КРУГИ ПО ВОДЕ

КРУГИ ПО ВОДЕ
Александр Данилович Надеждин

Эта книга – собрание эссе, посвящённых странам европейского Средиземноморья и окрестностей с собственными рисунками и обложкой автора. Каждое эссе может быть прочитано почти вне связи с остальными, но их отбор и последовательность отражает идею о происхождении и развитии отдельных национальных культур под влиянием изначального центра нашей цивилизации – Италии и Рима, которые до сих пор постоянно находятся в фокусе культурных интересов Западного Мира, включая его окраины, такие, как Турция и Россия. Тексты и рисунки, собранные в течение трёх десятков лет периодических посещений, чтения и размышлений об истории и настоящем описанных мест отражают авторское отношение к нашей общей культуре и осознание неизбежных перемен в её содержании и статусе в результате глубокой перестройки всего Мира, происходящей сегодня на наших глазах.

Александр Надеждин

КРУГИ ПО ВОДЕ

Посвящается жене Марине, с которой вместе

я увидел и пережил то, о чем написана эта книга

ПРЕДИСЛОВИЕ

Немногим более трёх с половиной тысяч лет назад, великий Зевс, тогда на вершине своего могущества, похитил юную Европу и, прикинувшись быком, отвез её на своей спине на противоположный берег моря[1 - На самом деле он похитил ее в Малой Азии и отвез на Крит, что вполне соответствует изначальным стадиям возникновения эллинской культуры от неолита до бронзового века, a первые мифы были созданы и записаны по-гречески ещё через тысячу лет!]. Умудренная этим опытом, Европа вернулась домой, в Элладу, и стала расти и расцветать, поступательно захватывая в свою орбиту новые земли и народы. Таким образом, она дошла до берегов Атлантического Океана на западе. Затем она достигла своих восточных горных границ на Кавказе и Урале, потеснив, но не искоренив, влияния альтернативных цивилизаций с раскосыми глазами и с именами иных пророков на устах. Так или иначе, к концу прошлого века Европа заполонила своим присутствием и, чего уж там таить, очарованием почти весь свет. А кого не захватила, то принудила, хотя бы временно, к сотрудничеству. Несмотря на длительные междоусобные войны, нашествия, эпидемии и природные катаклизмы, к началу третьего тысячелетия нашей эры Европа смогла в целом наслаждаться плодами своей прекрасной, творческой и открытой будущему цивилизации безбедно и беззаботно. Вот эти-то черты, похоже, и привели ее в начале двадцать первого века к кризису, который многим теперь может показаться концом света, каким мы его знали. «И что за диво?.. издалёка»[2 - М. Ю. Лермонтов] какое-то неназванное божество повторило подвиг Зевса с точностью до наоборот, приведя в Европу жаждущие её благ массы несовместных с нею чужаков из ближних стран Азии и Африки и, как кажется, на ее страдания и возможную погибель.

Наблюдая за текущими проявлениями этого нашествия в сочетании с пандемией, а теперь уже и войнами, полыхающими по соседству, уже как-то трудно удивляться тому, что происходит на ее окраинах. На наших глазах происходит ускоряющийся возврат Турции к своим исламистским истокам и нынешнее противостояние[3 - Удивительны слова из уст положительного героя комедии, сочинённой предполагаемым «западником» А. С. Грибоедовым: «хоть у китайцев б нам занять премудрого незнанья чужеземцев».] между Россией и Западной Европой, вопреки трёхсотлетней истории почти непрерывного сближения, начатого царём Петром I.

Горько осознавая происходящее на моих глазах, я в какой-то момент вознамерился было назвать этот сборник эссе «Плач по Европе» вместо предполагаемого еще каких-нибудь пять лет назад восхищенного панегирика этой поразительной по своей сложности и эстетическому совершенству цивилизации. Но тексты, написанные «до всего» и мысли, в них изложенные, все еще теснят мою грудь и требуют выхода в публикации под менее эмоциональным названием «Круги по воде».

О выборе материала

Описания стран, вошедшие в настоящий сборник вместе с моими собственными иллюстрациями, относятся либо целиком, либо значительной своей частью к Европейской истории. В том числе и Турция, в своё время управлявшая чуть ли не половиной Европы. Впрочем и теперь часть Стамбула находится формально на Европейском континенте.

В добавок здесь присутствует и Россия в настоящее время – антипод «коллективного Запада». Начавшая своё существование в конце первого тысячелетия нашей эры и дойдя до своих географических пределов на Востоке еще во второй половине XVII века, она постоянно стремилась принадлежать к европейской цивилизации либо путем присоединения смежных западных территорий, либо выполняя роль «жандарма Европы», и всегда с помощью обучения детей привилегированных классов европейским языкам, европейской истории и европейской культурной традиции. У низших слоев общества это пробуждало смешанные чувства: от «низкопоклонства перед Западом до презрительного отношения к чужеземцам, неспособным противостоять «русской силе» или оценить величие «русской души». Впрочем, те же мысли время от времени высказывали и образованные русские люди.

С другой стороны, в числе описанных отсутствуют многие европейские страны и государства, в которых я по многу раз бывал, в частности, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, страны Скандинавского полуострова и некоторые государства Центральной Европы. Во всех этих местах я почему-то не мог или недостаточно хотел рисовать, и, соответственно, они в книгу не попали. А попали: Португалия, Испания, Франция, Италия, Германия, Россия, осколки бывшей Республики Югославии, Греция и, наконец, Турция. Итак, перед Вами, читатель, записки и рисунки, посвящённые странам Западной Европы и её ближайших окрестностей на январь 2020 года или чуть позже, но все еще в добрые старые предвоенные времена. Кое-какие замечания всё же добавлены при редактировании.

Круги по воде – смысл композиции

Родоначальниками Европейской культуры принято считать греков, а римлян – лишь эпигонами, но это в действительности относится лишь к пластическим искусствам и началам философии, да и то в весьма ограниченном смысле. А уж по части других компонентов цивилизации, объединяющих и придающих смысл коллективному существованию общности людей, Риму как образцу государственного устройства, на мой взгляд, принадлежит несомненное первенство. Добавив к этому идейный фундамент западноевропейской цивилизации – Христианство, возникшее как расширение усвоенного иудеями морального учения из маленькой колонии Рима до всеобъемлющего духовного пути развития огромной империи, мы, так или иначе, придём в Рим, как исходную точку в моём нехитром рассказе. Дальнейшее повествование разбито на части и главы, посвящённые отдельным странам и выстроенные вдоль радиальных направлений, подобно кругам по воде, расходящимся от эпицентра в сердце Италии. Повествование условно разбито на четыре части:

Часть I. Точка отсчёта

Часть II. К западу от Рима: Франция, Испания, Португалия

Часть III. На северо-восток от Рима: Германия, Россия

Часть IV. К востоку от Рима: Югославия, Греция, Турция

Часть I. ТОЧКА ОТСЧЕТА

Гектор Берлиоз, решивший написать оперу, воплотившую собой его виденье европейской истории и, может быть, чтобы оставить память о ней будущим обитателям Земли и окрестностей, выбрал сюжет[4 - Вергилий, Марон, Публий, Энеида, Пер. Ошеров С. А., АСТ, 2020] из Вергилия о выходце из Малой Азии, проложившем путь на запад Европейского континента, чтобы достичь места, которому суждено было стать эпицентром нашей цивилизации на 3000 лет вперед и почти до сегодняшнего дня. Эту оперу показали по доступным каналам связи среди других спектаклей, предоставленных NewYorkMetropolitanOpera в качестве утешения людям, заключённым под домашний арест могущественными активистами борьбы с пандемией неудобопроизносимой и загадочной болезни двадцатых годов двадцать первого века.

ПРОЛОГ

Вергилий, Берлиоз, Гоголь, Тэн, Муратов и я

В самой опере «Les Troyens» (Троянцы) речь идет о греках и троянцах, их богах и героях, о любви и измене. Но одно место в конце четвертого акта сыграло роль сильнейшего стимула для моей работы. Задумав написать об опыте путешествий по Европе и, в частности, по странам Средиземноморья, я долго откладывал на потом итальянскую главу по следующим соображениям. Я думал так: куда мне до тех, кто писал и пишет об Италии, в том числе и по-русски, после прожитых здесь лет и глубокого проникновения в культуру, язык и историю этой дивной страны. Но вот что мне здесь просто необходимо сказать. Все пишущие: и Павел Муратов, и Ипполит Тэн, и Николай Гоголь – рано или поздно срываются на крик души, на слёзы умиления, связанные с каким-то глубинным пониманием того, что в Италии находится сердце нашей культуры на всех уровнях восприятия, вплоть до без слов понятного подсознательного. Здесь дело не только в умении и даже не в знаниях. Итак, пронзительный клич Энея на пороге предсказанной ему героической гибели: «Italie-е! ITALIE-Е-Е! » оказался для меня отправной точкой к написанию этого опуса. В общем, с Богом…

Две точки на карте расстоянием в 163 года…под сенью платана я сидел, спасаясь от жары и рисовал то, что видел перед собою: замок Сант-Анджело, ангел с крестом, Яникульский холм в районе Трастевере на западном берегу Тибра. А на этом холме Николай Васильевич Гоголь стоял перед церковью Сан-Пьетро-ин-Монторио и описывал на последней странице повести «Рим»[5 - Н. В. Гоголь, «Рим», 1942, правописание оригинала сохранено] то, что он видел: «Группами и поодиночке один из-за другого выходили домы, крыши, статуи, воздушные террасы и галереи; там пестрела и разыгрывалась масса тонкими верхушками колоколен и куполов с узорною капризностью фонарей; там выходил целиком темный дворец; там плоский купол Пантеона; там убранная верхушка Антониновской колонны с капителью и статуей апостола Павла; ещё правее возносили верхи капитолийские здания с конями, статуями; ещё правее над блещущей толпой домов и крыш величественно и строго подымалась темная ширина Колизейской громады; там опять играющая толпа стен, террас и куполов, покрытая ослепительным блеском солнца. И над всей сверкающей сей массой темнели вдали своей чёрною зеленью верхушки каменных дубов из вилл Людовизи, Медичис, и целым стадом стояли над ними в воздухе куполообразные верхушки римских пинн, поднятые тонкими стволами. И потом во всю длину всей картины возносились и голубели прозрачные горы, легкие как воздух, объятые каким-то фосфорическим светом. Ни словом, ни кистью нельзя было передать чудного согласия и сочетанья всех планов этой картины. Воздух был до того чист и прозрачен, что малейшая черточка отдаленных зданий была ясна, и всё казалось так близко, как будто можно было схватить рукою. Последний мелкий архитектурный орнамент, узорное убранство карниза – всё вызначалось в непостижимой чистоте» … Ну вот вам и «машина времени».

И еще одно замечание (эх была не была!): уж как на редкость сухо, неаппетитно описывает Гоголь еду в своей великой поэме по сравнению с соблазном украинских галушек и вареников со сметаной в «Вечерах на хуторе…»! Как поэтично описан Днепр и украинская ночь в его сказках по сравнению со скучными, эпического характера пейзажами русской равнины, где главные слова – бесконечность, колесо и грязь. Не здесь ли кроется привязанность Гоголя к южной красавице Италии по сравнению со всеми странами на свете, не говоря уж о России, в чьём случае он без обиняков перескакивает в письме к В. А. Жуковскому от описания итальянских красот к стране, где «снега, подлецы, департамент, кафедра, театр»[6 - Гоголь Н. В., Письмо Жуковскому В. А., 30 октября (н. ст.) 1837 г. Рим // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). – [М.; Л.]: Изд-во АН СССР, [1937—1952].]. Не будет ли нахальством с моей стороны предположить, что Италия взрослого Гоголя была для него символическим воплощением Малороссии его детства? Будет, наверное, но оставлю как есть, так как временами чувствую то же самое. Перейдем же в следующий зал…

Глава I. Рим – увертюра

Если мир – это подмостки, то, оставляя жанр трагедии странам со сверхчеловеческими амбициями, Италия – театр драмы и, может-быть, мелодрамы, где человеческие переживания смягчены нежной окружающей природой и гармоничной натурой участников. Рим же, без сомнения, опера, где декорации должны быть ближе архитектуре, нежели чем живописи (недаром, по-моему, Рим не произвёл на свет подлинно великих художников на уровне тех, кто приходил сюда с Севера Италии и сопредельных стран Европы). В опере на сцене не актеры, а их поющие души, вызывающие отклик и слёзы непосредственно в душе у зрителя, часто даже вопреки его рациональному восприятию достаточно примитивных текстов либретто. Отсюда и заголовок этой части.

Итак, приготовились, и…

Maestoso 

Последний раз, когда я попал в Capella Sistinа, перемещение посетителей в ней было организовано весьма упорядоченно. То есть людей группами человек по 30 заводили через боковую дверь рядом с фреской Страшного Суда и, продержав положенные минут десять-пятнадцать, выпускали на волю через дверцу в задней стене прямо под изгнанием из рая и последующим земным прозябанием, как их изобразил стареющий, но теперь уже весьма розовощёкий, благодаря недавней тотальной реставрации Микеле-Анжело.

А в мой первый раз 40 лет назад ни в одну разгоряченную голову ватиканского бюрократа не могла прийти кощунственная мысль «обновить» вечное, что оставалось нетронутым на потолке и стенах с 16-го века, когда на алтарной стене голым святым (иные с содранной кожей) прикрыли срам кусками тканей, изображенными послушным живописцем помоложе по приказу строгого Папы Павла III.  Тогда в зале царил хаос, люди переходили с одного места на другое, задрав головы к потолку или рассматривая детали прекрасной живописи на стенных панелях (и чьей? – здесь Перуджино, Рафаэль, Боттичелли!) или подходя вплотную к Страшному Суду на стене (не помню, но, может быть, и касаясь его руками, хотя вряд ли) и наводя объективы своих камер (возможно, купленных на рынке под названием «Американа» у нас, мигрантов из богатого оптикой СССР) и на Страшный Суд и на священные изображения на потолке. Многие даже ложились на спину с тем, чтобы схватить правильный кадр. Никаких служителей в униформе, да и зачем? Но время от времени с небес раздавались торжественные слова на языках Христианской Европы: «силенцио пер фав?ре», «сайленс, плиз», «вир биттен зи нихт цу шпрехен».

По-немецки это звучало наиболее внушительно, как будто из громкоговорителя, установленного на патрульной башне концлагерной площади … Написав это, я подумал, что сейчас такой образ мог бы и не прийти мне в голову, так как за много лет жизни на Западе и многократных столкновений «по жизни» с современными немцами ассоциация между последними и нацистским прошлым Германии ушла на задний план. А тогда мы были только-только из-за отчасти дырявого железного занавеса, где и хорошие кинофильмы, и пьяноватые пожилые мужчины в засаленных пиджаках с приколотыми медалями в очереди для сдачи бутылок постоянно напоминали о прошедшей войне безо всяких усилий официальных пропагандистов.

Возвращаясь к голосам и толпе на полу, я просто не мог не увидеть, что эта толпа по-броуновски перемещавшихся и достаточно обалдевших от шума и впечатлений людей каким-то непрерывным образом переходит в толпу на стене Страшного Суда, где живопись постаревшего гения сделала нижний ряд нарисованных обывателей (а кто они еще в нижнем ряду мироздания?) совершенно живыми, в отличие от монументальных и неподвижных в своей сосредоточенности героев небесной драмы творения и голубовато-серых пророков и пифий на широкой полосе вдоль всех стен под потолком. Помню, что только Иона над Страшным Судом среди сонма пророков оказался живым парнем, борющимся со стихиями вместо положенного статического созерцания. Постфактум поражает почти фамильное его сходство с безбородым судьей-Спасителем, написанным прямо под ним, на алтарной стене через 20 (!) лет после окончания потолка. Так вот, толпа на полу, сливаясь с толпой идущих на суд, образовала уникальное единство обширной человеческой массы, заключенной между этими стенами и открывшейся перспективой «последнего суда в концлагере», ограниченной узким пространством Сикстины и конечностью существования не только одного человека, но и всего человечества.

Но…прошло уже 45 лет, а мы всё ещё здесь, и Рим за стенами этого полукоммерческого предприятия все еще привлекателен для тех, кто пока помнит, где он или она сейчас находится. Evviva Roma, так сказать.

Largo 

Теперь, когда ежегодные посещения Рима – проездом ли, a может, и с остановкой на неделю стали почти незыблемым правилом, приходится учиться смотреть заново, потому что даже вечером голову приходится держать высоко, чтобы взгляд не утыкался в толпы детей разных народов с трудноразличимым или вообще отсутствующим выраженьем на лице. Ни Пантеона, ни Палаццо Фарнезе не увидишь теперь от земли до крыши, а к фонтану Треви (впрочем, я, грешным делом, никогда его особенно не любил) следует пробиваться локтями для того, чтобы увидеть воду в бассейне, где некогда бродила в полном одиночестве пьяная Анита Экберг[7 - Сцена из фильма «Сладкая жизнь» Федерико Феллини].  Но есть места, где туристов меньше, а красота не изменилась: Пьяцца дель Квиринале, Термы Каракаллы (из-за высокой входной платы, наверное), Базилика Сан-Джиованни ин Латерано (на восток от центра туристских блужданий) и садик возле укрепленного замка Сан-Анжело, в котором, сидя в тени огромного платана, я рисовал вид на Тибр с холмами Трастевере на другой стороне и кусочком стены замка.

С его крыши в третьем акте спрыгнула бедная Флория Тоска, потеряв своего возлюбленного Марио Каварадосси. “Tutta Roma” – называется этот рисунок, эхом повторяя её слова, произнесенные над телом убитого ею в самом конце второго акта подлого барона Скарпии: «E avanti a lui tremava tutta Roma! (А перед ним дрожал весь Рим!)».

Ну конечно, остаются улицы и переулки даже в центре города, на которых по счастливому стечению обстоятельств нету входа в какое-нибудь интересное туристам место.

Здесь и цоколь разрушенного когда-то круглого храма с толстенной пальмой на его плоской вершине, так что её основание как бы висит в воздухе на высоте трёх метров. Тут и кусочек стены сада Боргезе в конце короткой улицы.

Здесь и бордово-красные заборы вдоль улицы Венте Сеттембре (20 сентября) скрывающие за собою прохладные залы университетской библиотеки, где автор когда-то провел немало счастливых часов. Всё узнаваемо с давних времен, которых не упомнит никто из живущих сейчас. Эта узнаваемость и есть генетическая память у стольких людей вокруг света, что писать об этом даже как-то неудобно – уж очень избитая тема. А хочется, и вот почему: когда наш поезд эмигрантов[8 - Официально нас тогда называли беженцами (profughi), иначе мы не могли бы быть официально приняты], не успевших опомниться от шока встречи со свободным миром, остановился в Орте (маленькой станции на севере Рима, где кончалось путешествие на поезде из Вены) людей забирали автобусы, нанятые благотворительными фондами типа ХИАС[9 - HIAS – Общество помощи еврейским иммигрантам], мы вышли в сумерках на заросший сорняками пустырь. С него начиналась первая для нас итальянская улица под названием «Данте Алигьери»! А на самой границе между асфальтом и некошеной травой сидел на вынесенном из дома стуле пожилой человек в подтяжках поверх вылинявшей рубашки, не обративший на нас никакого внимания. Он выглядел как образ на экране неореалистического кино, которое некоторые из нас знали и любили ещё до того, как даже сама мысль о легальной эмиграции из СССР могла прийти в чью-нибудь голову.  О чём бы эти фильмы ни были, их главная черта – пристальный взгляд на мир без ментальных фильтров и специальных углов зрения. Так что главным героем нехитрых сцен и сюжетов был ты сам, независимо от того, понимал ли ты разговоры и действия наполнявших городское пространство людей, необыкновенных обыкновенных итальянцев. Последнее в уже описываемое мною время конца семидесятых было не совсем верно, по крайней мере, в центре Рима. Конечно, итальянцы были везде и тогда: и содержатели баров на каждом углу, и владельцы квартир, которые мы снимали, и масса прохожих, до которых нам не было дела, так как практически все необходимое общение могло происходить по-английски и даже по-русски, так же, как и выставки, рынки, центральная телефонная станция и кино.

В церквях доступ был и остается свободным для всех желающих (слава Богу!). Для тех, кто желал приобщиться, службу вели на латыни, а проповеди читали по-итальянски. Здесь итальянцы были буквально на расстоянии протянутой руки, как в вечер памяти Святого Франциска Ассизского, происходивший в помещении древней базилики Санта Мария ин Аракоэли (заложенная в 6-м веке, она была древней и во времена Сан-Франческо!), когда после короткой мессы ко мне повернулся немолодой человек, говоря на знакомо звучащем языке с непонятными словами, и с чувством пожал обе мои руки, как, впрочем, сделали и все окружающие, выбрав близстоящего соседа или соседку.

Scherzo 

В наши дни число молящихся больше напоминает стайку старушек в православных церквях времен зрелого социализма (напоминаю, что рассказ этот ведётся в период, предшествовавший эпидемии ковида). На улицах, как я уже упоминал, дети разных народов, и даже небольшой их части было достаточно, чтобы сделать тесными излюбленные тур-гидами храмы и создать невероятные очереди перед входом в рекомендованные объекты посещения.

Впрочем, этим Рим не сильно отличался от своего состояния имперских времен третьего столетия

Анно Домини, когда новоиспечённые граждане[10 - Император Каракалла (211–217 гг. нашей эры) даровал римское гражданство всем свободным людям на территории империи, что, согласно Гиббону (Эдуард Гиббон: «Закат и падение Римской империи». Издательство · Азбука, 2022) и положило начало закату Римской Империи] со всех концов необъятной империи наводнили город, сделав его центром цивилизации, каковым, по крайней мере, в моих глазах, он и остается по сей день.

И тогдашние евреи, несмотря на непростые отношения с языческой культурой титульной нации, тоже оказались частью этой обратной колонизации Рима его вассалами ещё до первых христиан, своих на первых порах менее удачливых соплеменников.

А еще раньше еврейские пленники-рабы после разрушения Второго Храма императором Титом (удивительно благожелательно выведенным Моцартом в своей потрясающей красоты последней опере) были массово задействованы для строительства Колизея и других объектов тогдашнего городского планирования, включая Арку Тита, на которой и увековечили барельефом их шествие в цепях во время императорского триумфа.

Ну, в общем-то, делать нечего, приспособились. Tем более что возвращаться было уже некуда. Небольшая их часть проживала в маленьком гетто между Тибром и Ларго ди Порта Арджентина в течение пятисот последних лет. Отсюда практически все жители были вывезены на верную смерть в 43-м пришедшими сюда нацистами. Утверждают, что это произошло без помощи местного населения и даже полиции (на этот раз по крайней мере).