Игнатий Лойола. Его жизнь и общественная деятельность

Игнатий Лойола. Его жизнь и общественная деятельность
Александр Алексеевич Быков

Жизнь замечательных людей
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

А. А. Быков

Игнатий Лойола

Его жизнь и общественная деятельность

Биографический очерк

Спортретом Лойолы, гравированным в Лейпциге Геданом

Глава I. Эпоха Возрождения

Константинополь, столица Византийской империи, был взят приступом турецким султаном Мухаммедом II 24 мая 1454 года. Этим событием заканчивается средневековый период истории. Таким образом, подчинение обессилевшей империи власти турок-османлисов знаменует собою начало новой истории, первое столетие которой носит название эпохи Возрождения, так как человеческий ум, скованный до этого времени произволом римских первосвященников и путами схоластического обскурантизма, впервые почувствовал сознательную потребность скинуть с себя непрошеное иго. Толчок этот был дан греческими эмигрантами, покинувшими свою родину после потери последнею независимости и нашедшими в большинстве случаев приют в Западной Европе. Римские папы, усерднейшим образом способствовавшие нравственному разложению и падению Византийской империи, были крайне польщены тем, что “схизматики” обратились к ним за пристанищем и куском хлеба; широкое гостеприимство было предписано везде, где признавалась власть папы, и высокообразованные греки, в числе которых было немало вельмож и принцев крови, поселились в Германии и Франции, но главным образом в Италии.

В это время, когда дитя любви императора Сигизмунда, знаменитый герой Седмиградии и Мадьярии, Ян Гуниад, а потом его сын, не менее знаменитый Матиашь Корвин, доблестно сдерживали напор турецких полчищ вдоль Дуная, родосские рыцари храбро отражали на море нападения самого Мухаммеда II и преграждали ему путь в Западную Европу. Сама же Западная Европа, спасаемая от грозного завоевателя названными героями, утопала в крови, благодаря междоусобным войнам честолюбцев. Англия почти погибала из-за распри, поэтически названной войной Алой и Белой розы; представительница Алой, или Ланкастерской розы Маргарита Анжу, дочь лотарингского герцога Ренэ I и супруга англо-французского короля Генриха VI, лично водила полки в бой, чтобы вырвать мужа из темницы и обеспечить сыну корону Британии; однако беспощадная борьба кончилась победой Белой, или Йоркской розы, занявшей престол в лице Эдуарда IV. Во Франции Людовик XI рубил головы непокорных и гордых вассалов-пэров, стремясь обессилить феодальную систему и прибрать к рукам полунезависимые владения многочисленных французских герцогов, из которых только один являлся достойным противником его; это был бургундский герцог, Карл Смелый, проведший всю свою жизнь в бестолковой войне от устья Рейна до республиканской Женевы. В Германии шли нескончаемые междоусобия между многочисленными князьками, над которыми власть императора была бессильна, тем более что движение гуситов, которым падение Константинополя и интриги Рима помешали слиться с византийским православием, принимало грозные размеры.

На Пиренейском полуострове шла та же борьба честолюбцев. Дон-Карлос воевал с отцом, арагоно-наваррским королем Хуаном II, из-за наследия матери и погиб от яда; кастильские короли, один другого ничтожнее, вели непосильную борьбу с грандами, добивавшимися полной независимости одновременно с португальскими вельможами. Бедная Италия, разоряемая безжалостно своими и чужими, распадалась на бесконечное число княжеств и республик, оспаривавших друг у друга ничтожные клочки земли с благословения своего верховного владыки, жившего в Риме и не по-христиански принимавшего участие во всех треволнениях полуострова при помощи наемных дружин, громов отлучения, яда и тайных убийств из-за угла. Мадьярия, Чехия, Польша, Литва и Пруссия боролись за преобладание между собою, и эта борьба, в которой принимали участие германские императоры, турецкие султаны и крымские ханы, вела к поглощению Мадьярии, Чехии и Пруссии немцами, к политическому разложению Польши и Литвы и к потере независимости всеми ими. Только Московия, как ее называли тогда, пользовалась сравнительно покоем и тишиною, объединяясь под властью Ивана III и готовясь вступить в среду европейских государств с надлежащим блеском; о Московии особенно заговорили после брака Ивана III с племянницею последнего византийского императора, Софиею, надеясь увлечь русских в борьбу с турками и в то же время подчинить духовной власти римского первосвященника.

В только что очерченную эпоху умственное движение Западной Европы и экономическое положение простого народа были крайне незавидны. Народ, угнетаемый тройным игом – духовенства, феодалов и цехов, был лишен всех прав гражданственности и зачастую даже куска хлеба, более или менее обеспеченного; нередко целые деревни десятки лет скрывались в лесных и болотных трущобах, давая повод создавать целые легенды о ликантронах, то есть человеко-волках, и урсогомах, то есть человеко-медведях. Забитый, загнанный, обнищалый народ был вполне во власти умственного невежества и темного суеверия; это было настоящее бесправное темное царство, без малейшего светлого луча надежды на что-нибудь лучшее в будущем. Наука была во власти духовенства, не допускавшего даже самомалейшего отступления от установленных правил при изучении той или другой науки; а все эти науки сводились к тому, что спасение человеческой души мыслимо только в лоне католической церкви и при полном повиновении святейшему наместнику Иисуса Христа на земле, имеющему власть вязать и разрешать все и всех. В силу такой постановки всего дела преподавания нередко происходили дебаты среди ученых, при самой торжественной обстановке, на тему об осле, помещенном между двумя одинаковыми мерами одинакового овса; требовалось научно решить, откуда сначала возьмет осел свой корм, с правой или с левой стороны? На подобные бессмысленные дебаты тратились умственные силы учащейся молодежи, и только в парижском университете замечалось немного больше жизни, благодаря следам, оставленным альбигойцами, лоллардистами и другими учениями.

Образованные греки, поселившиеся в Западной Европе, как выросшие и воспитавшиеся вне католического обскурантизма, всколыхнули и рассеяли немного умственное убожество, господствовавшее в университетах Италии, Франции и Германии. Они дали толчок и новое направление научным работам своих учеников и последователей; к числу их принадлежат Георгий Трапезундский, Теодор Газский, Иоанн Ласкарис, Димитрий Халкокондила и Константин Ласкарис. Все они преподавали греческий язык, научно обработали греческую грамматику и перевели впервые лучших классиков своей родины. Стоячее умственное болото зашевелилось; из недр его стали появляться талантливые изобретатели, даровитые ученые, выдающиеся художники, смелые реформаторы-мыслители; и все эти люди, к великому изумлению современников, не отличались знатностью происхождения, а выходили преимущественно, если не исключительно, из простого, презираемого народа или из захудавшего, обедневшего дворянства. С этого многознаменательного момента, совпавшего с падением Византийской империи, и началась знаменитая эпоха Возрождения, создавшая полную умственную революцию в Западной Европе и вызвавшая отчаянную борьбу сильного еще обскурантизма с народившимся гуманизмом, борьбу, не законченную вполне и в настоящее время.

Во главе этой эпохи необходимо поставить обедневшего дворянина из Майнца, Иоганна Гутенберга (родился в 1400 году, скончался в 1468); он изобрел книгопечатание в 1438 году, но по безденежью должен был вступить в товарищество с богатым ювелиром из Майнца Фаустом и даровитым писцом Шефером. Втроем они развили и усовершенствовали способ печатания книг, быстро перейдя от китайских резаных досок к набору. После книгопечатания, давшего возможность вырвать из рук католического духовенства исключительное право пользования наукой, наибольшее значение получило мореплавание, благодаря безумно смелым людям, обессмертившим себя открытием новых земель, на которые жадно набросились поселенцы из задыхающегося под нравственным и физическим гнетом простонародья. Варфоломей Диац, родом португалец, открыл мыс Доброй Надежды в 1486 году; итальянец Христофор Колумб открыл Багамские острова 8 октября 1492 года; Джиованни Каботто открыл остров Нью-Фаундленд в 1497 году; португалец Васко да Гама объехал Африку и показал дорогу в Ост-Индию в 1498 году, Себастьян Кабот объехал восточный берег Америки в 1517 году и северный берег Европы в 1552 году; португалец Магеллан обогнул Америку на юге, пробравшись через пролив своего имени и погиб в марте 1521 года на Филиппинских островах; Педро-Альварец Кабрал открыл реку Амазонку и приобрел для Португалии Бразилию; Америго Веспуччи объездил и описал Америку, получившую от него свое название; Фердинанд Кортец открыл Мексику и Калифорнию; испанец Бальбоа перешел Панамский перешеек в 1513 году и открыл Великий океан; Писарро из свинопасов сделался вице-королем открытого им Перу, который он покорил для императора Карла V; Орельяна исследовал на огромном протяжении Амазонку; наконец Альмагро помог Писарро покорить Перу, исследовал и покорил Чили, но восстал против Писарро и был казнен.

Громадный политический и экономический переворот, вызванный открытием Южной Африки, обеих Америк и новых путей в Ост-Индию, отразился и в области духовного творчества. Изящная литература, поэзия, живопись, ваяние, архитектура, естественные науки и история заняли выдающееся положение в западноевропейском обществе. Итальянцы Амброджини, Барбаро и Мерла приступили к серьезному изучению древних языков, издавая классиков и свои образцовые переводы с греческого. Англичанин Фортескью и француз Кюжас подняли значение юриспруденции и прославились своим ораторским талантом. Леонардо да Винчи создал школу живописи во Флоренции, Барбарелли – в Венеции, а Альбрехт Дюрер – в Нюрнберге.

Блестящие успехи человеческого гения не беспокоили папского престола, потому что не покушались на его права; папы покровительствовали поэтам и художникам, усиливая этим блеск своего двора. Но пытливый ум человека, пробудившись от долгого сна, не мог ограничиваться рамками, указанными властью духовенства, и принялся анализировать; вспомнили Джона Виклефа (родился в 1324 году, умер в 1387) и мученически погибшего Яна Гуса (родился в 1373 году, умер в 1415), и сомнение в правах папы на всемирное господство стало все сильнее проникать в общество. Выразителем протеста явился августинский монах, сын рудокопа, Мартин Лютер (родился в 1483 году, умер в 1546), который в 1517 году обнародовал в Виттенберге 95 тезисов против папской власти; затем он сжег папскую буллу, отлучавшую его от церкви, написал новый катехизис, а затем сумел привлечь к своему учению Швецию, Данию, Франконию, Гессен, Палатинат и Бранденбург. Началась война протестантов с императором Карлом V, продолжавшаяся с перерывами до 1536 года, когда император вынужден был заключить с ними мир в Нюрнберге м дать им права гражданства наравне с католиками. Восстание Лютера было сигналом к появлению других противников папской власти, из числа которых известнейшими были Ульрих Цвингли, Жан Кальвин и Филипп Меланхтон.

Таким образом, против католицизма или, вернее, против папского произвола поднялось множество врагов; вооружившись силою красноречия или во главе военной силы, все они ринулись дружно на римскую церковь, которая на первых порах гордо улыбалась и считала себя неуязвимою после свидания в Каноссе и сожжения Гуса на костре. В ответ на нападки папы собирали вокруг себя художников и украшали Рим: Браманте положил основание базилики св. Петра, Микеланджело Буонарроти окончил ее, прикрыв пантеоном Агриппы, Рафаэль и Романо покрыли Ватикан своими фресками, а глубокообразованный Пьетро Бембо писал под диктовку Льва X его распоряжения. Умер “божественный” Рафаэль, его заменили Корреджо, Пармезани, Тициан, Веронезе и Карраччи. Кроме Италии, преданные папскому престолу талантливые люди блистали во Франции, Германии и Англии: Приматиччио, Палладио и Гужон созидают множество дворцов; Маро, Дю Белле и наваррская королева Маргарита Валуа кладут прочное основание французской литературе; Ариосто, Тассо и Камоэнс прославили себя поэмами “Неистовый Роланд” (Orlando furioso), “Освобожденный Иерусалим” (Jerosolimo deliberate) и “Лузиада” (Lusiadas); наконец Гвиччиардини, Макиавелли и Буханан рассказывают народам историю их правителей и возбуждают любознательность.

Но и в лагере, враждебном папскому режиму, не замедлили появиться даровитые представители, тем более опасные, что это были по большей части серьезные мыслители, оставившие глубокий след в народе. К числу их следует отнести Эразма Роттердамского, Рейхлина, Монтеня, Рабле, Кардана и Шаррона. Богословскими рассуждениями, философскими трактатами, смелыми сатирами и архиоткровенными исповедями эти люди много подорвали значение папской власти в народе, почитавшем “святого отца” по традиции. Кроме того, в эту же эпоху появились “небесные” революционеры, астрономы. Коперник (родился в 1473 году, умер в 1573), несмотря на запрещение пап, “позволил” земле вращаться вокруг солнца; Тихо-Браге изучил луну и кометы, хотя не соглашался с Коперником в устройстве Солнечной системы; Галилей и Кеплер установили торжество теории Коперника, хотя первый и пострадал за это, и окончательно отделили науку астрономию от астрологии.

Римские папы и их приверженцы, сознавая свою силу, презрительно улыбались на дерзкие попытки новаторов поколебать их могущество. Не давая себе отчета в важности совершавшегося переворота и веря в силу ватиканских громов отлучения, они спокойно приняли вызов и повели борьбу обычными способами: усовещеванием, угрозами, казнями, военною экзекуцией; но когда Англия, Голландия, северная Германия, Дания, Швеция и Норвегия открыто отпали от римского первосвященника, когда сами католики благодаря хлынувшей волне свободомыслия заговорили другим тоном с “наместником” Иисуса Христа, папа Климент VII глубоко и серьезно задумался. Он понял наконец, что в истории человечества наступил момент освобождения мысли от оков клерикализма и обскурантизма; чтобы бороться за свое существование, папа должен был при новых обстоятельствах изобрести и новое оружие; но, несмотря на всю гибкость ума представителя дома Медичи, оружия не находилось, и Климент VII с грустью сошел в могилу. После него на папский престол взошел 13 октября 1534 года Павел III. Этому не особенно далекому по уму, но окруженному даровитыми и преданными кардиналами первосвященнику удалось найти оружие против ересей и свободомыслия прозревшей паствы. Оружием этим явился орден иезуитов, об основателе которого мы и намерены теперь повести речь.

Глава II. Дворянин Лопец де Рекальде

Прежде чем приступить к передаче событий из жизни основателя ордена иезуитов, необходимо сделать серьезную оговорку.

Всякое лицо, обратившее на себя внимание общества и попавшее в историю, имеет свою биографию. Эту биографию пишут или поклонники и приверженцы исторической личности, или его недоброжелатели и враги; первые украшают в жизнеописании своего героя всеми хорошими качествами, приплетают, по мере сил и уменья, тьму небылиц, россказней и даже чудес, пропускают все для него неприятное, дурное, смешное и в конце концов создают какое-то идеальное существо, не имеющее ничего общего с действительно существовавшей личностью. Вторые поступают как раз наоборот. Благодаря этому беспристрастный историк очень нередко оказывается в затруднительном положении, не зная, как из имеющихся под руками исторических материалов восстановить образ исторического деятеля. На помощь ему является историческая критика, дающая возможность разобраться среди противоречивых показаний господ биографов. Но иногда и историческая критика и чутье историка оказываются бессильными при недостатке материалов или их односторонности; благодаря этому немало исторических личностей до настоящего времени изображается в истории в ложном виде, например, Иван IV (Грозный), Ричард III, Людовик XI и многие другие. Подобного же рода затруднения являются и при жизнеописании Лойолы. Почти исключительно его биографами являются иезуиты, и надо видеть, до какой наивности доходят многие из них, рассказывая жизнь основателя их ордена; встречаются указания у них, что с момента появления Лойолы на свет стали совершаться чудеса, выходящие из ряда обыкновенного, а затем каждый шаг малютки выказывал его гениальные способности, свойственные лишь божественному избраннику, и явное желание быть служителем единого Бога.

С другой стороны, то есть со стороны врагов иезуитского ордена, серьезный исторический материал так ничтожен, многие из писавших о Лойоле так мало знают о нем лично, так часто смешивают его действия и планы с действиями и планами Клавдия Аквавивы, пятого генерала ордена иезуитов, что желающему писать о Лойоле почти не на чем остановиться. Благодаря этому более или менее правдивая биография основателя ордена иезуитов, очевидно, должна быть с пробелами и пропусками, по причине которых самое жизнеописание является неполным, а потому личность Лойолы не вполне ясною, как это было бы желательно каждому интересующемуся этим деятелем XVI столетия.

Выяснив затруднения, на которые неизбежно наталкивается всякий взявшийся писать биографию Лойолы по возможности беспристрастно, станем продолжать наш рассказ.

На севере Испании есть небольшая область, называемая Гвипускоа; горная местность на западной границе испанской Наварры, покрытая лесами, способствовала упорной и долгой защите жителями своих прав и юридических обычаев. Эти жители, сохранившиеся со времен визиготов под именем фуэросов; васконы, или баски, единоплеменные с французскими гасконцами, считают себя потомками кантабров и отличаются личною храбростью и тщеславием. Большею частью бедное дворянство гордилось древностью своего происхождения и жило в небольших замках, служивших защитою в старое время от мавров и арабов, а позднее – во время междоусобий мелких владетельных князей, из которых один, Иньиго Лопец, был даже независимым бискайским графом. Во второй половине XV столетия один из потомков этого графа, Бельтрам Лопец, владел двумя замками, Оньец и Лойола, с небольшим клочком земли. Небольшие материальные средства, большая семья и захудалость рода, давно потерявшего графский титул, ставили сеньора Лопеца в не особенно выгодное положение, и ему оставалось только важничать своим происхождением от владетельного графа да отдаленным родством с кастильским грандом Антонио Манриком, герцогом Нахара и графом Тревиньо, который вел свое родословное древо от первого астурийского короля Пелахо. Проживал Лопец преимущественно в Лойоле, расположенном между двумя городишками Ацпетиа и Асконтиа, со всею своею семьей, состоявшей из жены и двенадцати детей. В это время Испания впервые объединилась, за исключением султанства Гренада, под скипетром арагоно-наваррского короля Фердинанда III Католика, женатого на кастильской королеве Изабелле, преемнице бездетного брата Энрика IV Бессильного.

За год до взятия Гренады знаменитым генералом Гонзальвом Кордуанским у сеньора Лопеца родился в Лойоле тринадцатый ребенок, названный Иньиго, то есть Игнатий. Это произошло в 1491 году. Биографы-иезуиты добавляют, что его мать, Марина Соне, желая подражать Богородице, удалилась разрешаться от бремени в хлев и положила новорожденного в ясли; затем, когда возник вопрос об имени, которое следовало дать малютке, то последний громко и отчетливо заговорил: “Меня зовут Иньиго”. Как бы то ни было, но тринадцатый ребенок, хотя родившийся при таких чудесных обстоятельствах, являлся обузой для родителей, и те сбыли его отставному королевскому казначею, Хуану Веласко, который, как можно догадываться, был крестным отцом маленького Иньиго. Веласко жил на покое в старокастильском городке Аревало, и его крестник провел с ним все свое бесцветное детство, ничем не выдаваясь в толпе сверстников и выучившись только читать и писать по-кастильски. Благодаря сохранившимся связям при дворе Веласко имел возможность поместить мальчика-идальго пажом в свиту Фердинанда III. Праздная жизнь среди спесивых и богатых придворных, множество красавиц, окружавших величественную Изабеллу Кастильскую, и чтение нелепых рыцарских романов, так удачно осмеянных впоследствии Сервантесом, сформировали молодого Иньиго по общей мерке. Это был молодой человек почти высокого роста, стройный, ловкий, находчивый болтун, поклонник женщин, вина и особенно военной славы, для которой впечатлительный и самолюбивый юноша был готов пожертвовать всем. “Амадис Галльский”, знаменитый рыцарский роман португальского писателя Васко де Ловейра, постоянно манил его куда-то вдаль, к рыцарским подвигам, на добром коне, с хорошо вычищенным оружием и с шарфом или цветком обожаемой дамы. Утомясь бездействием при дворе, Лопец, как истый рыцарь, выбрал себе даму сердца из числа хорошеньких фрейлин и поступил на военную службу.

Слава непобедимого Гонзальва Кордуанского, бывшего в то время коннетаблем, то есть главнокомандующим испанских войск в южной Италии, сильно померкла благодаря завистникам и сплетникам. Поэтому, следуя примеру старших родных братьев, молодой Лопец начал свою военную карьеру под начальством дальнего родственника, герцога Антонио Манрик-Нахара, покровительствовавшего, как видно, всей семье Лопеца-отца. В царствование Фердинанда III военные действия почти не прекращались, а потому бывший воспитанник казначея Веласко был крайне доволен, попав в свою сферу. С головой, переполненной невероятными подвигами сказочных рыцарей, он окунулся со всем пылом своей страстной, подвижной натуры во все превратности военно-походной жизни того времени, изобиловавшей всевозможными приключениями. Подробных сведений о его служебной деятельности не имеется, к сожалению; известно только, что безумною храбростью, энергией и распорядительностью молодой Лопец обратил на себя внимание покровителя-герцога и пользовался славою самого блестящего офицера. В январе 1516 года скончался Фердинанд III и на престол вступил его внук Карлос I, согласно предсмертной воле его бабки Изабеллы, знавшей, что ее дочь, а его мать, Хуана Безумная, не способна управлять государством. Шестнадцатилетний юноша, так как он родился 24 февраля 1500 года, считал себя, и был на самом деле, самым могущественным монархом в мире; под его скипетром были: Испания, Балеары, Неаполь, Сицилия, Мексика, Вест-Индия и Перу, а с 12 января 1519 года, по смерти другого деда, императора германского Максимилиана I, он объявлен был императором Карлом V и ему повиновались еще Германия, Чехия, Нидерланды и Бургундия. При таком могуществе немудрено было закружиться голове, а потому, не обращая внимания на подписанный им 13 августа 1516 года в Нойоне мирный договор с французским королем, по которому Наварра уступалась королю Жану д’Альбрэ наваррскому, Карл V решился в 1520 году овладеть спорною областью и объявил Франции войну.

Испанские войска двинулись из Кастилии и Каталонии, быстро покорили южную Наварру и заставили короля Жана д’Альбрэ бежать во Францию; цитадель в Пампелуне, важнейшем городе Наварры, была поручена молодому Лопецу. Уже испанцы собирались двинуться в северную Наварру, как с Пиренеев спустился французский генерал Фуа-Леспарр. Победоносно пройдя всю Наварру, он осадил Пампелуну и начал ее штурмовать; город, несмотря на усилия испанцев, должен был сдаться победителю. Только комендант цитадели Иньиго Лопец решился держаться против вдесятеро сильнейшего врага с упорством, свойственным горцу и фанатику долга; цитадель ничем не была снабжена, защитников было мало, но Лопец не унывал и, как поклонник Амадиса Галльского, мечтал один бороться со всею французскою армией. Желая избегнуть бесполезного кровопролития, Фуа-Леспарр предложил ему через несколько дней сдаться, но упрямец не хотел ничего слушать и смело, с мечом в руке, окруженный горсточкой испанских солдат, ждал в проломе неприятеля. Начался последний приступ. Во время свалки обломок камня от стены перебил Лопецу левую ногу, вслед за тем шальной выстрел попал ему в правую ногу, и защитник цитадели упал без чувств, а солдаты поспешили сдаться. Уважая отвагу и доблесть коменданта, французы любезно подняли полумертвое тело его, снесли в один из уцелевших домов и здесь оказали первую медицинскую помощь. Когда Лопец пришел в чувство, великодушный Фуа-Леспарр дал ему возможность добраться до Лойолы.

Это произошло в начале 1521 года. Таким образом, только тридцати лет от роду Лопец увидал родительский дом, так как раньше вряд ли он бывал в нем. 30 июня 1521 года французы потерпели страшное поражение под Эсквиросом, бежали за Пиренеи, и испанская Наварра была окончательно присоединена к владениям Карла V.

Пока совершались эти события, бедный Лопец был прикован к постели и с грустью сознавался, что его военная карьера окончена. Дело в том, что левая нога плохо срасталась и призванные хирурги нашли необходимым вторично ее сломать, чтобы срастание шло успешнее; перед этой ужасною операцией у больного был бред, ему явился апостол Петр и обещал сам лечить храброго рыцаря. В благодарность за лестное покровительство хранителя райских ключей Лопец тут же, в бреду, сочинил по-кастильски гимн в честь св. Петра, кем-то из домашних записанный на бумагу. Придя в себя, больной самоуверенно выразил непоколебимое убеждение, что он обязательно выздоровеет, так как он не все еще совершил из того, что ему предназначено свыше. В силу этого Лопец перенес операцию ломания ноги с полным спокойствием, как бы пренебрегая страданиями; какая-то косточка высунулась из мяса выше колена, и больной настоял, чтобы ее отпилили, хотя сами врачи опасались за исход этой операции. Когда оказалось, что, благодаря ранам, одна нога стала короче другой, то Лопец, надеясь их сравнять, согласился, чтобы ему вытягивали ногу какой-то особенной железной машиной. Эта пытка продолжалась долго, но пользы не принесла, и бывший комендант на всю жизнь остался хромоногим.

Прошло время острых страданий и тяжелых операций, но больной не мог покидать постели, ожидая окончательного выздоровления ноги. Ясность мыслей и жажда деятельности вернулись, но приходилось спокойно и неподвижно лежать, чтобы не бередить ран. Тогда Лопец накинулся на единственное, что ему позволялось, – на чтение – и потребовал рыцарских романов, чтобы хоть мысленно принимать участие в славных боевых подвигах. В жилище каждого идальго эти романы были обязательны в библиотеке; очевидно, они были и в Лойоле, но чья-то рука, быть может, матери, потрясенной болезнью сына, подала ему, вместо произведений Терульда, Ловейры и Вистаса, жития святых, жизнеописание Иисуса Христа и “Цветок святых”. С тоски рыцарь Лопец принялся и за такое чтение, но вскоре оно его заинтересовало; особенно он стал внимательно читать про земную жизнь Спасителя и про святых Доминика (родился в 1170 году, умер 4 августа 1221 года), основателя ордена доминиканцев, или братьев-проповедников, и Франциска Ассизского (родился в 1182 году, умер 4 октября 1226 года), основателя ордена францисканцев, или меньших братьев. Долгие дни своего невольного плена Лопец зачитывался принесенными книгами, и его пылкое воображение, а также свойственная всем васконам страсть к чему-нибудь особенному, способному выделить из толпы и прославить, внушили ему мысль бросить греховную светскую жизнь и отдаться христиански-духовной деятельности. Он стал обсуждать эту мысль, развивать ее – ив нем началась внутренняя борьба: с одной стороны, удовольствия жизни, жажда рыцарской славы, ласки женщин и все то, что может привлекать 30-летнего мужчину; с другой – полное одиночество, подвиги религиозного рвения и самоотвержения, разрыв с прошлым, подражание угодникам, возможность обратить на себя милости самого Бога. Борьба была продолжительная и упорная во время печальных зимних месяцев. Наконец, мысли о возможности прославиться и на духовном поприще, а также о покровителе св. Петре, который, конечно, являлся ему не зря, одержали верх, и Иньиго Лопец, со всею непреклонною решимостью горца, или, лучше сказать, со всем упрямством васкона, окончательно остановился на намерении отказаться от всего прошлого и начать новую, еще неведомую ему жизнь во славу Господа Бога, Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии, рыцарем которой он решился объявить себя.

Глава III. Рыцарь Св. Девы Марии

Не зная ничего из того, что должен проповедник слова Божия знать обязательно, не выработав ничего определенного относительно своих отношений к обществу, без ясного плана своих будущих действий, бывший светский кабальеро и полезный офицер захотел, так сказать, покорить уничижение, испытать на себе все невзгоды подвижничества. Со времени знакомства с книгами духовного содержания он стал верить в Бога, хотя крайне своеобразно, как это будет видно впоследствии. Приняв твердое намерение начать новую жизнь, Иньиго Лопец в половине марта 1522 года покинул родительский замок Лойолу тайком, не сказав никому ни слова. Правда, родные устроили над ним тайный надзор, видя его восторженное настроение и зная его сумасбродство, но мнимый больной обманул их бдительность. Выбравшись рано утром на дорогу, Лопец направился сначала на своем муле к Монтесерратскому монастырю, куда стекались многочисленные богомольцы поклониться чудотворной иконе Богоматери, долженствующей сделаться патронессою новообращенного рыцаря. По дороге Лопец догнал какого-то мавра, с которым вступил от нечего делать в разговор; зашла почему-то речь о Богородице, и дерзкий мавр стал отзываться о ней непочтительно. Сначала Лопец пробовал подействовать на мусульманина силою убеждения, но возражения рассердили его, в проповеднике проснулся энергичный офицер – и он выхватил шпагу, чтобы наказать дерзкого. Испуганный мавр обратился в бегство на своей лошади, а рыцарь пустился догонять его; однако быстрое движение охладило его, и он стал рассуждать о неуместности своей вспышки. Впереди дорога раздваивалась: справа виднелось селение, где жил мавр, а слева – монастырь, куда направлялся рыцарь; фаталист, как большинство васконов, Лопец решился положиться на волю мула: если он повернет к селению, значит, рыцарский обет можно не исполнять, а если повернет к монастырю, значит, так угодно Св. Деве. Мул бойко доскакал до разветвления дороги и… взял влево.

Прибыв к часовне Богоматери, Лопец нашел необходимым поступить по всем правилам рыцарского кодекса и, прежде чем окончательно посвятить себя в рыцари Св. Девы Марии, продежурить всю ночь перед изображением своей патронессы. С этою целью он, при наступлении вечера, облачился в вычищенные рыцарские доспехи и при полном вооружении стал на страже перед образом; всю ночь провел он в молитве, обливаясь слезами о своих грехах и давая обеты быть нелицемерным и преданным рыцарем избранной им “дамы” и совершать все только во славу ее. Утро застало его бодрствующим. Прочитав последнюю молитву, Лопец принес в жертву Богородице свою шпагу, повесив ее на одну из колонн часовни, снял с себя весь дорогой рыцарский наряд, остаток презираемого им отныне богатства, и подарил его стоящему вблизи нищему. Затем надел нищенское рубище, подпоясался веревкой и пешком направился в близлежащий городок Манресу. Все, только что рассказанное, он как вежливый и деликатный кабальеро проделал на 25 марта, день Благовещения Богородицы. По прибытии в город Лопец приютился при монастырской больнице и начал свой искус. Первое время монастырская братия не хотела и принимать его, так как Лопец не сделал никакого вклада, но потом помирилась с ним во время его новой болезни. Посвятив себя посту и молитве, он находил скудный больничный стол даже чересчур роскошным и часто отказывался от него; дни он проводил в молитве или просил подаяние, одетый в рубище, под которым навешивал камни и вериги, становясь при этом, и даже с наслаждением, предметом насмешек праздных ребятишек и взрослых зубоскалов; по ночам же, с теми же веригами, он ложился на голой земле, отгоняя от себя сон молитвами и размышлениями. Уничижая себя в своем фанатизме, он дошел до мысли, что всего этого мало, так как все это в недостаточной степени усмиряло его страстный, пылкий темперамент, и ему казался необходимым искус посуровее, порезче и подейственнее.

С этой целью он отправился на поиски и в шестистах шагах от Манресы, на скалистом берегу реки Льобрегат, впадающей в Средиземное море, разыскал почти неприступную пещеру, в которую можно было забраться чуть не ползком через колючие кустарники. Рыцарь Св. Девы расположился в этой пещере и устроился вполне по своему вкусу. Все время он проводил в религиозном созерцании божественных качеств небесного Учителя или в самых тяжелых грубых работах, утомляя и ломая себя наподобие пустынножителей первых веков христианства. То борясь с чертом, который самолично являлся искушать и совращать его во всевозможных видах, то охваченный неземным восторгом при виде небесных наслаждений и явлений, то изнемогая в обмороке после подобных потрясений и беседуя в это время с Богом, Лопец достиг постепенно такого состояния, когда он сделался существом не от мира сего, или, лучше сказать, самым высокопробным фанатиком, для которого понятия о времени, пространстве и логике не существовало. В своем дико восторженном настроении он, не имевший раньше ни времени, ни охоты учиться по книгам, пришел к сознанию, что теперь, при помощи свыше, он сразу усвоил науку познания людей; под горячим впечатлением, не выходя почти к людям и любуясь только небом и водою, он написал первый свой литературный труд по-кастильски – “Духовные упражнения”, отразившиеся на всей его дальнейшей жизни, а также на истории ордена иезуитов. Не входя в оценку этой книги, составленной в духе и форме рыцарских романов, единственных литературных произведений, хорошо знакомых Лопецу, – заметим только, что по ней можно убедиться, как сбивчивы и смутны были у отставного офицера понятия о христианских догматах, как своеобразно понимал он личность Иисуса Христа и как легко он мог быть обвинен за эту книгу в несторианстве, если бы за него покруче взялись доминиканцы-инквизиторы.

Между тем молва о пустыннике, обитателе пещеры, разошлась по окрестностям, чему, конечно, содействовали и друзья Лопеца, бенедиктинцы, жившие в монте-серратском монастыре. Наконец известие о нем достигло замка Лойолы, где мирно жили его родители и братья. Старший из последних, Мартин-Гарциас Лопец, немедленно явился в Манресу, чтобы вернуть брата на путь истины; однако все его просьбы и убеждения не привели ни к чему. Иньиго Лопец был в том душевном настроении, которое в настоящее время назвали бы психопатическим, и оставался глухим к речам брата. Побившись несколько дней и видя, что ему не добиться толку, Мартин-Гарциас махнул рукою и опечаленный вернулся домой. Тем временем Иньиго перечитал свои “Духовные упражнения”, убедился в их полной доброкачественности и решил про себя, что если он много дал Богу, то и получил от Него с процентами, так как написать такую превосходную книгу без непосредственного содействия Бога невозможно, а между тем “при такой книге даже Евангелие становится излишним”. Покончив с этим, Лопец объявил друзьям-бенедиктинцам о своем намерении отправиться на поклонение гробу Господню в Иерусалим и затем обратить в христианство всех сарацин-мусульман. Монастырская братия одобрила это благочестивое желание пустынножителя и, кажется, в феврале 1523 года Лопец, совершенно приготовленный для единоличной борьбы со всеми врагами Бога, покинул Манресу и пустился со своими “Духовными упражнениями” в свет.

Побираясь Христовым именем, бывший герой Пампелуны достиг в своем рубище Барселоны, следуя по течению Льобрегата, и тут ухитрился попасть на галеру, отправлявшуюся в Италию. Жестокая буря долго носила по Средиземному морю корабль, и только на пятый день ему удалось пристать к Гаэте. Разбитый и утомленный переездом, Лопец должен был несколько дней отдыхать, а затем отправился пешком в Рим, желая получить благословение папы перед путешествием в Святую землю. В Вербное воскресенье достиг он вечного города и вскоре удостоился приложиться к туфле папы Адриана VI, бывшего воспитателя Карла V и вице-короля Испании. Запыленный странник прошел незамеченным, получил заодно с другими общее благословение и с облегченным сердцем покинул Рим, направляясь к Венеции. В это время в Италии свирепствовала чума. Села и города подвергались действию этой заразы, и люди сотнями умирали в домах, на улицах, на полях; устрашенный народ прятался ото всех, и каждый безобидный странник внушал страх, так как его считали вестником чумы. Тем более внушал страх Лопец, исхудавший от подвижничества, с мертвенно-бледным лицом и фосфорически сверкающими глазами; перед его носом запирали двери, за которыми он рассчитывал найти ночлег и кусок хлеба, так что ему зачастую приходилось ночевать под открытым небом, на сырой земле. Как ни закалил себя рыцарь Св. Девы в лишениях, но такое странствование надломило его настолько, что около Падуи он был близок к смерти от истощения. Но тут явился “добрый товарищ”, сам Иисус Христос. Он ободрил ослабевшего, обещал ему свою помощь и так подкрепил Лопеца своим появлением, что тот благополучно и невредимо достиг адриатической столицы на лагунах – Венеции.

Здесь, в главном средоточии западноевропейской торговли того времени, Лопец мог бы затеряться в толпе равнодушных торгашей, если бы в нем не принял случайно участия какой-то зажиточный земляк. Узнав о цели его паломничества, испанец выхлопотал ему местечко на правительственной галере, отправлявшейся к берегам Сирии, и снабдил кое-какою провизией. Освежившийся и отдохнувший Лопец бодро занял свое место на галере и решился немедленно приступить к исправлению нравов разгульных матросов. Наивный до ребячества, самоуверенный до крайности, неопытный в житейском отношении, так как он знал только лагерную жизнь, Лопец воображал, что стоит только захотеть чего-нибудь ему, – и он непременно добьется желаемого. Первое же практическое столкновение на избранном им самим поприще показало ему всю трудность предпринятого дела. На первых порах напуганные его страстными и малопонятными речами матросы покаялись и усмирились, но потом им это надоело, они стали возражать и, наконец, единодушно подняли проповедника нравственности на смех. Задетый за живое, рыцарь Св. Девы стал угрожать им наказанием свыше; тогда озлобившиеся матросы уговорились при первом же удобном случае высадить его на какой-нибудь необитаемый островок. К счастью, для Лопеца, этой грубой шутки не пришлось исполнить, потому что по выходе галеры из Адриатического моря пришлось бороться с сильным волнением и стараться не сбиться с курса. Обновив свои запасы на острове Кипр, галера благополучно достигла Яффы, откуда Лопец с толпою богомольцев добрался 4 сентября 1523 года до Иерусалима.

С благоговением посетил он все места, освященные воспоминанием о земной жизни Спасителя, наплакался, намолился и затем решился заняться главною своею задачей – обращением мусульманского Востока в христианство. Как солдат, привыкший к дисциплине, прежде чем взяться за дело, усердный рыцарь обратился за благословением к провинциалу (то есть начальнику отдела) ордена францисканцев, имя которого, к сожалению, неизвестно. Умный и осторожный провинциал, прежде чем дать благословение на такое опасное дело, решился проэкзаменовать проповедника, ему незнакомого; с удивлением увидал он, что Лопец местных языков не знает, с мусульманским вероучением не знаком и наконец в христианском богословии более чем неуч. Изумленный и раздосадованный этою фанатическою смелостью, провинциал бесцеремонно выпроводил рыцаря из Иерусалима и энергично велел ему убираться туда, откуда он пришел, если не хочет бесполезно рисковать жизнью. Ошеломленный таким жестким уроком и потеряв еще на галере большую часть своей слепой самоуверенности, Лопец покорно выполнил приказание и покинул Палестину. Ободранный, голодный, полузамерзший, он каким-то чудом остался в живых и ухитрился вернуться в январе 1524 года в отчасти знакомую ему Венецию. Нисколько не поколебленный целым годом неудач, упрямый васкон, едва отдохнув от тяжелого переезда, решился обращать в христианство христиан венецианских, забывших, по его мнению, все учение Христа.

Однако его и тут ждало разочарование. В нескольких диспутах, на которых он смело выступил, его унизили, осмеяли и опозорили, доказав целым рядом доводов и цитат, что он круглый невежда, которому нужно не проповедовать слово Божие, а сесть за букварь. У сконфуженного рыцаря Св. Девы открылись, наконец, глаза, и он понял свой промах; другой на его месте махнул бы рукою на свою проповедническую страсть и, быть может, вернулся бы на военную службу, но Иньиго Лопец был не из таких. С упрямством и настойчивостью горца-васкона он соединял страшную силу воли и изумительное терпение. При знакомстве с такими характерами становится вполне понятною итальянская поговорка: “Если испанцу нужно вбить в стену гвоздь, а молотка под руками не будет, то он заменит его своей головой и вобьет гвоздь в стену”. Лопец стал обдумывать свое положение и изыскивать способы достичь намеченной еще в Лойоле цели: укрепить веру в Бога и этим приобрести известность и славу. Неуспех его посланничества происходил от двух причин: он был вполне необразованный человек и действовал до сих пор один; следовательно, ему необходимо получить научное образование и создать духовное братство, воинствующее во славу Божию. Таким образом, в Венеции пришла Лопецу впервые мысль об ордене иезуитов, а не в пещере подле Манресы, как уверяет не в меру усердствующий биограф Лопеца, иезуит Рибаденейра, старавшийся доказать, что чуть ли не со дня рождения предназначение великого человека было ясно до очевидности. Непосильная задача для 33-летнего рыцаря Св. Девы нисколько не устрашила и не поколебала его. “Это нужно – значит, это должно быть сделано” – вот, вероятно, как формулировал Лопец свою новую задачу. А раз решившись, он не откладывал дела. Учиться латыни, этому первоисточнику всей премудрости того времени, Лопец не хотел в Италии, так как он никогда не владел хорошо итальянским языком; поэтому он нашел необходимым возвратиться в Испанию, а именно в Барселону, в которую не мог попасть по причине чумы два года тому назад, то есть при бегстве из замка Лойола. Но чтобы скорее попасть туда, надо было добраться до Генуи, а как раз в это время северная Италия сделалась театром войны Карла V с французским королем, неукротимым воителем и блестящим баловнем женщин, Франциском I.

Люди, сочувствующие Лопецу, советовали ему избрать более безопасный, хотя и более кружной путь, чтобы добраться до одного из средиземных портов, но он нашел это как бы унизительным для себя, бывшего офицера, и смело покинул Венецию в своем рубище, питаясь подаянием и прямолинейно направляясь в Геную. Передвижения войск, сторожевые цепи, сражения, взятие городов приступом, преследование бегущего неприятеля – все это страшно задерживало путешественника, а подчас ставило в опасное положение: его могли нечаянно убить или расстрелять, как шпиона. В одной деревне его арестовал испанский отряд, считая подосланным французами; едва переубедив начальника отряда, Лопец не избег-таки глумления расходившихся солдат: его раздели и голого водили долгое время по всей лагерной стоянке. Едва вырвался от них знаменитый герой Пампелуны и поспешил наверстать потерянное время. Наконец он добрался, к великому своему удовольствию, до Генуи, где ему удалось найти место на одном из кораблей, совершавшем рейсы до Барселоны, благодаря содействию Портунде, начальника испанской эскадры, с которым он познакомился, будучи еще придворным пажом. Через год с небольшим возвратился Лопец на родину, значительно умудренный жизненным опытом, но по-прежнему непреклонный в достижении раз задуманного.

Прибыв в Барселону, Лопец прямо отправился в одну из обыкновенных школ для детей, объяснил учителю свое желание, попросил его не стесняться в обращении и ничем не отличать взрослого ученика от остальных. Набожный преподаватель Ардебаль, умиленный желанием отставного офицера, согласился учить его даром, а добродушная Изабелла Розель вызвалась кормить его бесплатно в течение всего учебного времени. Тяжело приниматься в 33 года за латинскую грамматику, но отступать было стыдно, поэтому с полным самообладанием и охотою занял Лопец место на школьной скамье и принялся за незнакомую ему до сих пор премудрость, не обращая внимания на насмешки ребятишек и зубоскальство взрослых. Последовательный теперь в своих поступках, рыцарь Св. Девы, параллельно с учением, начал приводить в исполнение другой свой план – вербовки сотоварищей; мало того, он не оставил старой привычки исправлять согрешивших поучениями и проповедями, подавая пример строгим образом жизни, постами и самобичеванием. Умерщвляя в себе все плотское и греховное, он изучал склонения и спряжения по грамматике, а затем пылкими, страстными речами заставлял каяться провинившихся перед Богом и исправляться на самом деле. По странной случайности духовные власти города не обращали внимания на незнакомого для них проповедника и не стесняли его миссионерской деятельности; благодаря этому, в городе скоро заговорили о суровом проповеднике нравственности и вокруг него стал образовываться кружок ревностных последователей. Удачно пользуясь обстоятельствами, Лопец выбрал себе четырех учеников и этим положил основу проектированному им духовному товариществу. Эти ученики были: три каталонца – Артиага, Каллист и Кацерес да паж Жеган из французской Наварры; все четверо – малоопытные и малосведущие молодые люди, увлекшиеся аскетизмом и пламенными речами Лопеца, не перестававшего усердно зубрить латинскую грамматику. Так прошло два года, и Лопец, не желавший даром терять времени, решил, что он достаточно подготовлен для поступления в высшее учебное заведение.

Уговорив учеников следовать за ним, Лопец покинул Барселону и направился в Алкала де Генарес, где процветал юный университет, основанный знаменитым кардиналом и регентом Кастилии во время детства Карла V, Франчиско Хименс де Чиснерос, в 1498 году; местопребывание архиепископа, средоточие кастильской образованности, Алкала была в то время многолюдна, богата и оживленна. Лопец поступил на курсы в университет и повел тот же образ жизни, какой он вел в столице Каталонии. Вокруг него стали собираться кающиеся, о нем заговорили по городу, и общее внимание обратилось на незнакомого студента в черном плаще и сомбреро; благородные кастилианки решили бесповоротно, что это святой, и наперебой принялись приглашать его в качестве исповедника. Две из них, воспламененные его рассказами о страннической жизни во славу Божию и о задуманном духовном воинствующем братстве, решились проделать то же самое и тайком бежали из Алкалы, покинув мужей и семьи. Скандал вышел громадный, и инквизиция, давно уже следившая за рыцарем Св. Девы, немедленно арестовала его и подвергла допросу, считая его сочленом опасной в то время религиозно-мистической секты иллюминатов. Старший инквизитор и великий викарий доминиканцев, Фигвероа, убедился в своей ошибке после самого поверхностного допроса и выпустил на свободу студента-проповедника, но в это время поступили жалобы оскорбленных мужей, и Лопеца вторично арестовали. Две дамы высшего круга, Тереза Карденас, мать герцога Диего Макведа, и статс-дама Алиенора Маскареньяс, бывшая кормилица наследного принца Филиппа, приняли живое участие в святом проповеднике и выразили желание взять его на поруки, но нелюбезный Фигвероа отказал им в этом. Дело могло бы принять очень дурной оборот для блюстителя нравов, если бы взбалмошные кастилианки не вернулись домой после целого ряда курьезных приключений. Они удостоверили под присягой, что “дон Иньиго Лопец де Рекальде” отговаривал их от поездки и они поступили против его настоятельных советов; тогда Фигвероа освободил Лопеца, посоветовав ему прилежнее учиться, а не баламутить народ. Как бы то ни было, кредит рыцаря Св. Девы был подорван, ученики отреклись от него, опасаясь инквизиции, и он в досаде покинул Алкалу, чтобы продолжать учение в Саламанке. По дороге Лопец остановился в Вальядолиле, где обратился за советом к толедскому архиепископу Фонсеке; последний благословил его и даже дал денег, чтобы ревностный студент мог беспрепятственно добраться до университетского города. “Маленький Рим”, как долго называли Саламанку, обладал старинным университетом, основанным в 1239 году леоно-кастильским королем Фердинандом III Святым. Записавшись на университетские курсы, неугомонный Лопец повел тот же образ жизни, как и в Алкале, поэтому немудрено, что в городе скоро заговорили о суровом ревнителе нравственности и благочестия. К тому же из Алкалы прибыли раскаявшиеся Артиага, Каллист, Кацерес и Жеган. Инквизиция всполошилась, и великий викарий доминиканцев, Фриас, велел арестовать всех пятерых. Относясь почему-то к Фриасу с большим уважением, чем к Фигвероа, Лопец на допросе показал ему свои “Духовные упражнения”. Великий викарий пригласил экспертами трех докторов богословия и поручил им рассмотреть произведение студента Лопеца де Рекальде; доктора прочитали книгу и объявили, что в ней противохристианского в духе католицизма ничего нет, но видно полное неумение владеть пером, а потому слог сбивчивый и неясный. Тогда Фриас выпустил на волю злосчастного рыцаря, внушительно “посоветовав” ему учиться, так как он мало искусен в риторике и может впасть в ересь. Взбешенный таким советом, Лопец объявил одновременно с ним выпущенным ученикам, что в Испании учиться нечему, что здесь не понимают его великих идей, а потому им следует отправиться в Париж. Злосчастные ученики потеряли терпение и наотрез отказались следовать за учителем, из-за которого они перенесли только массу неприятностей. Тяжело вздохнул покинутый всеми и непризнанный рыцарь Св. Девы, нагрузил свои скромные пожитки на осла и, подгоняя его, отправился пешком из Саламанки в Париж.

Глава IV. Проповедник Лойола

Парижский университет, первый по времени в Европе, был окончательно учрежден в 1200 году французским королем Филиппом П. Ученый англичанин Курсон написал для него устав, который был утвержден королем в 1205 году, а со времен короля Карла V Мудрого университет получил титул “старшей дочери французских королей”. Самое название “университет” было впервые применено к парижскому, так как, по идее Курсона, здесь было всемирное сосредоточие преподавателей и учащихся, “universitas magistrorum et auditorum”. Владея с самого начала обширными привилегиями, университет в Париже приобрел значение особенно в XIV и XV столетиях, вмешиваясь в политические события Франции и имея своих представителей в генеральных собраниях. Из четырех факультетов первенствующую роль играл богословский, преобразованный в 1252 году Робертом Сорбоном в высшее учреждение, с гордостью называемое “непрерывным галльским собором”. Эта Сорбонна всегда стояла на страже чистоты католической религии, была верной помощницей пап в борьбе с ересями, первая начала опровергать Лютера, Кальвина и Цвингли и первая же впоследствии вооружилась против иезуитов. Философская диалектика, преподаваемая в высших учебных заведениях, с давних времен слилась с богословием под общим названием схоластики и достигла своего апогея в XIII и XIV столетиях, но в первой четверти XVI столетия схоластика приходила в упадок благодаря нападкам Оккама, Буридана и других. Однако парижский университет и Сорбонна продолжали еще привлекать тысячи слушателей, желавших работать под руководством Гомбо, Буханана, Говеа, Латомуса, Гильома Бюде, Пьера Данеса, Ласкариса, Жана Салиньяка, Рамуса и других светил науки той эпохи. Правда, все ученые и профессора подчинялись строгому ригоризму схоластики в своих лекциях, не смея на волос уклониться от предначертанных рамок, тем не менее любознательная молодежь стекалась в Париж со всех сторон: одни жаждали укрепиться в догматах веры, другие же, наоборот, стремились ознакомиться с идеями Лютера, Цвингли, Кальвина и Меланхтона.

В этот-то центр умственной кипучей деятельности прибыл в январе 1528 года испанский дворянин Иньиго Лопец, начавший теперь именоваться Лойолой, в честь замка, где он родился; поэтому и мы начнем называть его теперь этим новым именем. Как совершил свое путешествие Лойола, что случилось с ним замечательного дорогою, остается неизвестным, хотя со времени своего появления в Париже он во многих отношениях сильно изменился. Оставаясь прежним пламенным ревнителем своеобразно понимаемого христианства и нравственности, Лойола как-то практически поумнел, перестал подвергать себя публичному осмеянию, как это было в Алкале и Саламанке, резкие психопатические выходки прекратились, а шероховатости упрямого васкона сгладились. Он стал упорно, настойчиво, но осторожно и умно добиваться своей заветной идеи, ясно сформулированной в Венеции: создать духовное братство для борьбы с врагами католической церкви. Рыцарь Св. Девы Марии стушевался куда-то бесследно, явился проповедник нравственности умственной и телесной, будущий основатель ордена иезуитов. Что повлияло так на Лойолу, остается неразгаданным, потому что биографы обходят полным молчанием эту эпоху его жизни. Криминалисты в подобных случаях говорят: “Cherchez la femme”, и, кажется, мы будем очень близки к истине, если укажем на Алиенору Маскареньяс как на тайную вдохновительницу Лопеца; познакомившись с ним в Алкале, а может быть и раньше, эта дама поддерживала с ним оживленную переписку до самой его смерти.

Прибыв в Париж, Лойола поступил 1 февраля 1528 года почему-то не в университет, а в коллегию Монтегю на улице Семи дорог (Sept-Voies), желая ознакомиться с гуманитарными науками. Одновременно с этим он опять взялся за исправление нравов и на первых же порах был схвачен служителями инквизиции; верховный инквизитор парижский, доминиканец Ори, допросил его, удовлетворился представленными объяснениями и отпустил с миром после нескольких дней ареста. Обрадованный успехом Лойола продолжал ревностно свои проповеди, привлек трех новых учеников, имена которых неизвестны, и устроил общежитие. Благотворительность в Париже была очень ничтожна, так что вновь образовавшееся общежитие буквально голодало. Серьезно озабоченный этим, а может быть и по другим причинам, в том же 1528 году Лойола предпринял таинственную поездку во Фландрию и Англию, откуда возвратился с богатым подаянием, которого могло хватить общежитию на несколько лет. После того он начал усердно заниматься и даже для большей успешности сократил число часов, посвящаемых молитве, что для человека набожного, каким был несомненно Лойола, считалось большою жертвою. Однако из восемнадцати месяцев, проведенных в коллегии Монтегю, Лойола мог посвятить собственно учению только шесть; целый год был истрачен на различные поездки, житейские хлопоты и проповеди. Считая себя все-таки достаточно подготовленным, Лойола перешел на философские курсы в коллегию св. Варвары на Реймской улице; эта коллегия была основана в 1460 году профессором из Наварры Ленорманом и управлялась особым советом из монахов, тогда как коллегия Монтегю, основанная в 1314 году руанским архиепископом Жиллем Айселэн де Монтегю, имела характер более светский и управлялась единолично провизором.

Три ученика, завербованные Лойолой, не удовлетворяли его, и он решился усилить состав общежития. С этой целью он начал пропаганду среди товарищей по коллегии. Ораторский талант, несомненно развившийся к этому времени у Лойолы, привлекал к нему множество слушателей, заинтересованных живым словом, а не схоластическою риторикой, лишенною глубины и мысли. Случилось однажды, что целый курс собрался слушать проповедника, оставив старичка-профессора одного в зале; оскорбленный преподаватель пожаловался приору коллегии, что Лойола бунтует студентов, и приор внес в совет монахов требование высечь виновного. Председательствующий монах Говеан, родом из португальских дворян, потребовал Лойолу, выслушал его оправдательную речь, пришел в умиление, расплакался и объявил в совете, что перед ними святой человек. Отпущенный с честью Лойола тем не менее потерял авторитет среди товарищей, которые от него отвернулись, как от предназначенного к сечению. В это же время покинули по неизвестным причинам общежитие и три ученика, быть может, недовольные строгостью своего старшего. Огорченный этими неудачами, Лойола усердно начал заниматься науками, окончил курс в коллегии св. Варвары с ученой степенью того времени “magistre es arts” и в 1532 году поступил на богословские курсы в доминиканский монастырь на улице св. Иакова. Таким образом, за все свое пребывание в Париже Лойола почему-то не нашел нужным слушать лекции университетских профессоров; по недостатку материалов трудно сказать, не было ли связи между этим избеганием университета и путешествием Лойолы от Саламанки до Парижа, а также поездкою его во Фландрию и Англию.

Занимаясь богословием у доминиканцев, Лойола приступил в третий раз к вербовке учеников-товарищей для задуманного духовного братства. На этот раз его выбор был удачнее. Первым присоединился молодой священник Лефевр, родом из городка Вилларе в Савойе, тихий и кроткий по характеру, набожный и ученый; суровый и властный Лойола подчинил его своему авторитету без труда, но долго возился, пока справился с Ксавье, вторым учеником. Ксавье родился 4 апреля 1506 года в замке Ксавье близ Пампелуны, столицы испанской Наварры, сошелся с Лойолой еще в коллегии св. Варвары, где окончил курс, и поступил преподавателем философии в Бове, расположенный в 72 километрах от Парижа. Честолюбивый, мечтающий о громкой славе, он долго отказывался войти в союз с Лойолой, и только обещание последнего дать ему возможность прославиться сломило упорство пылкого васкона, каким был будущий “апостол Индии”. Лайнес и Сальмерон явились сами к автору “Духовных упражнений”. Первый из них родился в Альманкарио, селении близ кастильского города Сигвенцы, в 1512 году и слушал лекции сначала в Алкале, а потом у доминиканцев вместе с Лойолой; начитанный, скромный по наружности, с вкрадчивыми манерами и увлекательным красноречием, Лайнес лучше многих оценил достоинство задуманного дела и увлек за собою Сальмерона; последний родился в 1516 году в Толедо и также учился одно время в Алкале. Привлеченные слухами о проповеднике нравственности, к союзу примкнули Альфонс, прозванный по месту рождения Бобадилья, и Родригес, родом из Буцеллы. Таким образом, вокруг Лойолы сошлись шестеро молодых людей с пустыми карманами, но религиозные, послушные воле старшего, преданные католической церкви и готовые бороться за нее с кем угодно. Союзники часто сходились вместе и вели беседу о том, как они покорят без оружия всю Палестину, откуда десять лет тому назад был выгнан печальный рыцарь Св. Девы Марии.