Последний фронтовик

– А что?

– Вечером зашёл бы, посидим, покалякаем.

– Ага, понятно, – улыбнулся Слава. – Опять у тебя день рождения, дядя Ефим?

– Опять, сынок.

– Сейчас прикину. – Слава несколько секунд молчал, затем заморгал глазами, словно силился чего-то вспомнить. Оживился. – Так, сегодня же пятница! Значит, так. Сегодня расклад такой будет: сначала баня – Зоя к вечеру истопит, а потом уж и день рождения твой справим.

Слава вышел, загремел флягой, протопал по гибким сенным половицам, уехал. Золотой парень Слава! Всё-то у него легко, как бы шутя, вроде бы и не устаёт никогда. Вот, с водой, например. Раньше была водокачка, небольшая, но на посёлок хватало, а после она пришла в негодность, какие-то ухари за ночь разобрали её на металлолом и увезли. Слава горевал недолго: куда-то съездил, привёз трубу с фильтрами, пробурил на своём огороде скважину, поставил электронасос – и вот она, водичка. Слава с усмешкой пояснял:

– А кого сейчас дожидаться: власти нет, чужой дядя к тебе не придёт. А руки-то, вот они, всегда со мной. – И показывал свои мозолистые руки.

* * *

Сам Ефим был не местный, – судьба сюда закинула. И где он только не перебывал! Эх, судьба-судьбинушка, отчего же ты одних жалеешь, за плечики водишь, целуешь, ласкаешь, а других норовишь всё пинком под зад. Ефим, вспомнив шестидесятые годы, тяжело вздохнул. Тогда он со своей женой, Галиной, жил на южном Урале, шоферил в совхозе, растил троих детей и не подозревал, что совсем рядом бродит его беда.

Как-то раз во время уборочной страды бригадир попросил отвезти полторы тонны зерновых отходов своему родственнику в соседнюю деревню. Дело было уже к вечеру, Ефим устал и сначала отказал своему начальнику, ссылаясь на позднее время, на усталость и на то, что завтра снова рано вставать – страда ведь. А нужно было эти отходы ещё погрузить, отвезти, приехать назад, поставить грузовик в гараж. В общем, Ефим отнекивался, как только мог. Но бригадир так улещивал шофёра, – обещался заплатить за рейс по полному двойному тарифу, да, мол, ещё и родственники не поскупятся, – что Ефим не устоял. Правда, из осторожности попросил выписать путёвку и накладную на груз, чтобы всё по закону было. В те годы законы были строгие: за расхищение социалистической собственности давали такие срока, словно за убийство.

Бригадир выписал и путёвку и накладную на груз – всё честь по чести. Никакого подвоха Ефим не почуял. Ну, отвёз, одним словом. Родственники бригадира ему даже зелёненькую, трояк, сунули, вяленого пудового сома в мешковину завернули – в благодарность. Эх, знал бы Ефим, каким боком ему выйдет эта благодарность! А этого сома он всю жизнь потом помнил. Да он бы тогда же свернул бы шею этому бригадиру, прямо на том месте, где тот его уговаривал пойти в этот треклятый рейс.

Прошла неделя. И вдруг заявляются к нему в дом милиционеры из района – двое. Оба при наганах. Один сержант милиции, а второй старший лейтенант. Вошли в избу, вежливо поздоровались:

– Здравствуйте.

В этот момент Ефим сидел как раз за столом – лапшу трескал. Перед этим рюмашку, как и положено после тяжёлого трудового дня, опрокинул. Буркнул в ответ, недовольный, что его отрывают от еды:

– Здравствуйте. А вы не заблудились?

– Да нет, Ефим Егорович, вряд ли. Ведь это вы Шереметьев?

– Ну, я. А в чём дело, товарищ старший лейтенант?

В этот момент со двора Галина вернулась, встревожилась:

– А что здесь происходит? – Не получив ответа от непрошенных гостей, повернула голову к мужу. – Ефим, может, ты скажешь.

– Да я и сам ничего не понимаю. Ты иди с ребятишками в светличку, мы тут сами разберёмся. Не волнуйся, Галя. Товарищи, видать, дверью ошиблись.

Когда ребятишки с женой затворились в соседней комнате, старлей сел без разрешения на стул, забросил ногу на ногу, обтянутые в синие галифе и сварливо ответил:

– Нет, Ефим Егорович, мы не ошиблись, органы просто так не приходят.

– Разобраться бы надо.

– Правильно, вот и давайте разберёмся. Скажите, ТВ 07 29, это номер вашей машины?

– Так точно, моей.

– А вы отвозили груз неделю назад в соседнюю деревню?

– Было такое, отвозил отходы.

– Отходы, говоришь.

– Да, отходы. Да вы можете по накладной проверить. В ней всё написано: груз, вес, подпись бригадира.

– Нет никакой накладной, проверили уже.

– Как, нет!

– А так, и нет.

– А вы бригадира спросите, он скажет.

– Спрашивали уже. Он утверждает, что никуда вас не посылал, никакую накладную не выписывал и путёвку на рейс не давал.

– Да как же так! Ведь врёт он, врёт самым наглым образом! – закричал в отчаянии Ефим. – Вы в бухгалтерии поищите, там они, бумажки-то, должны быть. Туда я их сдавал.

– И в бухгалтерии были, нет их там.

Ефим вспомнил: главным бухгалтером совхоза была жена бригадира, а учётчицей его племянница. Ефим охнул внутренним голосом, завопил. Только сейчас он всем нутром своим почуял, что дело принимает серьёзный оборот. Сердце захолонуло, по телу пробежала дрожь. Мысли скакали блохами. Ненужные какие-то, посторонние: сена так и не накосил, изгородь падает, баню не доделал, дров не привёз – всё некогда. Сейчас он старался припомнить, чем насолил бригадиру – ничем будто. За что же он так его подставил?

А старлей, пристально наблюдая за изменениями на лице Ефима, продолжал:

– За хищение государственной собственности в особо крупном размере, Ефим Егорович, знаете, что полагается? Зерна в государстве и так не хватает, а тут таким хищническим способом. Если каждый даже по горсти сворует, и то… А тут целый грузовик. Это надо же до такого додуматься: за трёшку да за сома.

– Подождите, подождите, какое зерно. Я же отходы отвозил!

– Да не отходы, а самое настоящее зерно.

– Вы хозяев спросите, они подтвердят! – цеплялся за последнюю щепочку Ефим. – Они-то не соврут.

– Конечно, не соврут, они уже всё рассказали. Зерно, пшеничку им привезли. Они своё тоже получат – не сомневайтесь. Так что, гражданин Шереметьев, собирайтесь, поедете с нами. Граф, понимаешь! – усмехнулся следователь.

Деревенская кличка «граф» к Ефиму прилепилась с тех пор, когда в их село как-то приезжал лектор из общества «Знание», который читал лекцию про старый режим. В ней-то он и упомянул среди прочих и имя графа Шереметева, а кто-то из зала выкрикнул: «А у нас и свой граф есть, Ефимка Шереметьев». Народ посмеялся просто, а кличка так и прилипла.

Осудили Ефима на шесть лет, как говорится, на полную катушку. Дали бы, наверно, меньше, если бы судили в районном суде. Но суд сделали выездным, показательным, в его родном селе. Заседание проходило в клубе, прямо на сцене, где стоял длинный стол с накинутой на него красной скатертью. За ним восседал судья, женщина лет сорока с сурово поджатыми губами и в траурном костюме, двое народных заседателей, слева от них за столиком устроилась секретарь судья, миловидная девушка со светлыми кудрями, а справа, на скамейке, сам Ефим, которого караулил милиционер. Всё честь по чести – как заядлого преступника.

Всё бы ничего, если бы не дополнение к приговору: лишить его, Ефима, всех фронтовых наград. Это было уж слишком: как, его, фронтовика, который за четыре года войны прошёл боевой путь от Москвы до Прибалтики, лишить заслуженных наград! Как он тогда кричал, как он проклинал и судью, и заседателей, и ещё кого-то – он уж и сам не помнил, кого, так был велик в нём гнев. Стыдно было перед односельчанами, ведь его опозорили перед народом ни за что, ни про что. Он видел, как в том же зале сидел бригадир, который выступал свидетелем, и щерился – сам-то он сухим из воды вылез. Вот гад ползучий!

Когда Ефима уводили в наручниках, к нему со слезами бросилась жена:

– Ефим, Ефимушка, что же ты наделал-то! Как же я теперь с тремя детьми? Что я делать буду, как кормить, ростить!

Милиционеры её отталкивали от него, да так, что она в грязь упала. Он цыкнул на них:

– Что вы делаете, сволочи?! Видите – баба не в себе.