Последний выстрел Солтмурада

– А где мои? Их кто-нибудь видел? Может, они у соседей?

Он бегал от одного человека к другому, которые упорно прятали от него свои глаза, и спрашивал:

– Скажи, Руслан, наверно, они прячутся у тебя, да? Я ведь знаю, что моя Айшат всегда любила поболтать с твоей Фатимой. А, может быть, они у тебя, Сания, ведь ты так любила угощать моих детей своими вкусными лепешками?

Солтмурад еще долго расспрашивал о своих родных, а потом вдруг остановился, внимательно оглядел обступивших его односельчан и, страшно зарычав, словно раненный охотником медведь, упал на колени и стал биться головой об землю. А люди молча смотрели на него и лишь вздыхали – ну кто может помочь человеку в его горе, кроме его самого. Осторожный и опытный командир увидел выпавшую из-за пазухи Солтмурада гранату, поднял ее и передал телохранителю:

– Спрячь пока и ему не давай.

Солтмурад не плакал – слез на его глазах не было, он, как настоящий горец, плакал сердцем. Он неожиданно вскочил на ноги, бросился к командиру и схватил автомат, висящий на его шее.

– Дай, командир, дай мне автомат, я их буду убивать, убивать, убивать! Я буду их резать на части, я буду этим русским собакам рвать глотки! Ну, дай, дай!

Двое здоровенных телохранителей еле сдерживали Солтмурада, схватив его за руки. Наконец, перегорев от сжигающего его чувства мщения, Солтмурад обмяк в их руках, снова упал на колени и завыл, подняв лицо к небу:

– Айшат!!! Дети мои!!! Клянусь именем Аллаха, я отомщу за вас!

Тела погибших и то, что от них осталось, откапывали до самого вечера, а потом отнесли на родовое кладбище и похоронили, когда ущербная луна уже скалила свою пасть, будто насмехаясь над мелкими человеческими страданиями и страстями.

Уже потом очевидцы рассказывали, что ракета влетела в подвал его дома через окно и там взорвалась. Все его родные прятались как раз там. Дом приподняло в воздух, словно мячик, и разрушило в одно мгновение, так что его родные – да успокоит Аллах их души! – приняли благословенную и быструю смерть.

В ночь после похорон Солтмурад пошел на то место, где когда-то стояла их старая сакля. Он стоял на высокой скале у груды камней, в далеком прошлом служившими их семье жилищем, и вспоминал свое нелегкое детство, смерть матери, отца, жены, детей, и в нем поднималось звериное чувство мщения.

Освещенные ясной луной белые гряды гор, спокойствие ночи и безразличный оскал месяца – все это навевало на него чувство великого одиночества и безысходности. Где-то там, далеко-далеко, словно на другой планете, вспыхивали всполохи от взрывов, крестили черное небо разноцветные трассеры да взмывали вверх осветительные ракеты, словно соревнуясь в яркости с луной. Они напоминали Солтмураду, что где-то еще живут люди, и у них есть родные, которые работают, учатся, веселятся далеко от войны и не знают горя и страданий. И только у него не осталось на этом свете никого и ничего, кроме этих прекрасных и суровых гор, родового селения и неистребимой жажды мщения. И словно кто мог его услышать, Солтмурад вслух сказал:

– Клянусь, я буду уничтожать этих неверных, пока в жилах моих течет кровь, пока в моем теле будет оставаться хоть капля жизни! И пусть эти горы и Аллах будут свидетелями моей клятвы!

4

…Раздумья Солтмурада прервал вбежавший в подвал ополченец, который закричал:

– Командир, русские пошли в наступление, садят из минометов и пушек, а на окраине появились танки! Что делать будем?

– Иди, – устало сказал Солтмурад, – я сейчас буду.

Со дня гибели своих родных Солтмурад сильно изменился. Обычно сдержанный, рассудительный, осторожный и даже мягкий, он превратился в безжалостного, хитрого и коварного врага федеральных войск. Все ополченцы отряда удивлялись, когда же он спит – Солтмурад охотился за человеческой дичью днем и ночью, в любую погоду. Так охотится волчица, у которой охотники отобрали щенков.

Первого своего «крестника», как называл Солтмурад своих жертв по кресту на прицеле, он подстерег уже на следующий день после похорон своей семьи. Сначала он пошел к командиру ополченцев и попросил вернуть ему винтовку. Командир пытливо взглянул в его глаза и спросил:

– Как ты, Солтмурад?

– Я в порядке, теперь у меня есть цель в жизни.

Слово «цель» он произнес так, что не оставалось сомнений, какие цели он имеет в виду.

– Винтовку я тебе отдам, Солтмурад, – ответил командир, – но только прошу – береги себя, ведь у тебя есть еще и сын.

Солтмурад и не забывал о сыне, но тот сейчас был где-то далеко, на пылающих просторах Чечни. После своего прихода домой сын не мог усидеть под родительскими крылышками и недели. Все эти дни он ходил хмурым и задумчивым, словно решал теорему Ферма, а потом собрался за один час, и уже не отпрашивался у родителей, а просто сказал:

– Отец, мама, я не могу больше сидеть дома…

Позиции, где стояли федералы, сверху были видны, как вши на белой скатерти. У палаток и дощатых строений букашками ползали «броня» и автомашины, солдатики постоянно куда-то бегали и что-то разгружали. Отдельно, под навесом, стояли две полевые кухни и палатка с красным крестом. В наспех вырытых окопах по периметру лагеря сидели несколько групп охраны. Занимались они больше тем, что курили, слушали музыку по плейеру, чему-то постоянно смеялись и играли в карты. Солтмурад заметил, что ствол одного крупнокалиберника направлен в его сторону, чуть правее стоял автоматический гранатомет. Это было серьезное оружие, и Солтмурад забился в щель между двух глыб и стал выжидать.

Вот один из солдат охраны, оглядываясь, подбежал к ближайшим кустам, быстро спустил брюки и сел. Видно, ему не хотелось бежать на другой конец лагеря, где стояла будка, заменяющая сортир. В прицеле Солтмурад четко видел оголенную розовую задницу, но ему почему-то стыдно было стрелять в молодого пацана, справляющего свою нужду.

Прошло более часа, прежде чем Солтмурад дождался подходящего момента. К тому времени у него уже затекли ноги и заболели глаза от искрящегося снега, и он надел черные очки. Вот к окопам вразвалочку, словно утята за мамашей, потянулась цепочка военных. «Видно, смена», – подумал Солтмурад. Он угадал вовремя: низкое солнце, слепившее ему глаза, как раз заслонила тучка, нечаянно появившаяся на небе. Солтмурад припал к окуляру, и сердце его радостно вздрогнуло – в прицеле он увидел офицера. В отличие от солдат, на которых была замызганная от грязи, порванная одежда, на офицере был новенький, ярко-зеленый камуфляж, резко выделяющийся на снежном фоне. Офицер был строг, самоуверен и властен. Вот он что-то сказал, и на его холеной открытой шее запрыгал острый кадык. Лицо, порозовевшее от легкого морозца и от усердия, повернулось к Солтмураду. Видно, он любовался дивным горным пейзажем, когда снайпер тщательно прицелился и спустил курок. Офицер крутнулся волчком и упал.

Солдаты с недоумением вертели головами, пытаясь что-то сообразить. И лишь когда до них долетело отраженное от скал эхо выстрела, они бросились в окопы и прижались к спасительной земле, словно к родной матери. Но в ответ стрелять не стали. «Боятся без приказа», – догадался Солтмурад. Убедившись, что офицер мертв, он снялся с места и стал уходить, на ходу разминая затекшие конечности. Все тело кололо, словно иглами, ноги не слушались, но Солтмурад углублялся все дальше в лес, понимая, что промедление может стоить ему жизни. Наконец послышались первые выстрелы, палили из пулемета и гранатомета, но свист пуль и взрывы раздавались далеко от того места, где он сейчас находился. В какой-то момент над головой Солтмурада сбрило ветку, и он залег. Но скоро убедился, что пуля была случайной.

Солтмурад не ставил на прикладе винтовки зарубки в виде полумесяца, как это делали другие, чтобы потом похвастаться своими победами. Он ставил эти зарубки на своем сердце, отмечая каждый раз, что от них почему-то не становится легче. Не замечал он и времени, летящего, будто орел над горами, – плавно и спокойно, да и зачем его замечать, если оно для тебя уже давно остановилось. И лишь от зарубки к зарубке он замечал, что в черной его бороде все больше становится серебряных седин.

Но вместе с сединами Солтмурад набирался и боевого опыта, и не только снайперского. Приходилось ему ходить и в атаку, и отходить, и выползать из окружения, когда, казалось, уже не было никакого выхода. Однажды миной от полкового миномета на куски разорвало первого командира их ополченческого отряда. Его место занял заместитель, а Солтмураду доверили под командование 28 человек, если по армейским, уставным стандартам – взвод.

Ум Солтмурада, куда в детстве втиснули знания лишь четырех классов не самой лучшей школы, впитывал все военные премудрости, как губка впитывает воду. И уже через год к нему стали обращаться за советами и опытные вояки. Солтмурад давал эти советы, не спеша, не кичась, только после долгих раздумий и размышлений, как и подобает вдумчивому, серьезному человеку.

5

Задерганная политиками, измученная бесплодными боями, наступлениями и отступлениями по первому окрику полководцев, затурканная взбесновавшейся общественностью и правозащитниками, которым было все равно, кого защищать, лишь бы показать себя во всей красе и непримиримости, российская армия оказалась в полной блокаде. У нее уже не было ни моральных, ни физических сил, чтобы продолжать войну. И тут на белом коне, в белой сорочке с белыми манжетами, в белых перчатках появился белый генерал, который на глазах у всего мира в Хасавюрте подписал договор о полной победе противника.

Враг федеральной власти ликовал. Да и как не ликовать, когда маленький горский народ в неравной борьбе одолел прежде великую Россию. Ликовал вместе со всеми и Солтмурад – наконец-то закончится эта проклятая война, которая, кроме слез, крови, горя и разорения, ничего не принесла. А ему так хотелось домой, в свое горное село, чтобы вдыхать не пороховую гарь, а чистый воздух, есть не опротивевшую тушенку и черствый хлеб, а домашнюю пищу и свежую лепешку, пасти не очередную жертву врага, а овец, коз и коров. Ведь он не воин, а крестьянин. Его измученная и истерзанная душа жаждала мира, покоя и сытости. Раны на сердце совсем зарубцевались, а когда он встретил в освобожденном Грозном своего сына, оно и вовсе обмякло. Сын был той единственной ниточкой, которая еще связывала Солтмурада с этим миром.

Нашел он его в масхадовской гвардии. За эти полтора года Теймураз вытянулся, окреп, возмужал, и уже мало чем напоминал того желторотого цыпленка, который со слезами прибегал домой. Жесткость во взгляде, короткая черная щетина на лице, пригнанная по фигуре, словно вторая кожа, военная форма – все говорило о том, что он храбрый, бывалый и бесстрашный воин.

Они обнялись и отошли подальше от стадиона, на котором проходил очередной митинг. Сели в тени акаций. Сын закурил. Солтмурад нахмурил брови:

– Зачем травить себя этой гадостью, сынок, поверь мне – жизнь и так коротка.

Теймураз виновато взглянул отца и потушил окурок. По опыту других Солтмурад знал, что сын курить уже не бросит, но ему было приятно, что тот послушался отца и не стал ему перечить.

– Ты знаешь? – спросил Солтмурад.

– Да, отец.

И оба они знали, о чем говорят, ведь родным сердцам не нужны лишние слова.

– Мне рассказал наш сосед, Хасан, – уточнил сын.

– Война закончилась. Куда теперь?

Теймураз усмехнулся:

– Ты стал полковником, отец, а говоришь, как несмышленый ребенок. Разве война так заканчивается?

Солтмурад это тоже понимал и не обиделся на правду и грубые слова, а еще раз порадовался тому, что сын его так смышлен. А Теймураз продолжал:

– В село я не вернусь, отец. Я ничего делать не умею, только воевать. Ведь кому-то надо держать в руках не только кнут и косу.

– Сейчас таких слишком много, – возразил Солтмурад. – Ну ладно. Ты уже взрослый и сам выбрал себе дорогу. Только об одном прошу – не забывай родины предков. Приезжай строить новый дом. Если у тебя не будет своего дома, ты всегда найдешь теплое пристанище.