Фантасофия… Академик мира сего… 2000—02 годы

– Только, пожалуйста, не делай глупостей! – умоляюще глянула Таня. – Их уже судили и они получили…

Но Лёша не стал дослушивать. Он легко вымахнул обратно на карниз и ловко соскользнул по водостоку на тротуар. Он мог бы показаться призраком или сном – но авоська с апельсинами, оставленная им у Таниного изголовья, ясно показывала, что он БЫЛ.

***

Хмыря жил на втором этаже. Тем лучше – подумал Лёша – легче достать! И стал долго, пронзительно звонить в дверь. За дверью Хмыри не отвечали – но кто-то явно дышал у глазка, испуганно шоркал тапочками, пытаясь не выдать своего присутствия.

– Хмыречка! – ласково попросил Мезенцев. – По твоей одышке – с которой тебе не пробежать и ста ярдов – я делаю вывод, что ты дома. А по твоему молчанию я делаю вывод, что ты один. Так что открой мне, пожалуйста, Хмыря, и покончим уже с этим…

Молчание за дверью. Учащенные всхлипы смертельно напуганного существа.

– Хмыря! – снова заладил Лёша. – Ты зря такой неуступчивый! Ты лучше меня не зли, у меня ведь сорок колен опричников и конкистадоров! Я хочу видеть тебя, сладкий мой! Почему бы тебе не удовлетворить мой мазохизм и не отпинать меня, как девчонку?! Такую, знаешь, слабую, беззащитную дуреху, которая просто обозналась в поисках счастья?

Молчание перешло в удушливый сип. Хмыря уже умирал, уже почти нассал в трусы. Его колотило так, что его адреналиновые волны проходили сквозь стальную дверь, зловонным дыханием окатывали Мезенцева.

– Я тебе открою тайну, Хмыря! – прищебечивал Лёша. – Я гей! Представляешь, как классно! Так открой же, мой друг, мой Чертовски Сильный Мужик, и топчи меня ногами, потому что я твоя сучка!

– Уходи, Лёха! – наконец, отозвался Хмыря дрожащим голосом. – Добром прошу, а то я милицию вызову…

– Нет, муженек, тебе не уйти от исполнения супружеского долга посредством милиции! Потому что я перерезал телефонный проводок! Я ведь знал, что ты уже не любишь меня, уже не хочешь… А я так хочу ещё раз быть с тобой, хорошенько помассировать в руке твою упругую сосиску!

Из соседних дверей стали выглядывать соседи. Лёша работал уже на публику – сам он был совершенно бессовестный, а Хмыре теперь не отмыться…

– Ну что же ты, Хмыря?! – ревниво недоумевал Мезенцев. – Или уже забыл, как ты любил ласкать языком мой теплый пах?! Вспомни же, милый, тебе никогда не будет ни с кем так хорошо, как со мной!

Соседи плевались и с гневом на педиков захлопывали двери.

– Пошел вон! – орал, рыдая, Хмыря за дверью. – Пошел вон! Пошел вон!

Лёша понял, что с этой стороны ему ничего не светит и вышел во двор. Хмырин балкон нависал достаточно низко. И, к счастью, был не застеклён…

С крыши стоявшего поблизости фургона Лёша перепрыгнул на пожарный карниз, просеменил до балконной решетки и перемахнул её гимнастическим жестом. Балконная дверь заперта – но что нам шпингалет на какой-то остекленной трухлявой двери?! Ударом ноги Лёша выбил обе створки и ворвался в завешанный шторами комнатный полумрак. Хотел подать отсюда какой-нибудь кошачий мяв, чтобы приятно изумить «партнера» своей любящей близостью. Что-то грохнуло, будто шкаф упал. И тут же Лёшин бок опалил осиный укус. Так бывало в детстве: сидишь в акациях над речной кручей, прижмёшь осу ненароком – и как ожжешься…

Рука Мезенцева скользнула вдоль живота – и он почувствовал мокроту. Поднял глаза – перед ним был трясущийся Хмыря с отцовским пистолетом в руках. Чуть заметный пороховой дымок шел из длинного ствола… Хмыря дрожал, истекая потом, дрожали его губы, ресницы, его нос и, конечно, руки: пистолет в них просто плясал, как индикатор звука на магнитофоне.

– Теперь ты доволен, придурок?! – заорал со всхлипом Хмыря.

Кровь прибывала пульсирующими толчками, пропитывала липкой мразью сорочку и пиджачок, даже капала на Хмырин ковер…

Лёша вспомнил наставления деда, левой рукой выдернул рубашку из-под ремня, скатал в плотный широкий валик и прижал к ране заместо тампона. Пока в руке ещё есть сила – он удержит свою кровь… своё-то ведь карман не тянет…

Хмырю дергал тик – он так и не выпустил оружия, даже с места не сошел – а все что-то бормотал, прищебечивал, словно окончательно рехнулся.

Господи, как всё-таки больно… – ощущал себя Лёша. – Так вот ты какая, боль… я щедро раздавал тебя другим, а сам-то и попробовать не удосужился… Интересная штука – ишь, трезвонит в мой мозг, что мол не всё в порядке… Отставить, боль! Я сам знаю, что в этом мире сплошной беспорядок!

– Поздравляю, Антон! – через силу улыбнулся оседающий на ковер Лёша. – Ты попал в гондон! От этой минуты ты, парень, в полном говне, с головкой даже… С двумя твоими равноценными головками…

– Чё ты мелешь-то! – била и мяла Хмарова истерика. – Чё мелешь-то? Дурак… Это ты в говне, понял?! Ты! Ты тут обдристал мой ковер своими почками и ещё говоришь мне что я… Сука ты позорная, Лехан, сука… убить тебя…

– Теперь придётся! – с понимающей издевкой кивнул Лёша. – А то как же! Ты ведь судимый, Антоша, уже… (на мгновение глаза затекли чем-то багряным, и Лёша почувствовал, что отключается, потом все-таки выплыл) А теперь ты снова подбил человека… Так что тебе предстоит одна неприятная работенка – замочить меня и где-то на стройке замуровать в бетон… А я не уверен, что ты это сможешь, Антоша Хмырь! Иди-ка выпей для храбрости, может, на пьяную голову смелее будешь! У тебя ведь все подвиги с бодуна…

– Ах ты, сука… – Хмаров бросился на Лёшу, думая то ли пнуть, то ли добить рукоятью «Стечкина». Но у Лёши, прижимающего тампон из насквозь пропитавшейся кровью рубахи, была свободна правая рука! Искрометное мгновенье (наверное, все таки были в сорока коленах и матадоры) и в руке уже прихваченный у деда «Дихлофос люкс – сверхсильное средство от насекомых». Хмыря с его широко распахнутыми глазищами истерика натолкнулся на ядовитую струю, как на штырь, мгновенно потерял координацию. Его повело юзом, как машину на гололеде, хрипение сменилось воем, протяжным и безысходным, как дыра деревенского туалета…

Пока слепой Хмыря кружил по зале, цепляясь за портьеры и роняя книги и бюсты с этажерок, Лёша, пошатываясь, встал и на полусогнутых ногах поплелся на кухню. Там у Хмаровых зачем-то висело большое зеркало. Лёша осмотрел рану (сквозная, ерунда, чуть бок прокарябала) и разорвал скатерть для перевязки. Крови утекло многовато, и потому зрение портили какие-то черные пятна, дыры в реальности. Боль выла и клокотала в боку, как пес, вцепившийся бульдожьей хваткой.

– Ну, это не пол-жопы! – сказал Лёша себе в утешение. – Торопиться с обмороком не надо…

Со звоном на кафельный пол падали Хмаровские кастрюли и тарелки. Лёша обматывался скатертью. Попутно слушал, как матерится в найденной наощупь ванной комнате бедняга Антон: плещет в свои зенки водой – и никак наплескаться не может. На полке стояла недопитая бутылка водки. Лёша неверными руками взял её, отколол горлышко об столешницу (пробку вскрывать не было сил) и порядочно отпил. Потом вышел в коридор и саданул бутылкой по голове кротообразно щурящемуся Антону… Водка хлестнула по сторонам, Хмаров упал замертво. Лёша пульс ему проверять не стал, прошел к выходу, сбежал по лестнице в парадное, вышел на улицу, к троллейбусной остановке. И тут уже потерял сознание…

***

Очнулся Лёша в белизне больничной палаты, на панцирной койке, одуревший от долгих часов самоотсутствия. Над постелью сидел дед, прикрыв бородой орденские планки на потертом пиджаке, заботливо вглядывался в его белое безжизненное лицо, прощупывая на тонком запястье пульс.

– Жить будет, Прокопий Порфирьевич! – весело сказал врач в белой шапочке, склонившийся над Лёшей с другой стороны.

– Давай, давай, не симулируй, герой! – хмыкнул дед.

– Дед… а где мама? – тяжело ворочая языком, спросил Лёша.

– Тоже тут… – отмахнулся Прокопий Порфирьевич. – В кардиологическом отделении… Довел ты её до ручки, засранец! Но она поправится – не будь я академиком медицины!

– А папа?

– Сергей тебя вообще не хочет видеть! Я с ним говорил конечно, даже подзатыльник дал – но он ни в какую…

– Ладно, дед, ты на него не гони… он столько от меня натерпелся, его тоже понять можно! Зачем ты меня вытащил, а, дед? Я ведь жить не хочу…

– Во-первых! – поджал губы матерый академик. – С твоей царапиной на брюхе глагол «вытащил» звучит глупо! А во-вторых – что касается твоей подружки – я запросил в Гаване уникальное оборудование, его очень скоро доставят прямиком в мой институт, и я сам лично проведу ей операцию – она будет ходить, и, может быть, даже рожать сможет… в будущем, хм!.. надеюсь…

– Я не про то, дед! – отмахнулся Лёша. – Пусть себе ходит! Я не против, конечно… Но коммунизма-то не будет, да, дед? Ведь не будет? Ты только не ври мне – я выдержу правду – скажи, как оно есть!

– Не будет, Лёшка… – грустно признал Прокопий Порфирьевич.

– Из-за меня, да? Из-за того, что я такой?

– Из-за того, что вы все такие! Бунт поколений, Лёшка! В трудах Ортеги-и-Гассета…

– Это ещё кто такие? Тоже коммунисты?

– Да ладно, это не важно… Хрен с ним! Дело в том, что просто вы и не могли быть другими! Я очень старый – и только теперь понимаю, что вы другими быть не могли. Понимаешь – человек только потому и человек, что ошибается, делает глупости, подлости, ведет себя нерационально, в ущерб собственной пользе. У нас не было исторического права менять людей на машины…

– И что теперь будет, дед?

– А теперь ничего не будет.

– Меня заберут в армию, да?

– По крайней мере, отец твой сказал, что палец о палец не ударит в военкомате, чтобы тебя отмазывать…