, боевого духа и способности сказать бойцам «делай как я», у этого человека не отнимешь. Хотя и Симонов в Белоруссии в окружении был, выходил в боевой поход на подлодке. Скажу ему – может, поймет?

– Товарищ военный корреспондент, – я махнул рукой в направлении нейтральной полосы, – вон там, в степи, лежат немцы. Еще утром они жрали, гадили, считали себя расой господ, а свои трудности – временными. Теперь они лежат в снегу, и им больше ничего не надо. Они уже получили свои полтора квадратных метра украинского чернозема, и им его вполне достаточно. Чуть дальше окопались их «кригскамрады». Они пока живы, пьют шнапс и жрут консервы, но это ненадолго, поверьте. Завтра мы успокоим и этих. Они, товарищ Симонов, не защищают свою Родину, своих матерей и невест. Они пришли сюда грабить, грабить, и еще раз грабить. Грабеж – вот высшая форма существования арийского организма…

Опустив глаза, я увидел, что присевший на дно траншеи Симонов зажал между плечом и щекой маленький фонарик и что-то яростно строчит карандашом в блокноте.

– Пгодолжайте товарищ Кукушкин, пгодолжайте… – промычал он, поднимая на меня глаза.

И тут на меня буквально навалился Брежнев, пытаясь раздавить в объятьях (правда, целоваться не стал – видно, ему уже объяснили, как это воспринимается в наше время):

– Как сказал, сержант! Прямо припечатал! Грабеж – высшая форма существования арийского организма… В гранит, в бронзу, в мрамор!

Эх, с мысли сбил, товарищ Брежнев, тайный гомосек ты наш… Да и Симонов, видно, понял, что продолжения не будет. Хотя… Нет, не надо. Или надо?