Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно

На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам, сойкам и какому-то несчастному подвернувшемуся четвероногому у входных стрелок рязанской станции – сущая безделица. Слава богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Петровичу «люгера», никто не пострадал. Чудом… А здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью.

Допустим даже, что так… Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что он самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке и после, опять же самолично, распорядился погрузить это в великокняжеский вагон с разрешением находиться при этом его бессменному бравому ординарцу…

Господи! Какой ужас… Альтер-эго, похоже, было право: впору стреляться.

Однако завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича катастрофы, равно как и о ликвидации последствий учиненного его любимым адмиралом беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво постучали.

– Тут к вашему высокопревосходительству господа…

– Господа-товарищи. Тихон, не суетись, дай пройти!

– Заходите, заходите… С черной меткой прислали или как? – Петрович по голосам за дверью уже понял, что это кто-то из его банды: Хлодовский и Щеглов – точно, но явно не только они одни. – Тиша, дай нам поговорить, посмотри там…

– Слушаюсь! – Ординарец, козырнув, резво выкатился в коридор, а вместо него возле одра поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс капраз Рейн для полноты букета.

– Ну что, орлы?.. И как мне теперь вам и всему флоту в глаза-то смотреть? После такой международной конфузии? – попытался было бодриться Петрович. Но выходило «не айс». Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившиеся на окружавших его усатых физиономиях, давали некоторый повод для сдержанного оптимизма. – Что же мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, а потом пулю в лоб пустить? Или сразу, без рапорта, честнее будет? Что посоветуете, молодежь?

– Это вы о чем таком сейчас, Всеволод Федорович? – вытаращил изумленные глаза возбужденный больше остальных Беренс.

– Дык ясно же, о чем. Побил меня этот коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня, грешного, аки куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом государе. Хоть сквозь землю со стыда провалиться… Натворил делов! Страх Божий…

– Господи! Да полно вам ерунду-то всякую говорить. Ну, подумаешь: посмеялись все и завтра все забудут. После такой нервотрепки, что вам на долю за этот год выпала, не так люди по первости чудят, Всеволод Федорович. А вот кто кого побил, так тут еще бабушка надвое сказывала. У их высокопревосходительства кайзеровского генерал-адъютанта бланш-то на загляденье. Будто сам Репин рисовал! – отчеканил безапелляционно Щеглов. – Так что вам себя винить грешно-с. Хоть и не без потерь, но виктория в сем славном деле наша! Адмиралу нашему гип-гип…

– Ура! Ура! Урр-р-а-а-а!!! – полушепотом восторженно взвыло в ответ собрание в полном составе.

– Ах вы, бесенята… Я, понимаешь, старый дурак, союзника нашего действием унизил, секундантов жду, стало быть, а вы, значит, радуетесь?

– Да, полноте вам, Всеволод Федорович, – вступил в диалог Рейн. – Не берите в голову. Вице-адмирал Тирпиц самолично помогал вас перенести. И не то что обиды не держит, а, как мы слышали, единственно себя целиком и полностью во всем произошедшем винит. О чем он прилюдно обоим императорам и докладывал.

– Фу-у… Хоть малый камушек с души упал. Стало быть, реально умница наш Альфред… – Петрович едва успел проглотить готовившееся сорваться с языка восклицание: «Мужик!..» Все-таки не для этого времени словцо со смыслом. Тут пока все мужики за сохой ходят.

– Кстати, оба наших государя также с пониманием к переполоху отнеслись. И если бы не эта досадность с кайзером…

– Что?.. Что еще случилось?..

– А вы не слышали разве? Что мы во Владик уже без него едем? – изумился Гревениц.

– И этого… тоже я? – Петрович мысленно начал готовиться к трибуналу…

Когда молодежь отсмеялась, душевные терзания Петровича самым беспардонным образом прервал Хлодовский:

– Вы самого интересного не знаете. Думаете, что разговоры путешествующего общества крутятся лишь вокруг пикантных подробностей ваших с герром Тирпицем посиделок? А тут, между прочим, камуфлетец похлеще вашего шандарахнул. На головах все стояли… Но попросим-ка мы, господа-товарищи, нашего дражайшего барона доложить кратенько товарищу адмиралу обо всех свежих дорожных новостях, уповая на известное его красноречие и примерную точность в деталях…

– Кх-м… Да уж… Красноречие барона Гревеница нам хорошо известно, особенно после того его памятного всем тоста про русский и германский флаги над Портсмутом и Гибралтаром, которому сам кайзер аплодировал стоя, – улыбнулся Руднев, вспомнив дружеские посиделки наших и немецких офицеров под Тверью, когда к ним в вагон на шумок-огонек ненароком заглянули два императора. – Ну-с, излагайте, любезный Владимир Евгеньевич, что тут такого замечательного у вас без моего участия приключилось.

– Слушаюсь! Благодарю за доверие! – В глазах любимого главарта Руднева плясали задорные чертики, явно подогретые бокалом-другим шампанского. – И во первых строках я пренепременно-с должен отметить, что незабываемое то утро дня рождения многоуважаемого вице-адмирала Тирпица на сюрпризы задалось. Началось все с чрезвычайно раннего подъема благодаря стрельбе из окна салона статс-секретаря в шестом вагоне германского поезда. И хотя из первого акта сего действа нам досталось пронаблюдать лишь за одной, не лишенной, однако, накала некоторого драматизма, финальной сценой на привокзальной платформе…

– Кто-то кого-то норовит обидеть? Таки поиздеваться над немощным пришли?

– Всеволод Федорович, простите Христа ради! Было велено коротенько. Поскольку, ежели бы я со всеми подробностями, то… Уй! – Получив в бок локтем от Рейна, Гревениц театрально подпрыгнул под общее хихиканье окружающих. – Дерзни я лишь попробовать словесно передать эмоции на физиономиях наших германских друзей, оценивших мощь и ювелирную точность работы русской корабельной артиллерии главного калибра… – Тут ржали уже все, включая Руднева… – То пришлось бы мне одалживать таланта у самого Вильяма Шекспира, – завершил свой вступительный пассаж Гревениц.

– Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю… А наши что? На непотребство сие глядючи…

– Ну, пока до большинства доходило, что тут к чему, а у душки барона Фредерикса усы от бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся и все напряжение немой сцены разрядил. Коротко и емко: «Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!» Тирпиц, надо отдать должное, подачу принял и виртуозно перевел дело в шутку, так что через минуту хохотали все, включая обоих императоров. Да тут еще Чибисов ваш жару поддал. Не понял что к чему и кинулся вас спасать от немцев. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал. По фамилии – птаха мелкая, а бугай он тот еще.

В итоге государь повелел препроводить вас в великокняжеский вагон, но когда уже собирались ехать, неприятность с кайзером приключилась. Ухо прострелило. Причем так сильно, что к нему сразу все доктора сбежались, включая нашего Банщикова. Думали, рядили, и в конце концов немцы заявили, что их императору с расстроенным здоровьем лучше долгого вояжа не предпринимать. Он побрыкался, но, думаю, больше для вида. Похоже, боль терпел изрядную. В итоге с дочерью, генералами и большей частью свиты через Питер отбыл восвояси. Однако принц Генрих, два сына Вильгельма – наследник и Адальберт, – адмиралы Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев едут с нами. А потом, как и планировалось, в Циндао. Кстати, среди них есть дамы, из которых две – сёстры Крупп.

– Ничего себе… Короче, все дальнейшие планы по тесному общению императоров накрылись медным тазом?

– Можно и так сказать.

– А что это немецких мадемуазелей на Дальний Восток так тянет? Там технического директора и пары матерых инженеров за глаза бы хватило для рекогносцировки.

– Старшую, похоже, не что. Скорее, кто.

– Вот даже как?

– Всем же остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит заняться. Во всяком случае Дубасов на тему возможного заказа крупповских бронебашен обмолвился. И, ясное дело, их интересует Циндао и окрестности, поскольку теперь германцы однозначно будут превращать свой Тихоокеанский форпост в первоклассную крепость, наша победа гарантирует ей прямое железнодорожное сообщение с метрополией.

– Разумно… Хотя и не бесспорно насчет крупповских пушек и башен для наших крепостей. Между прочим, по этому поводу у нас со Степаном Осиповичем свои интересные идеи имеются. Что же до Циндао, да, тут все очевидно. Немцы унижения на Филиппинах во время испано-американской войны американцам не забыли. А теперь они получили неплохие карты для подготовки отыгрыша… Кстати, кто? Это вы на господина Луцкого намекаете? Он тоже с нами?

– А вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя понятно. У немцев же удивление от этого всего прямо на языке висит. А так… да, он тоже с нами едет. Говорят, что адмирал Дубасов настоял, – опередив Гревеница, протараторил Беренс.

– Слухами земля полнится. После их первой мазурки в Зимнем только ленивый ту грозную шуточку кайзера не посмаковал. Но вот поди же ты, не убоялась фройлен Берта гнева своего суверена, так что нам только завидовать кое-кому остается, – отшутился Петрович. – Извините Владимир Евгеньевич, мы вас перебили…

– Решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переносы багажа и утряску народа по новым местам. Вы про Банщикова нас не спрашивали. Докладываю: Михаила Лаврентьевича нашего, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, государь отправил с ним. В Питер отбыли также великий князь Михаил Александрович, Василий Александрович Балк и все его морпехи. Так что из «варяжских» здесь остались только вы с Беренсом. И ваш верный Тихон, конечно.

По сведениям, достойным доверия, государь на все время сего вояжа возложил на младшего брата бремя регентства. Но, впрочем, как было замечено по общему восторженному состоянию Михаила Александровича, которому дозволили перед возращением в Санкт-Петербург сначала сопроводить некую юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей аж до самой Варшавы, сия тяжкая ответственность его императорское высочество совершенно не тяготила. Так что разных судов-пересудов и на эту тему идет предостаточно…

– Однако, господа, попрошу: давайте не в нашем кругу. Хорошо?

– Как прикажете. Только…

– Никаких «только». Завидовать разрешаю. Молча. Даст бог, если все сладится, кому – счастье, а кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу… Поняли? Или в отношении сближения с немцами у кого-то из вас предубеждения имеются?

– Угу. Поняли…

– Предубеждений-то нет, но вопросы есть. Некоторые…

– Что-то не вижу радости и лихости, господа-товарищи капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем посвободнее. И у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, – улыбнулся Руднев. – Далее, по германскому вопросу. Будь по-вашему: обсудим, что к чему и почему. Отдельно посидим и обстоятельно потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим германизмом согласны. А тема-то очень серьезная. Недопонимания тут быть не должно. На все ваши вопросы обязательно отвечу, оптом и в розницу. Если только не помру сегодня… Ну, все, хорошие мои, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко.

Отпуская своих «молодых львов», Петрович действительно чувствовал себя неважно: последствия жестокого перепоя сказывались конкретно. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас же напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и неожиданно для себя Петрович провалился в крепкий здоровый сон, начисто лишенный сновидений…

Итак, волею неумолимого рока и обстоятельств непреодолимой силы он оставался с государем один на один. Правда, не только с ним. Впереди его ожидало обстоятельное общение с адмиралом Дубасовым, инженером Луцким, великим князем Александром Михайловичем и продолжение бесед с Тирпицем. И ни Василия в шаговой доступности, ни даже Вадика…

«Крутись сам. Как сапер в колесе или белка на минном поле…»

* * *