выкосит и вылижет! Это он всё позароостил.
– Да кто это – он-то?
– Да директор твой толстобрюхий, депутат этот, мать его перемать!
И всем понятно, что теперь это у них надолго.
Оба уволенных солдата сегодня в дембельской форме, переиначенной и разукрашенной так,
что на уставную она уже едва похожа – так ведь обычай такой, куда же денешься? Оба, конечно,
ещё и чуть поддатые, а один так уже и не чуть. Почему бы и в клубе не покрасоваться? В конце
концов, разве не для этого служили?
А в клубе Светлана, которая и в самом деле никогда сопливой не была. Теперь же – красавица!
Нет, не правильно, теперь она – писаная красавица! Чего стоит одна её толстая коса, пожалуй,
25
единственная на всю Пылёвку, а может быть, и на весь район! А кожа какого-то мягкого, прямо-таки
персикового цвета?! А тонкая фигура, в которой уже теперь угадывается стать её серьёзной
матери! А изгиб точёной талии, который бьёт по круто начинающемуся бедру? И это всё при том,
что Роман тут же ловит на себе её тайные, испуганно-призывные взгляды. Но с другой стороны…
«Распланировали они тут всё за меня», – ущемлённо думает он. К ней просто так не подойдёшь.
Подойти к ней – значит уже наполовину жениться. А надо ли это ему? Хороша Светлана, да только
не такая, как Люба, и потому ничем родным от неё не веет. Ни душевной, ни физической тяги к ней
он в себе не слышит. Впрочем, после встречи с Любой физическое смолкло в нём вовсе. Свечение
любимого образа с лёгкими, дурманящими завитками на шее, с чуть вздёрнутым носиком выжигает
и подавляет всё.
Первая неделя, прожитая Романом дома, удивляет и мать, и отца. Демобилизованный солдат
почему-то постоянно сидит дома. Вечерами ходит, правда, в клуб, но после кино сразу же, как из
увольнения, прибывает домой. А если и задерживается на танцах, которые в клубе почти каждый
день под собственный ВИА с двумя гитарами и барабаном, то не больше, чем на полчаса. И как
это понять? По разумению Огарыша, сыну сейчас по всем статьям полагается приходить с
петухами, а он уже в двенадцатом часу сидит на веранде и дует молоко с хлебом под
недоумённым материнским взглядом. Михаил от этого вроде бы даже как-то по-отцовски не
востребован. Сына сейчас полагается для порядку строго и периодически приструнять за то, что
тот шарится где-то ночами. Сын же должен изворачиваться, пряча глаза, но всё равно бегать. А тут
что выходит? Тут всё как-то не по-правильному правильно. А что за странная печаль в его глазах,
заметная уже и в первые минуты встречи, и на вечеринке в его честь? А почему вечеринки он не
хотел? Другой бы на его месте юлой ходил, всех друзей обежал и собрал к себе. А ему хоть бы что.
И Светку в упор не видит. Почему!? Но ведь самого-то Романа не спросишь, да и у Светки ничего
не выпытаешь. Огарышу остаётся лишь следить за оперативными донесениями «сватей-шпионок».
Эх, сбиты и подпорчены все отцовские планы и мечты…
Маруся же и вовсе растеряна. С нетерпением ожидая сына, она думала, что уж с такой-то
красавицей, как Света, у него всё пойдёт как по маслу, ведь лучшего варианта и придумать нельзя.
Она даже с удовольствием представляла, как после Роман будет ей благодарен за то, что она с
такой невестой пособила. А тут вовсе никак и ничто не идёт. Никого Маруся не любит так, как
своего единственного сына, и не болеть за него всей душой не может. Порча на нём какая, ли чё
ли? Так не похоже. Нагадать бы что-нибудь ему, наворожить, но здесь нельзя – не тот случай.
Собственные болезни знахарям не под силу.
Галине Ивановне с приездом Романа удаётся наладить с дочерью самые доверительные
отношения – если уж не советовать, так знать-то проблемы дочери она должна? Каждый вечер
теперь она, сопереживая, обсуждает со Светой всё, что касается Романа: во что был сегодня одет,
как держался, не заглядывался ли на кого, как смотрел на неё? Отношение Галины Ивановны,
вовлечённой теперь в эту интригу, изменены к нему вкорне. В какого роскошного мужчину,
оказывается, развернулся этот некогда гадкий утёнок! Не однажды видя его на улице, она уже не
может не смотреть на него пристальней, чем обычно. Плечи его, так и оставшиеся с некоторой