Самангелы

Но история на этом не закончилась. Оказалось, посетитель только взял тайм-аут, то ли чтобы прийти в себя от афронта, то ли чтобы посоветоваться с единомышленниками, но, когда Уля два часа спустя закончила все дела на сегодня и собралась идти домой, он появился снова. Точнее, не он появился, а она вдруг, не успев встать со своего стула, оказалась в другом месте. К счастью, не на вулкане, а в довольно комфортной… хм, комнате для переговоров? Во всяком случае, там было четыре удобных белых кожаных кресла вокруг низкого мраморного столика, на котором присутствовали закуски и напитки. Она сидела в одном из кресел, а в кресле напротив расположился давешний посетитель. Ещё два кресла пустовали. Наверно, для двух своих приятелей приготовил, но они появятся позже. Или он надеялся, что появятся, а они не захотели.

Впечатление уютной комнаты для переговоров не складывалось. Столик и кресла – это хорошо. Но они стояли в центре огромного круглого зала. Вряд ли такое могло быть построено в земных условиях и с земными технологиями. Окружающая зал стена с узкими витражными окнами во всю высоту и мозаикой на простенках располагалась на расстоянии не меньше трёхсот метров от центра помещения, примерно на такой же высоте находился мозаичный потолок. Или нет, пожалуй, даже на большей. Может, и пятьсот метров, и километр. Не было никаких предметов для масштаба. Возле стен не стояли стулья, и в ней не было видно дверей, впрочем, если бы и были – двери бывают размером и много больше необходимого для человека. В окнах не было заметно форточек. На потолке не висели никакие светильники. То ли здесь всегда день и света в окнах хватает, то ли ночью этот зал никогда не используется, то ли источники освещения скрытые, то ли громадная люстра под потолком появится по мановению пальца хозяина. Да и неважно это всё.

Свет в окна бил со всех сторон равномерно, и расходился от них расширяющимися разноцветными полосами по полу в направлении центра зала, создавая в середине приятное слегка переливчато-радужное освещение. Сам пол – Уля посмотрела – не был никак украшен. Он был из белого камня, не мрамора, какого-то совершенно однородного. Не плиточный пол, камень монолитный, белый, как мел, но полированный. Цветные пятна от витражей служили ему достаточным украшением. К середине зала они всё больше накладывались друг на друга, обогащались оттенками, но бледнели, и здесь пол, кресла и столик иногда даже проявляли свой белый цвет именно как белый. Всё же оценка цвета закусок и фруктов на столе была не вполне тривиальной задачей.

Несмотря на гигантские размеры зала, потолок не был сделан в виде купола. Он даже казался неприятно провисающим в середине. Вероятно, за счёт того, что его края были намного дальше, чем середина, казалось, что она ниже. В общем, было не очень уютно. Недаром всё-таки в больших залах делают обычно потолки в виде купола. Это диктуется не только соображениями прочности, но и психологией человеческого восприятия. Ха, вот именно, что человеческого.

Витражи в окнах и мозаика на стенах и потолке были красивые, ничего особенного не изображали, так, какие-то абстрактные узоры, но разноцветные и приятные для глаз. Не кричащие, а с плавными переходами цвета. Причём отдельные элементы изображения, все эти пятна и линии, нигде не прерывались, а переходили с витражей окон на мозаику стен и потолка, как будто сперва был создан узор в замкнутом помещении, а потом часть мозаики сделалась прозрачной и превратилась в витражи, образовав окна. А может, не как будто, а так оно и было.

– Не посыплется? – спросила Уля, показав глазами на потолок. – А то при падении с такой высоты даже один камешек мозаики пришибёт насмерть. А ведь они, наверное, только отсюда кажутся маленькими, а?

– Я понимаю, ты это нарочно, – обиделся хозяин и, вероятно, творец всего этого неоценённого недобровольной гостьей великолепия. – Ну, извини, призвал тебя без предварительного согласования, вот ты и мстишь по мелочам! – Мысль о том, что она и на самом деле может не одобрить что-то в его творении, ему, очевидно, не могла и в голову прийти. С другой стороны, он был прав: Уля на самом деле не очень опасалась, что мозаика посыплется. Просто ей было неуютно под провисшим, по впечатлению, потолком огромной площади и на огромной высоте.

– Ну, вы же упоминали какие-то войны богов, – сказала она в своё оправдание. – Я понимаю, сам собой потолок не упадёт. А если придёт ваш коллега, не одобряющий моего приглашения, и слегка поможет? Тут и до выхода не добежишь. Да я выхода и не вижу что-то… Может, вы меня лучше пригласите в тесную каморку в каком-нибудь подземелье? Раз уж насильно и без предупреждения вытащили. Там хоть клаустрофобия без примеси агорафобии может разыграться, а тут как-то с обеими одновременно бороться приходится… Ну ладно, ладно, шучу. Вы правы, на самом деле меня просто не приводит в восторг ваша навязчивость. Я думала, мы уже обо всём поговорили. Разве нет?

– На тот момент – да, – согласился хозяин, – но я поговорил с друзьями, и мы пришли к выводу, что я могу тебе всё-таки рассказать то, что ты сделала камнем преткновения на пути согласия. Так уж и быть, я сперва расскажу о наших трудностях, а потом ты согласишься вступить в наши ряды. Итак…

– Погодите-погодите, – забеспокоилась Уля. – Мне не нравится такая формулировка, что сперва вы расскажете, а потом я соглашусь. – Волшебник выпучил глаза в изумлении – что тут может не понравиться? Ведь сначала это, а потом – то?! – Лучше потом я соглашусь или НЕ соглашусь. А в такой формулировке, как у вас, это уже и есть согласие, данное предварительно, до рассказа.

– Ну вот, – проворчал пока несостоявшийся рассказчик, – я же им говорил, что ты заметишь. Хорошо, ты согласишься или не согласишься. Итак…

– Нет, погодите ещё немного, – снова перебила Уля. – Надо ещё дополнить, что несогласие ничем мне не грозит. А то вы можете подразумевать, что я соглашусь или не соглашусь, а в последнем случае вы меня убьёте или модифицируете мне память, или угрозами добьётесь согласия. Или будете тут держать, пока не соглашусь, у вас-то времени много. Или ещё что-нибудь.

Хозяин витражно-мозаичного зала некоторое время скептически разглядывал её, склонив голову набок. Видимо, размышлял, не лучше ли прибить склочную гостью на месте до всякого рассказа, чтобы сберечь себе нервы. Уронить на неё кусочек мозаики с потолка. Уля отвечала ему прямым бесхитростным взглядом, прикинувшись шлангом[2 - Который на самом деле происходит из немецкого Schlange, что означает «змея». Интересно, как олицетворение мудрости стало символом тупости?.. Диалектика, не иначе.].

Очевидно, трудности, для борьбы с которыми её собирались привлечь, были очень серьёзными, так что условный (по его словам) бессмертный был вынужден и в этом случае себя сдержать.

– Хорошо, – с показным смирением вымолвил он, – пусть будет так. Ты согласишься или не согласишься, и в последнем случае я верну тебя на место, никак на тебя дополнительно не воздействуя. И мои друзья тебе ничего не сделают, чтобы не возвращаться к этому вопросу. И ты сможешь жить прежней жизнью, хотя, сама понимаешь, я не гарантирую тебе отсутствия ужасных сожалений о потерянном бессмертии. Если не сейчас, то в свой смертный час ты вспомнишь, вспомнишь наверняка! И страшно пожалеешь!.. Разумеется, я надеюсь, он не наступит по вашим меркам скоро, и ты проживёшь долгую, по вашим меркам, жизнь, бла-бла-бла. Но когда-то он наступит!.. – Он перевёл дух. – Теперь ты довольна, наконец?!

– Да, – сказал Уля и приготовилась выслушать уклончивое недостоверное описание. Она не верила, что сразу услышит правду после таких долгих приготовлений.

– Итак, – в который раз начал маг, – проблемы нашего сообщества, если вообще можно так назвать это скопище отъявленных индивидуалистов, заключаются в том, что у нас нет полиции, судей первой инстанции и апелляционных, прокуроров и адвокатов, тюрем и охранников и так далее. И уголовного кодекса. Никакого организованного принуждения. Отдельные конфликты возникают и разрешаются силами конфликтующих сторон. Или, скорее, не разрешаются, а на время затихают и откладываются, даже если они очень ожесточённые, потому что, понимаешь ли, убить никто никого не может в принципе, и держать бессмертного в плену очень хлопотно. Это всю свою бессмертную жизнь надо на это положить, причём не одному человеку, а минимум двоим, чтобы с таким делом справиться, а лучше не двоим, а компанией из нескольких человек, чтобы отдыхать иногда. Вот мы трое и подумали, что кто-то должен всё это организовать. Конечно, потребуется уговорить согласиться с необходимостью таких мер достаточно большой процент сообщества. Из которого и набирать, в качестве сугубо временной общественной нагрузки, разработчиков законодательства, полицейских, судей и тюремщиков. Но, если дело пойдёт успешно, эта часть сообщества будет процветать. Тогда она станет увеличиваться, и постепенно к ней примкнут почти все. А отдельные сохранившиеся упёртые анархисты погоды не сделают. Если они просто будут отказываться поработать на благо общества, то и пускай, это очень мало повлияет на общественную нагрузку остальных. А если будут активно противодействовать, окажутся в категории преступников, на которых обрушится вся тяжесть законов и обеспечивающих их соблюдение мер. – Он замолчал и посмотрел на Улю с торжеством. Мол, оцени, как кратко и исчерпывающе сформулирована такая сложная проблема. И какое изящное решение предложено.

Ну вот, – подумала Уля. – Говорили же умные люди: не лезь в политику. Чтобы попасть в элиту, тебе рано или поздно предложат как-то запачкаться. Ну, там, например, чемодан наркоты перевезти из одного места в другое, безо всякого смысла, но под запись на видео. Может, даже не наркоту, а стиральный порошок в похожих пакетиках. Просто чтобы иметь уздечку и шпоры. Компромат. Это как в бандитскую шайку вступать, потребуют на камеру убить мента, чтобы повязать кровью. Может, даже не убить, а сымитировать убийство. И никаких исключений ни здесь, ни там нет. А если не согласишься, то тебя в твоей политической карьере остановят, любыми средствами. А я на это отвечала, что не собираюсь попадать ни в какую элиту. И буду бороться за то, чтобы в управлении принимала участие не только элита. Вот уж не ожидала, что и у этих волшебников-анархистов всё так же устроено. Хочешь к нам – согласись для начала на должность палача. Ну ладно, не палача, а организатора тюремной системы в обществе, которое до сих пор как-то без неё обходилось. Тоже ничего хорошего…

С другой стороны, если она всерьёз занимается политикой, и её цель – исправление многих существующих недостатков политической системы, то для этого, так или иначе, нужно получить власть, не ей лично, но всем оппозиционерам. Отвлекаясь от той проблемы. что они не могут договориться между собой даже до того, так что уж после разругаются точно… А получив власть, им так и так придётся заниматься всеми проблемами. В том числе, неприятными. Например – кроме судов и тюрем – банками. Ведь «что такое ограбление банка по сравнению с основанием банка?», как заметил Бертольд Брехт, правда, устами Мекки-Ножа[3 - Поколение советских диссидентов после контрреволюции не сочло банки социальной проблемой, а теперь половина населения в рабстве у банков. Солидарное с банкирами правительство (достаточно обратить внимание на то, что во время кризиса оно спасает их в первую очередь) держит большинство населения в бедности, и оно от безысходности бежит к банкам за потребительскими кредитами или ипотекой на квартиру. Совокупный долг растёт, растёт и доход банков за счёт получаемых с должников процентов… Из оппозиционеров против этой системы решительно настроены только левые, но, если послушать их, придётся опять устроить социализм, а этот эксперимент уже кончился неудачей. В общем, проблема…]…

Ну ладно, в данный момент её просят не банки основать, а суды и тюрьмы. Вообще-то, это ведь тоже система рабства, с внеэкономическим, в отличие от банков, принуждением, но тоже с коммерческой составляющей, и, возможно, именно это в ней плохо…

Она не могла сказать, что они обратились не по адресу, что она не специалист по судам и тюрьмам. Ведь понятно, что посоветовать им обратиться к специалисту было бы просто издевательством. При тех судах и тюрьмах в России, о которых она поневоле знала, никому ни в коем случае не следовало перенимать такой опыт[4 - Слишком много в устройстве системы наказаний осталось от древнего обычая обращать преступника в раба. Притом что порочность этого обычая была отмечена неоднократно. В книге А.П. Чехова «Остров Сахалин» писатель приводит такой факт: «…начальник отделения департамента полиции исполнительной, коллежский советник Власов, пораженный всем, что он встретил на каторге, прямо заявил, что строй и система наших наказаний служат развитию важных уголовных преступлений и понижают гражданскую нравственность». Вслед за чем сам Чехов, ознакомившись с добычей на Сахалине угля, ведущегося каторжниками, подчинёнными частному обществу «Сахалин», в чьём исключительном пользовании находились угольные копи, написал: «…отдавая каторжных в услужение частному обществу за деньги, администрация исправительные цели наказания приносит в жертву промышленным соображениям, то есть повторяет старую ошибку, которую сама же осудила». Замечательно, что рядом с новым рудником, где работают каторжники, есть старый, где работают поселенцы по вольному найму. Условия труда там значительно хуже (Чехов подробно их описывает и сравнивает), но производительность труда у них на 70-100% больше. «Таковы преимущества вольнонаемного труда перед принудительным» – заключает писатель. Но это уже так, к слову. Главный изъян рабства не в том, что оно невыгодно экономически, а в том, что оно не перевоспитывает преступника, а озлобляет его либо ломает. В обоих случаях он становится рецидивистом. В первом – окончательно противопоставив себя обществу, во втором – от неумения жить самостоятельно. Всё это было очень давно, а что мы читаем теперь? Исполняющий обязанности колонии, в которой сидела Толоконникова из «Пусси райот» под судом за превышение служебных полномочий: использовал труд заключённых на швейных работах в личных целях, заставляя выполнять левые заказы, для чего, применяя жестокие меры принуждения, заставлял их работать сверх всяких нормативов. То есть, царская власть (тоже производившая в тюремной системе всякие реформы) сменилась социализмом, тот уступил место капитализму, а не выполняющая своих задач система действует и сейчас. По-видимому, общество имеет, почти по Гегелю, такую тюремную систему, какой заслуживает. От общественно-политического строя это почему-то не очень зависит. Тюремные чиновники называют ужасающие проценты рецидивов. По заявлению первого заместителя директора ФСИН Анатолия Рудого на слушаниях в Общественной палате РФ, в 2015 году 85% отбывающих наказание – это люди, судимые два и более раз. Конечно, он не обвинял в этом пенитенциарную систему. Он сослался на то, что не происходит постпенитенциарной реабилитации. По его словам, бывает, что осужденного никто не ждет на воле. Он призвал общественные организации, правозащитные структуры заниматься не только контролем за соблюдением прав человека в местах лишения свободы, но и помогать осужденным вернуться к нормальной жизни. Естественно, никакому рабовладельцу не понравится, когда посторонние лезут в его взаимоотношения с рабами, пока они рабы. Потом – пожалуйста. Все эти мысли, или, скорее, это была свёртка ощущений от знакомых мыслей, промелькнула в её сознании мгновенно, как бы в виде примечания к тексту.].

В общем, не могла она советовать ЭТО перенимать. Но самой заниматься организацией тюрем тоже очень не хотелось. Спросить, почему они обратились с таким специфическим делом именно к ней? Но он, скорее всего, всё-таки ознакомился с российской тюремной системой, и не горит желанием её воспроизводить. Если он достаточно умён, то есть, попросту, не совсем идиот, как большинство из тех, кто за всемерно строгое отношение к ворам, бандитам и врагам народа, отсутствие такого желания естественно. Это большинство не желает помнить истории, в которой много примеров опасности жестокого поведения. Ложе Прокруста, медный бык Фаларида, клетка кардинала Балю, гильотина, все эти изобретения, обрушившиеся на своих создателей, почему-то не учат их не рыть другому яму, в которую сам легко можешь попасть. А ведь как раз в России никто не застрахован от знакомства с тюремной системой изнутри. Если этот тип, собирающийся вводить тюрьмы в своём обществе, оценивает вероятность своего собственного попадания в них хотя бы как 1%, он не будет воспроизводить российскую систему. И американскую не будет. Скорее, шведскую…

В общем, лучше не спрашивать его «почему я?».

– По-моему, – сказала Уля, – вы рассказали мне только часть проблемы. Причём, как бы сказать, внешнюю часть. Если я правильно себе представляю по той скудной информации, которой вы нехотя поделились ранее, настоящие трудности совсем не в том, что в вашем обществе нет органов принуждения. И недаром до сих пор с теми – настоящими – трудностями пытались бороться физики и математики. У вас, сдаётся мне, какой-то кризис с основой вашей магической жизни, или очень близко к этой основе. Как вы сказали, слишком много магов накопилось. Но не сказали, слишком много для чего. Однако это должно быть что-то серьёзное. Не на уровне конфликта между личностями или немногочисленными группами. И полиция вам нужна, следовательно, не просто так, а именно чтобы пресечь всё новые посвящения простых людей в сообщество волшебников, потому что кто-то то и дело нарушает общественный запрет это делать, несмотря на те возникающие от этого трудности. Или, может быть, полиция нужна для того, чтобы тех магов, которые нарушают этот запрет, самих размагичить и превратить в обычных людей, чтобы неповадно было, и чтобы уменьшить общее количество колдунов. А может, и других, в чём-то другом провинившихся перед обществом магов размагичить, если это вообще возможно…

Её визави, казалось, сначала был потрясён её словами – так она угадала?! – но, по мере того, как она развивала свою ещё неясную идею, постепенно пришёл в себя.

– Ход твоих мыслей мне очень нравится, – сказал он. – Но, к сожалению, под конец ты забрела не туда. Многочисленные исследования показали, что размагичить, как ты изящно выразилась, никого невозможно. А вот прекратить нарушение запрета, мы с друзьями надеемся, можно. Так что, возьмёшься всё это организовать?

– Нет, погодите, – запротестовала Уля. – Вы же так и не сказали мне, в чём суть трудностей. Ну, не можете вы приструнить каких-то антиобщественных индивидуалистов, и что в этом плохого? Ну, не заканчиваются частные конфликты, и что?

– Количество отложенных конфликтов накапливается, – с похоронным видом пояснил маг.

– Ну да, спасибо, кэп, я догадалась. Накапливается. И что?

– …Ладно, – сказал маг после долгого молчания. – Ты всё равно уже практически догадалась. Да, дело, похоже, в магической структуре вселенной. На самом деле никто пока не понял, что происходит. Но выглядит это так, что волшебство время от времени случайным образом отказывает. Каким-то случайным магам, в случайных случаях. Ни те маги, ни те случаи не связаны, по всей видимости, с постоянным увеличением числа волшебников напрямую, но, скорее всего, глобально всё-таки связаны. Потому что увеличивается частота таких случаев, а почему бы ещё ей увеличиваться? Связаны они, видимо, через какие-то неисследованные механизмы устройства мира. Потому, хотя такие случаи пока не очень часты, это очень тревожит. Надеюсь, ты понимаешь, хотя ты и не волшебница.

– Ещё бы, – согласилась Уля. – Что тут непонятного. Можно сказать, сам мир пошёл вразнос. Это вроде этого красивого потолка над головой. Вроде пока и не падает… но, если упадёт, мало не покажется…

Маг покосился на потолок и, кажется, вздрогнул. – Пока никому не удалось ни уменьшить эти явления, ни стабилизировать на постоянном уровне, ни понять теоретически, что делать с, как ты выразилась, с пошедшим вразнос миром. Но мы трое предлагаем для этого тебе организовать у нас…

********

– Да, я уже поняла. Послушайте, – вдруг предложила Уля, – А давайте, наконец, познакомимся? Вы, наверное, знаете, как меня зовут, хотя и не называете по имени, а я вашего имени и не знаю. Может, нам легче будет разговаривать?

– У нас нет имён, – буркнул маг. – За редким исключением. У меня, например, нет. И у моих друзей, – он зыркнул вправо-влево на пустые кресла, – тоже. Если для тебя это так принципиально, называй, как тебе удобно.

– Как это так – нет имён? – удивилась Уля. – Совсем-совсем?

– Совсем. Мы воспринимаем собеседника… или даже не собеседника, а любую разумную личность во вселенной… как индивидуальность, сразу по многим параметрам отличающуюся от прочих. Имя тут не нужно. Более того, для самой личности оно вредно, психологически навязывая некие рамки. Вот ты станешь волшебницей, и назовешься, к примеру, Афродитой, или Дианой, и, сама не замечая, постараешься соответствовать. Будешь всем мужикам на шею вешаться, думая, что они только того и желают, или, наоборот, травить всех ухажёров и тех, кто тебе показался похожим на них, злыми собаками. Ну, это крайние примеры, но и другие имена оказывают на их носителя какое-то влияние. Ребёнок ещё может предъявлять родителям претензии, зачем его так назвали, что все в детском саду дразнят, но постепенно привыкает отождествляться себя с именем, и потом уже не представляет себе, что его могут звать как-то иначе. Что, не так?

Уля поняла, что именно так дело обстоит с ней самой. Удивительно, что она, будучи лингвистом до того, как стать политиком, об этом не задумывалась. А ведь её имя, Ульяна, в детстве ей не нравилось, хотя уменьшительное, Уля, отчасти с ним примиряло. А в юности имя «Ульяна» стало не нравиться ей даже больше, так как она узнала слово «улан». Сперва из песни Юлия Кима про бомбардиров: «Драгун побьёт улана, Гусар побьёт драгуна, Гусара гренадёр штыком достанет…» Разузнавши, кто они все такие, поняла, во-первых, что кто тут кого побьёт, вопрос спорный, и вообще описание составлено для хорошего соответствия метру стиха, а не исторической достоверности. Например, гренадер (а не гренадёр, вопреки распространённой ошибке) – это человек, вручную метающий гренады, шарообразные пороховые гранаты, и штыка у него, может быть, вообще нет. Во всяком случае, ружьё у него с укороченным дулом и шапка (гренадерка) без полей, чтобы быстро перевесить ружьё за спину. Что касается улан, то это лёгкая кавалерия, кстати, как и те же гусары и лёгкие драгуны, а также шеволежеры, мамлюки и конные егеря. Уланы вооружались копьями, саблями и, позже, пистолетами. А название их, по М. Фасмеру, заимствовано через немецкое Ulan «улан» (начиная с Фридриха Великого) или польское ulan из турецкого / кыпчакского / азербайджанского o?lan («молодой человек, юноша, мальчик»). И как род войск, лёгкая кавалерия пришла от монголов и татар. В Речи Посполитой и Литве даже в восемнадцатом веке уланскими назвались татарские полки. И с какой стати ей должно нравиться имя, обозначающее конного пикинёра и происходящее от тюркского слова «мальчик»? Правда, она слегка позавидовала великим княжнам Ольге и Татьяне Николаевнам в мундирных платьях подшефных уланских полков (1910 г.). Но сама она не выглядела бы в военной форме, в том числе, парадной, столь очаровательно. Скорее, получился бы повод для насмешек…

Конечно, на самом деле имя Ульяна только похоже на улана. Но и в настоящем его происхождении ничего привлекательного нет. Это женское русское личное имя латинского происхождения, восходящее к латинскому Julianus – «Юлиев», притяжательному прилагательному от Julius, то есть «принадлежащая Юлию». С какой стати ей принадлежать неизвестному Юлию, хотя бы только по имени? Появится какой-нибудь Юлий и начнёт сходу приставать и подкалывать притом, что нечего тут кочевряжиться, её судьба закодирована в имени…

В общем, имечко нехорошее, что и говорить. Хотя, по большому счёту, не имя красит человека, а человек – имя. Вот князь Юрий Долгорукий почитается как основатель Москвы, а ведь прозвище «долгорукий» означало, скорее всего, человека, тянущего свои руки ко всему, что плохо лежит, плохо лежащим считающего всё, что не прибито, а прибитое отдирающего. Собственно, он и в самом деле «основал» Москву, убив предыдущего владельца, боярина Кучку (фамилия которого гораздо благообразнее, происходя, скорее всего, от финно-угорского слова «орёл»). Городок и назывался в двенадцатом веке «Кучков». А «Москов» стал называться по реке Коноплянке (конопля по-мерянки «моск», а исток реки до сих пор так и называется Коноплянкой), Это же не предлог считать Москву городом бандитов и наркоманов – по князю-«основателю» и названию. Хотя легенда о проклятии боярина Кучки, тяготеющем над Москвой, в фольклоре имеется, да… Но это уже далеко от её имени совсем.

Интересно, оказывается, многим не нравится их имя, почти всем? А она и не знала… Впрочем, она же не психолог. Хотя политику как раз не помешало бы быть психологом…

– Давайте, я воспользуюсь вашим любезным разрешением, и буду называть вас Ангелом? – спросила она.

– Как тебе будет удобнее, – согласился Ангел, – хотя я должен отметить, что на ангелов мы не очень похожи. Не претендуя на звание богов, ты понимаешь, но всё-таки… Ангелы – в вашей мифологии божьи посланники, у них практически нет своей воли, между тем как у нас наличие у каждого своей собственной воли как раз и представляет для общества большую проблему… Впрочем, не помнишь, в легенде о потопе, там начиналось всё не с того ли, что ангелы брали себе в жёны дочерей человеческих, отчего расплодились исполины, а люди перестали молиться или что-то вроде? Тогда можно сказать, что у ангелов тоже есть собственная воля.

– Нет, кажется, там речь не об ангелах, а о каких-то сынах Божиих. Впрочем, наверное, это одно и то же. Во всяком случае, в начале истории Иова сатана пришёл к Богу, затесавшись между сынов Божиих, представших перед Ним. Или даже он и не притворялся, а был одним из них. И, уж наверное, это не люди, а как раз ангелы. Хотя, с другой стороны, Иисус называет сынами Божьими, равными Ангелам, и людей – но тех, кто достигнет воскресения из мёртвых. А в Посланиях апостола Павла к Римлянам и к Галатам так названы уже все верующие в Иисуса. С другой стороны, к вопросу у наличии у ангелов воли, был же ангел Люцифер, возгордившийся и восставший против Бога. За это низвергнут в ад и стал называться сатаной. Но, кажется, об этой истории нет в Библии, только в Церковном предании. Так что это только у христиан так считается. А имя Люцифер используется как эпитет сатаны, со Средневековья. В Библии сатана, скорее, просто злой ангел, подчиняющийся, как и все ангелы, Богу, просто его специализация – испытывать веру людей, например, того же Иова. Насчёт его свободы воли непонятно. Но достаточно того, что вы сомневаетесь в наличии у ангелов воли и потому вам такое имя не нравится. Давайте как-нибудь модифицируем его. Пусть будет Самангел – так сказать, самостоятельный ангел.

– Да пожалуйста, хоть Ангел, хоть Самангел, – нетерпеливо сказал новопоименованный, – Хотя получается, что так нужно называть всех бессмертных, не только меня… Всё, молчу, а то ты так и будешь заниматься этой ерундой. Ты Уля, я Самангел, договорились. Всё?

********

– М-м, не совсем. Я ещё хотела бы спросить, что с вашими друзьями, ну, коллегами по замыслу. Я вижу для них приготовлены кресла, значит, их присутствие предполагалось. Но их почему-то нет.

– Да зачем тебе это надо? Разве это имеет какое-то значение?! – возмутился Самангел.

– Конечно, имеет! Если у их отсутствия есть серьёзная причина, мне интересно, что это. А если места для них приготовлены только для виду, а сами они и не собирались появляться, то я начинаю думать, зачем эта маленькая мистификация понадобилась…

– А по-моему, ты просто тянешь время! Низачем такая мистификация не может быть нужна.