Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!

Дочка же моя часто гостит в детской половине замка. Там самый настоящий детский сад – под ногами крутится мелюзга: Аня, Коля, Миша. Ане уже шесть – она спокойная и тихая девочка, хотя часто шалит вместе со своим младшим братом Николаем. А вот тот – ему не исполнилось еще и пяти лет – доставляет немало хлопот окружающим. Мальчишка упрямый и своенравный, да еще и воинственный не в меру. Он всегда таскает с собой деревянное ружье, которое подарил ему отец-император. Михаил же, которому недавно исполнилось три года, – просто веселый и общительный карапуз, любимец всей семьи.

Вообще же Павел – хороший отец. Он часто заходил на детскую половину замка, чтобы пообщаться с детьми и поиграть с ними. Император ласково называл их «моими барашками». А вот мать – императрица Мария Федоровна – дама строгая, и к своим сыновьям и дочерям относится совсем не по-матерински. Она держит их в черном теле, считая, что снисходительность лишь портит детей.

Главной же над всей этой царской детской считается Шарлотта Карловна Ливен, женщина умная, с твердым характером и огромной энергией. Канцлер Безбородко как-то сказал о ней: «Жаль, что генеральша Ливен не мужчина: она многих бы удобнее нашлася воспитывать князей молодых». Ну, как говорится – что выросло, то выросло… Александр и Константин уже люди женатые, и воспитывать их поздно.

Дети же – они везде дети. Мальчики и маленькая Аня часто устраивают шумные игры, в которых принимает участие и сам император. На их шалости неодобрительно поглядывают императрица и няня – уроженка Шотландии Джейн Лайон. Ее часто за глаза называют «няней-львицей», обыгрывая ее фамилию. В Польше во время мятежа под предводительством Костюшко мисс Лайон случайно оказалась в Варшаве. За сочувствие к России поляки посадили ее в тюрьму, где она и пробыла семь месяцев, пока войска генерал-аншефа Суворова осенью 1794 года не заставили капитулировать столицу Польши. С тех пор Джейн Лайон люто ненавидела поляков и сделала все, чтобы и ее воспитанники – великие князья – тоже унаследовали сходные чувства к «кичливым ляхам».

Как и все дети, великие князья и княгини проявили большое любопытство к новым людям, появившимся в окружении их родителей. Они быстро освоились с Дашей и безо всякой опаски играли с Джексоном, который очень любил детей и с обреченным выражением на морде позволял им таскать себя за уши и лохматую бороду. Ко мне же младшие Романовы относились с некоторой опаской – все же я был для них слишком старым.

А с императрицей мы как-то сразу нашли общий язык. Она оказалась женщиной на удивление хозяйственной и домовитой. Понятно, что таковой невольно станешь, если у тебя на руках большое беспокойное семейство. Но в отличие от жен наших олигархов, Мария Федоровна была мастерицей на все руки и не любила сидеть без дела. Да и художественный вкус у нее был неплохой.

Я читал, что, еще будучи принцессой Софией Марией Доротеей Августой Луизой Вюртембергской, в своем Этюпе она, словно простая садовница и огородница, ковырялась в земле, выращивая цветы и овощи. Став цесаревной, Мария Федоровна с увлечением планировала и разбивала в любимом Павловске цветники, спорила до хрипоты с архитектором Чарльзом Камероном, обсуждая с ним проекты построек.

Недаром говорится – в споре рождается истина. В конечном итоге у Камерона и Марии Федоровны – а ее смело можно записать в соавторы знаменитого шотландца – получился настоящий шедевр. И дворец, и павильоны, и колоннады в Павловске и в наше время восхищают тех, кто приезжает в эту загородную резиденцию цесаревича Павла Петровича, чтобы полюбоваться на это чудо садово-паркового искусства.

Да и сама Мария Федоровна умела много чего делать своими нежными женскими ручками. Например, она отлично знала токарное дело. Многие чернильницы, письменные приборы и просто изящные безделушки были изготовлены ею из янтаря и слоновой кости на токарном станке. Владела императрица и резцом. Сохранились несколько прекрасных камей, сделанных Марией Федоровной из яшмы и агата, на которых в образах античных богов были изображены императрица Екатерина II и ее сыновья. Ну, а если вспомнить, что эта удивительная женщина ко всему прочему еще неплохо рисовала… В Павловском дворце после нее остались на память детям и внукам гравированные по молочному стеклу портреты, пейзажи и натюрморты, живопись масляными красками, акварелью и пастелью. Так что я вполне заслуженно зауважал эту замечательную женщину.

Мы разговаривали с ней о пока еще плохо известной в Европе архитектуре Японии, Индии и Китая. Императрицу удивило умение японцев в сравнительно малом объеме создавать гармоничные и изящные интерьеры. Мария Федоровна с увлечением чертила на больших листах бумаги планы новых садовых композиций, которые она собиралась создать в Гатчине и Павловске. Оставалось лишь дождаться лета.

– Алексей Алексеевич, – говорила она, – я надеюсь, что вы не откажете мне в помощи, и мы с вами сделаем такое, что еще никто до нас не делал. Государь очень устает от своих трудов на благо России, и ему будет приятно отдохнуть в новой беседке, любуясь клумбой с удивительными по красоте цветами.

Я кивал, соглашаясь с императрицей, а на душе у меня скребли кошки. Дело в том, что Василий Васильевич Патрикеев рассказал мне, что два дня назад в Буде после неудачных родов скончалась старшая дочь Марии Федоровны и императора Павла, семнадцатилетняя Александра Павловна.

Этой несчастной девушке все время не везло. Сначала было сватанье взбалмошного шведского короля Густава IV, который в самый последний момент отказался подписывать с ней брачный контракт. В конце концов Александру выдали за эрцгерцога Иосифа, брата австрийского императора Франца II. Иосиф носил титул палатина Венгерского[34 - Палатин – высшая после короля государственная должность в Венгерском королевстве. Королем же считался император Австрии, а потому палатин именовался еще вице-королем Венгрии. Палатин совмещал функции премьер-министра и верховного судьи королевства.]. Брак этот был чисто политическим – таким способом Павел пытался укрепить свой временный союз с Австрией.

После свадебных торжеств в ноябре 1799 года Александра Павловна с мужем отправились из Петербурга в Вену. Отец и дочь, словно предчувствуя скорую трагедию, прощались друг с другом со слезами на глазах.

И в самом деле, в Вене молодой супруге брата австрийского императора был оказан холодный прием. Ее третировали и унижали, причем особенное старание в травле дочери русского царя проявила императрица Мария-Терезия Неаполитанская. К тому же в нарушение брачного контракта от Александры требовали перейти из православия в католичество. Австрийцы были обеспокоены тем, что сербы и другие православные – подданные Австрии – толпами приходили на службу, которую для Александры проводил ее духовник отец Андрей Самборский.

Вскоре Александра Павловна узнала, что у нее будет ребенок. Беременность протекала тяжело, у молодой женщины был сильный токсикоз. Врач же, которого прислала к ней в Буду императрица, был груб с пациенткой и не оказал бедняжке практически никакой медицинской помощи. А придворные повара, словно в насмешку, готовили для нее блюда, которые она не могла есть. Александра ослабела и к концу срока беременности напоминала тень.

Роды продолжались несколько часов. Они измучили ее. Когда же акушер понял, что силы роженицы на исходе, он не нашел ничего лучшего, как оставить ее и отправиться за советом к мужу, словно Иосиф был патентованным врачом. Все это кончилось тем, что рожденная Александрой девочка умерла, прожив на свете всего несколько часов. А на девятый день после неудачных родов умерла и сама юная мать. Произошло это 4 марта, то есть позавчера.

Василий Васильевич, который рассказал мне эту печальную историю, лишь разводил руками.

– Понимаешь, Алексей, мне до слез жалко бедную девочку. Но чем мы могли бы ей помочь? Если бы она находилась в Петербурге, то, скорее всего, наши медики спасли бы и ее и ребенка. Но у нас не было никакой возможности вовремя попасть в Буду.

Я не знаю, как сообщить о смерти дочери Павлу и Марии Федоровне. А не сообщать нельзя. Ведь нас тогда заподозрят в неискренности – император знает, что мы прекрасно осведомлены о нашем прошлом, которое их будущее. И если мы начнем от него что-то скрывать, даже из самых лучших побуждений, до добра это не доведет…

И вот именно мне поручили стать «черным вестником», который сообщит родителям о смерти их ребенка. Мне очень не хочется это делать. Но надо…

* * *

7 (19) марта 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Командир лейб-гвардии Егерского батальона генерал-майор князь Петр Иванович Багратион

Гмерточемо![35 - Боже мой! (груз.)] То, что я узнал вчера от подполковника Михайлова, просто в голове не укладывается! Откуда эти люди приехали в Петербург и кто они – мой новый знакомый так мне и не сказал. Я понял только то, что прибыли они издалека, и что все они являются рыцарями Мальтийского ордена, который недавно возглавил сам император Павел Петрович.

Подполковник рассказывал мне про какую-то далекую и труднодоступную землю в Тихом океане, где живут потомки русских крестоносцев, переселившихся туда вскоре после падения Иерусалима. Может быть, это и есть та самая легендарная земля Жуана да Гамы, которую давно и безуспешно ищут морские экспедиции?

Судя по чудесному оружию, с которым прибыли к нам эти люди, обитатели далекой провинции ордена Святого Иоанна Иерусалимского обладают удивительными знаниями, неизвестными в Старом и Новом Свете. С помощью небольшой коробочки подполковник Михайлов переговаривался со своими подчиненными на расстоянии, причем их голоса были слышны так, словно они находились в одном с нами помещении.

Только старший этих людей пригласил меня не для того, чтобы продемонстрировать свое грозное оружие и прочие чудесные вещи. По поручению государя я должен был согласовать с подполковником план действий на случай отражения нападения британской эскадры на город и порт Ревель. Я давно подозревал, что наши бывшие союзники ведут двойную игру и ненавидят нас не меньше, чем французов. Поэтому известие о возможной вражеской диверсии меня не удивило.

Меня удивило другое – то, что подполковник со своими людьми (а их у него всего два десятка – я специально его переспросил) рассчитывают не только отбиться от сильной эскадры, возглавляемой таким прославленным флотоводцем, как адмирал Нельсон, но и полностью разгромить ее. Мне показалось, что заявление подполковника – просто попытка обмануть неприятеля. Понятно, что лучше, когда враг считает тебя сильнее, чем ты есть на самом деле. Но зачем же вводить в заблуждение тех, с кем ты вскоре пойдешь в бой?

Да-да, именно мои егеря должны будут принять участие в отражении нападения британцев на Ревель. Я, конечно, заверил подполковника, что солдаты будут сражаться до последней капли крови и скорее умрут, чем отступят хотя бы на шаг. Но судя по выражению лица собеседника, ему не совсем пришлись по вкусу мои слова.

К тому времени в Кордегардию, где располагался штаб подполковника, подошли люди из его команды. Их было немного, но каждый из них, как я понял по выражению их лиц и поведению, уже имел боевой опыт. Поверьте мне, лично поучаствовав во многих сражениях, я могу довольно быстро отличить человека, побывавшего под вражеским огнем, от того, кто хотя и рассказывает о своей храбрости и одержанных победах над врагом, на самом же деле ни разу не слышал визга пуль над головой, лязга сабель и предсмертных криков поверженных бойцов.

Удивительно, но все они знали меня в лицо. И не только знали, но и уважали, вежливо со мной здоровались и всячески выказывали свое почтение. Я же не знал ни одного из них, хотя память на лица у меня отличная. Например, прямо сейчас я бы узнал любого из солдат Астраханского пехотного полка, в котором в 1783 году начинал свою службу под славными русскими знаменами.

Познакомившись с пришедшими, я уселся вместе с ними за стол, заваленный бумагами и картами, и принял участие в своего рода военном совете. Обсуждался вопрос противодействия наглым британцам. Как и их командир, офицеры в странной пятнистой форме были полностью уверены в том, что им удастся разбить неприятеля.

– Поймите, князь, – убеждал меня майор Никитин. – Главная задача наших и ваших людей – нанести неприятелю максимальные потери. На кораблях в порт войти можно, и вред большой тоже можно там сотворить. Но ведь и наш флот купно с береговыми батареями сделает все, чтобы этого не случилось. Баталия будет жаркая.

Я полагаю, что при такой ожесточенной пушечной пальбе британцы не рискнут высадить десант прямо в порту. Ведь одно метко выпущенное пушечное ядро может утопить шлюпку с морскими пехотинцами. Поэтому десант неприятель, скорее всего, высадит немного в стороне – где именно, мы постараемся узнать. Но место это не будет защищено нашими батареями. А вот малые корабли англичан с небольшой осадкой, которые, собственно, и доставят десант к месту высадки, смогут поддержать его огнем своих орудий.

Так вот, наша задача – перестрелять десантников, чтобы ни один из них не вернулся на свои корабли. Помните, князь, как поступил при Кинбурне в 1787 году великий Суворов?

Я кивнул, вспомнив блестящую победу Александра Васильевича над турками. Дело тогда было жаркое – турки высадили отборное войско на Кинбурнской косе, собираясь после захвата небольшой русской крепости двинуться на Херсон, чтобы уничтожить там наши верфи со строящимися на них кораблями. Вражеский десант поддерживали турецкие корабли, своим огнем наносившие нашим войскам немалые потери.

Суворов, тогда уже генерал-аншеф, позволил османам высадиться и продвинуться почти до самых стен крепости. Тем самым он добился того, что пушечный огонь с турецких кораблей ослаб. Напротив, наши пушки начали картечным огнем наносить туркам большие потери.

Потом последовала яростная рукопашная схватка. Хотя несколько наших атак поначалу и оказалось безуспешными, но в конечном итоге турки были опрокинуты, а десант прижат к лиману и почти полностью уничтожен.

– Но, господин майор, – сказал я, – вы рассчитываете уничтожить вражеский десант не штыковой атакой, а огнем из ружей. Я вас правильно понял?

– Не совсем, князь. Наших стрелков будут поддерживать картечным огнем несколько батарей конной артиллерии.

– Вы имеете в виду лейб-гвардии Артиллерийский батальон, сформированный четыре года назад из бомбардирской роты Собственных Его Величества Гатчинских войск? – спросил я. – В его составе, действительно, есть конная артиллерийская рота. Мне приходилось видеть ее на маневрах – бомбардиры, обученные графом Аракчеевым, стреляют весьма споро и цельно.

– Да, князь, именно о ней и идет речь. Эта рота, возможно, усиленная дополнительными легкими орудиями, будет нашим мобильным резервом. Командует ею ваш старый знакомый по Очакову полковник Василий Костенецкий. Артиллерист он отменный, да и в случае рукопашной схватки полковник с его геркулесовой силой может немало дел натворить. Банником он машет, словно тот для него легче дамского веера…

Присутствующие рассмеялись, а я с удивлением посмотрел на них – откуда они знают о Костенецком? Действительно, Василий Григорьевич был силен, как медведь. Он один шутя поднимал пушку, легко ломал подковы, рывком за хвост валил наземь коня.

– А что будут делать мои егеря? – поинтересовался я. – Если надо, они могут ударить в штыки. Правда, я учил их не этому…

– Ваши егеря, Петр Иванович, должны метко стрелять и поражать врага так, чтобы им не пришлось идти в штыковую атаку. Надо только научить их правильно выбирать позицию и время от времени ее менять, чтобы противник не подавил егерей огнем – ведь британские солдаты тоже неплохо стреляют.

А теперь, князь, когда основные вопросы мы с вами вроде бы решили, нам следует отправиться в Михайловский замок, чтобы предстать перед государем и доложить ему наши соображения. Я свяжусь с его флигель-адъютантом, – тут подполковник Михайлов посмотрел на лежавшую перед ним чудо-коробочку, разговаривавшую человеческим голосом, – и если государь будет свободен, то он непременно нас примет…

* * *

9 (21) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Герцог Евгений Вюртембергский