Сказки Белой Горы. Часть IV

– Тонечка, выпить чего осталось?

Поняв, что одержала полную победу, хитрющая жена достала из холодильника неполную водочную бутылку и набулькала граммов сто пятьдесят жаждущему супругу. Тот выпил, повеселел и даже лицо его разгладилось. Он с недоумением осмотрел наряд жены:

– Что ты вырядилась в обноски матери?

– А во что ты мне прикажешь наряжаться? На диван брякнулся и захрапел, а я целую ночь вертелась то так, то этак… Решила вот с утра поглядеть, как я буду выглядеть старухой…

Муж виновато посмотрел на неё и… исправился. Всю следующую неделю супруги ходили счастливыми.

… Луноход поддался на провокацию и в нескольких штрихах обрисовал кусочек бирюлёвской жизни образца девяностых годов:

– К одиннадцати годам я уже курил, считался самостоятельным, зарабатывая на сигареты и сладости. Дело обычное: жизнь заставляла шустрить. Кто машины мыл, кто при заправках отирался, вставляя пистолеты в бак, кто шустрил при бандюганах. Я крал эмблемы с машин, а продавал в соседнем Царицино. Помнится, одна эмблема стоила (если по дешевке) 15 пачек «Винстона». Чем не жизнь? Потом я и зеркала для Газелей освоил. Особенно ценились те, что с поворотниками. Вот такие воровские, шельмовские и, как их стали называть позже, лихие, были девяностые годы. Каждый выживал как мог и никого ничего не удивляло. Вот типичная история. Гаишники тормознули пьяного водителя, не то, что совсем окосевшего, но в подпитии изрядном. Тот запел обычную в таких случаях песню: «Ребята, давайте договоримся». Те ему отвечают, что стоить это будет пара тысяч баксов. Водила обрадовался и заявил: «Не вопрос, только у меня купюра крупная – 5000 долларов». И действительно достаёт такую бумажку – денежную единицу не то Намибии, не то Ботсваны, точно не помню уже. А бумажка эта, чуть не самая мелкая купюра ихняя, одно название – доллар. Те дорожные грабители (а как их ещё назвать?) забирают крупную деньгу и дают ему три тысячи настоящих штатовских долларов сдачи…

Весёленькая жизнь. Школа – формальность, кругом капиталистические джунгли, а мы в них – мелкие хищники. Одно плохо – курить мне запрещали. Вы сами знаете: запретить курящему сигареты, всё равно, что не разрешать человеку дышать и отправлять естественные надобности. Во дворе тоже не больно подымишь – заложат в момент. Мы и повадились ходить в парк к голубятням – двойное развлечение: и накуримся всласть, и к птицам заберёмся под сетку.

Скептик Костя недоверчиво спросил:

– Какие голуби в Москве? Нет, не так спросил: с какого перепуга голубятни? Не хрущевские и не брежневские времена…

У Лёхи слегка дрогнули мускулы лица:

– Если ты хорошо знаешь Москву, а не только окрестности Курского вокзала, то имеешь представление о Бирюлевском парке. В нем же есть огороженные забором шесть соток, на которых и построены эти голубятни. Мы в них часто залезали из-за мальчишеского интереса. Понаблюдать за поведением птиц интересно. И как-то раз, приятель мой Валерка, свернул тридцать второй арматуриной замок навесной на двери самого невзрачного сараюшки…

– Там что, склад арматуры был? – поддел Костя, – не первой, не десятой, не двадцатой…

– Не сбивай и не ехидничай, я не о количестве говорю, а о размере. Какой ты технарь, если не знаешь арматурных стандартов, резьбовых?

– Да я пошутил, а ты всерьёз воспринял.

– Тогда не шути, а дослушивай. Заходим и охреневаем: внутри стоят ящики – метизы называются, я потом узнал, в них РПГ, ПТРК, ручные пулемёты, автоматы, патронные ящики. Мы со страху дали дёру, даже ни одного патрончика не прихватили… Вот тебе и бирюлёвское захолустье.

– С оружием-то что стало? – Кучак, оттянувший службу ефрейтором в боевой армейской части, с былым блеском в глазах посмотрел на Лунохода.

– Известное дело: менты приехали и забрали. Мы были так потрясены, что родители быстро из нас выпытали все сведения и позвонили в райотдел. Может – к лучшему, с дури малолетней такого могли наворотить…

Помолчали. Каждый задумался о чём-то своём. Мы с Кучаком – о коварстве судебной системы. Костя попытался выпросить у Александра Васильевича сигарету, но тот решительно отказал. С ним этот номер практически никогда не проходил. Сам он, будучи в добром расположении духа, нередко одаривал бедолаг страшнейшим в зоне дефицитом, но люто злился если у него что-либо просили, а тем более нагловато выклянчивали. Незадачливый любитель «стрельнуть» сигаретку-другую, без особого огорчения вздохнул:

– Нет в тебе пролетарской солидарности, а ещё Солженицын призывал зеков помогать друг другу.

Кучак подбоченился:

– То-то я гляжу по его произведениям, как о себе только и думали они, живя по принципу: умри ты – сегодня, а я завтра.

– Ну, есть конечно, но и о помощи друг другу там тоже написано. Кто о товарищах по несчастью не заботится, кончают плохо. Ты, к примеру, знаешь, что президенты южной Кореи все сплошь сидели, а иные убиты даже были?

– Так уж и все? – недоверчиво поинтересовался я.

– Точно говорю, никаких исключений, по крайней мере, до сих пор не было. С другой стороны – приличная богатая страна, но стоит проигнорировать заботу о людях – и вот вам итог.

Кучак не растерялся и презрительно возразил:

– Я тебе не президент страны Утренней Свежести и опекать тебя не обязан.

Костя повернул к нему лицо:

– Ну ладно, ладно, я вроде шутки сказал, ты не злись особенно. Кстати, для всех говорю, Солженицын закончил свой «Архипелаг ГУЛАГ» в год двух юбилеев: 50 лет советской власти 100 лет со дня изобретения колючей проволоки…

Рослый Сергей задумчиво потёр переносицу:

– М-да, фактик любопытный, но ты бы лучше историю из личной жизни нам поведал.

– Историю, говоришь? Их полно. Какую же вам преподнести? О, вот как раз подойдёт, именно в масть. Последефолтный год, Крещение. За окном мороз, состояние – зимняя спячка. Мать с женой выпихивают меня из квартиры, под предлогом набрать святой воды – не торчать же им в очереди на холоде. Время – три часа дня. Поупирался я малость – рано ещё, святить-то не скоро начнут, а они своё талдычат: мол, в очереди будешь в числе первых. Что делать? Ругаться с бабами – попусту тратить время и нервы. Вытащи л из кладовки канистрочку из-под антифриза, на четыре литра, оделся потеплее и отправился под пустобрехские напутствия жены и матери «на задание». Выхожу из подъезда и сталкиваюсь нос к носу с Витьком. Он из нашего дома, живёт на первом этаже, только метров на двадцать поближе к магазину. У него тяжелый похмельный синдром и торопился он ко мне – занять денег на выпивку. С деньгами тогда у большинства неважно было, но меня не коснулась подобная проблема – работа вахтовым методом в Москве, позволяла жить, с оговорками, безбедно. Витёк – такой же Поплавок Грузилович, как наш жмодливый Александр Васильевич: тихарь, любитель выпивки и рыболюб.

Кучак недовольно засопел, но проглотил язвительную реплику молча. Мстительный Костя, довольный, что уколол старичка, продолжил:

– У приятеля замерзший видок: большая сопля съехала на усы, а коленки, как он выразился, вот-вот лопнут от холода и скрипят, как ржавый механизм. Деньги в кармане есть, возвращаться домой не надо, да ещё мои бдят – жена у дверного глазка, а мать у окна стережёт, когда я появлюсь на улице. Спрашиваю у Витька: «У тебя дома кто есть?» Оказалось – никого. Мчимся к нему. Я ещё рукой помахал, когда выходили из подъезда, мол, всё в порядке, а сами в магазин и, потом, к нему. Витькина жена Юлька, к нашему счастью, находилась на работе. О ней стоит сказать отдельно. В своё время приятель женился, по его выражению, на бесформенном куске мяса, весом сто три килограмма космической глупости. К жизни она относилась с беззаботной лёгкостью и имела три основных состояния: большую часть жизни улыбалась и глуповато смеялась, иногда крикливо истерила, а ещё, постоянно налегала на еду, усаживаясь за стол раз десять за день. Если сказать короче: обаятельная улыбка, мозговой вакуум и пытливо жующий рот. Как с ней уживался Витёк, понятия не имею. Я бы такую вытолкал на второй день.

Кучак вновь не смолчал:

–Почему не в первый?

Костя хмыкнул:

– Попробовать, оценить все ж таки надо.

– Чую, что оценил, – не утерпел дед.

– С ума сошёл? Я же почти верующий! Не перебивай, старый, а то рассказывать перестану.

На Александра Васильевича зашикали и он притих с недовольным видом. Остальные слушали:

– К деторождению семейная пара не стремилась, может это и помогало мирному сосуществованию. Ой, ладно, я отвлекся. Когда краснющая, как из бани распаренная, Юлька вломилась в квартиру, мы заканчивали третью бутылку…

Оценив опустошение, произведенное нами в холодильнике, она взвилась и поволокла нас обоих к двери, обещая утопить в Уперте. Это речка наша Уперта, в Богородицке. Сказать по-местному – в ней утонуть можно лишь особо пьяным, либо особо старательным… У выхода взмолившийся Витёк был помилован, а я вытолкан в подъезд. Куртку с канистрой он мне в окно подал. Одеваюсь я, значит, на морозе и раздаётся рядом со мной такой миленький мелодичный голосок: «Что за срочная эвакуация? Видать по всему, муж не вовремя вернулся?»

Оборачиваюсь, рядом стоит бывшая подруга жены толстушка Валя (они разругались года за три до того). Взгляд лукавый, готовый к приключениям, даже ищущий их. Слово за слово, смекаю: не всё так дурно складывается…

Спустя минуту мы с ней направились в сторону церкви, через парк. Наш дворцово-парковый ансамбль знаменит, кстати, на всю страну. Если кому из вас неизвестно, то это резиденция графа Бобринского – сына Екатерины II и Григория Орлова. Его дворец теперь является музеем.

Кучак покряхтел:

– Как ты, негодник, попёрся в храм с чужой бабой?

Костя покачал головой:

– С чего ты взял, что мы пошли в церковь? Я сказал, что мы пошли в сторону церкви, а это, как говорится, немножко другое. Жила она в той стороне. Снежок поскрипывает, мы весело шагаем в предчувствии приключений… Жила она в старенькой двухэтажке дореволюционной постройки. Бабки у подъезда со злобным любопытством на меня косятся и без стыда обсуждают меж собой: «Гляди, нового нашла и с виду чистенький, не то, что прежний. Тот сантехником был, ходил в рванье, да ещё несло от него дерьмом».

Я чуть было не остановился. Валентина, с высокомерной невозмутимостью аристократки взяла меня под руку и втащила в потрёпанную годами дверь. Да, редкая выдержка, такая встречается разве что у мошенниц, проституток и актрис. Поднимаемся на второй этаж. Спиной к нам стоит фигуристая тётка в новеньком спортивном костюме в обтяжку. Избыточное количество эмблем «Адидас» явно говорит, что сшили одежду в полулегальном подвальном цеху. Тогда все рынки и магазины ломились от поддельной продукции. На звук наших шагов особа в фальшивом «Адидасе» оборачивается, и я обмер, глядя на её лицо: вылитая Хиросима Нагосаковна после ядерной бомбёжки. Она приветливо улыбается физиономией из фильма ужасов и, представьте, чарующим мелодичным голоском заявляет: