Треволнения Сени Пчелкина. Попытка пошутить

– Видно никого не было за покупками, либо попутчики с отвислыми ушами подвернулись, – не спешил отец признавать собственный просчет. – Да еще будет время, нахвастается всласть, может быть и так подумала, – не сдавался он.

– Не соскучились? – с порога спросила мать. И, оставив не очень наполненную авоську прямо у порога, поинтересовалась, – ты, что Сенька расплылся до ушей, папины небылицы прослушал со вниманием.

– Ну-ну, небылицы. Чего летала-то? Почти, с порожней сеткой прибыла. Хотя бы перцовки, ради такого дела, взяла, – выразил хозяин семейства, легкое, но справедливое, на его взгляд, недовольство.

– Перцовки, со спринцовки, сколько угодно, всем страждущим дяденькам. Толи ты не знаешь, что у справной хозяйки всегда есть, все, что надо ко времени, – не без оттенка женского шовинизма, парировала хранительница очага. – Если хотите, сейчас поставить могу, или вечером. Может, кто из родни заглянет на огонек, тогда бы и посидели.

– А сейчас тебе, что, утро раннее? Сын приехал, совсем взрослый мужик, хоть жени, прям сейчас, а ты рассуждаешь не по делу Рыбкина. Наливай, студента обмыть надо, не то выгонят, упаси Бог, тогда по правде; либо в армию, либо женись…

– Все, хватит болтать что зря, – перебила мать. – Давайте по чуть-чуть. Ты, сынок не будешь против этого?

– Обязательно надо? – спросил Сеня, слегка напрягаясь от витиеватых рассуждений родителя по поводу женитьбы. – Толи они догадываются о его треволнениях, – подумалось ему.

– А как же, не уж-то, старшекурсники не посвятили в тонкости учебы…

– Бать, ты о том, что от сессии до сессии, живут студенты весело? Так это, так, прибаутка. На самом деле, там пахать надо, – с каменным выражением лица, подметил Сеня.

– Это мы знаем, какой у нас сынок красный пахарь из артели «За индустрию». Давай мать по стаканчику да поговорим ладом, – наигранным хозяйским тоном распорядился Семен Михайлович. – Ты надолго прибыл? – успел он поинтересоваться у сына, пока мать хлопотала у стола.

– До тридцатого.

– Что так скоро-то? – всплеснула мать.

– Больше недели, успеешь налюбоваться. Давай, Любовь Ивановна, за сыночка, студента новоявленного, Семена Семеновича Пчелкина, – звучит-то как, а? опрокинем по маленькой, – и отец поднял намного выше, чем обычно, наполненный до краев граненый стакан.

Борясь с нетерпением, поскорее вырваться на волю, и бежать без оглядки туда, где его, наверное, заждались, Сеня, дабы не растягивать слишком предложенную отцом церемонию, безоговорочно последовал его примеру.

– Мам, пап, не обижайтесь, пойду я прошвырнусь слегка, пока еще не совсем стемнело, – сказал Сеня, сотворив мину провинившегося школьника. Наскоро закусив, он добавил, – завтра наговоримся вдоволь.

– Ну, сынок, – пыталась протестовать Любовь Ивановна.

– Да пусть идет, потом все расспросишь еще по нескольку раз. Чего ему с нами-то, там друзья подружки, дело молодое, – поддержал отец молодецкий порыв сына.

– Все, тогда я пошел. Без обиды? – решительно вставая из-за стола, бросил Сеня.

– Иди уже, гуляка, – сдалась мать. – Постелить-то тебе где? – и она кивнула вопросительно в сторону сеней.

– Угу, – пробурчал Сеня и поспешил на воздух.

А на воздухе было здорово. Вечерние запахи окраинной улочки небольшого городка сладковато пряно дурманили. Слегка заалевший запад ненавязчиво намекал, интересующемуся вечерней перспективой студенту, чуть захмелевшему, и, от того по-детски восторженному, на то, что нужно поспешать. И Сеня, искренно позавидовав самому себе, небрежно притворил калитку, и сходу зачастил бодрым шагом.

Миновав пару усадеб, он вознамерился было, свернуть налево, дабы перейти на противоположную сторону улицы. Но, завидев впереди густо чадящего самосадной цигаркой деда Прокопа, счел, что проигнорировать старика будет верхом бестактности, мгновенно изменил решение. Ему показалось, что тот всем своим видом указывал на крайнюю необходимость их личной встречи. Посему, Сеня, не задумываясь, хотя и вопреки желанию, направил свои стопы в сторону старейшего друга молодежи.

– Бросали бы курить Прокоп Федорович, – издали, по обыкновению в очередной раз посоветовал Сеня, рассчитывая не затягивать надолго разговор, а отделаться парою дежурных фраз.

– Кто не курит да не пьет, тот здоровеньким помрет, – как и ожидалось, отшутился старик. – Тут ведь все не так-то просто: причина да повод могут такого натворить, что табачок да стопочка, очень даже запросто за легкое повреждение, наподобие насморка, сойдут, это если духом не совсем хилый, – продолжил дед Прокоп, поразив не слишком-то наивного парня умозаключением недосягаемой для неокрепшего разума первокурсника, глубины и мудрости. А еще, Сеня понял, что разъяснять, эту спрятанную под мало прозрачными намеками мысль, старик собирается постепенно, малыми отрывками, ежечасно кидая взгляд в туманное, межзвездное пространство ощетинившегося своей густотой, Млечного пути.

– Да ты слишком-то не поспешай, похвастай хотя бы как мужик основательный. Надеюсь, есть чем? – предположил Прокоп Федорович, и было понятно, что просто так от него не отвязаться.

– Докладываю, – зачастил Сеня, – студент первого курса…

– Не торопись шибко, некуда тебе спешить, – прервал старик юношеский словесный частокол. И, уловив во взгляде парня искорки недоумения, добавил, – да присядь уже на пару минут, чуть, слегка потолкуем.

– Ну, и…? – протянул Сеня, бухнувшись на лавочку, вопросительно взглянул на назойливого собеседника.

– И, вот тебе и ну – подковки гну. Болтуном, я парень оказался, никуда не годным пустомелей, – кивая на каждом слове, настаивал на своем Прокоп Федорович. – Я тебе чего обещал-то, помнишь? – старик с вызовом вздернул подбородок. Но, сообразив, что молодой человек не догадывается о чем идет речь, с наигранной грустью продолжил, – обещал ведь девушку, для дальнейшей твоей несчастной судьбы сберечь, от проходимцев со стручками, да где уж: то на Восходах каждый вечер двое косматых круги с восьмерками до полуночи выписывали. Но, тут кажись впустую, зря не скажу.

– Все, Прокоп Федорович, пойду я, – привстал Сеня, слегка расстроенный таким мутным поворотом.

– Ну, сейчас и пойдешь, дослушай, наберись храбрости, правду говорю, – заверил старик. – Я же что, помело тебе?

– Так вы только что, об этом и сказали про себя, – напомнил Сеня и решительно встав, повернулся, чтобы уйти.

– Это брат ты мой, ты напутал, это не про то, я тот раз болтал, когда обещал, а тут, правда, сущая. Дурачком то, не будь, сейчас доскажу и полетишь, если захочешь. Но в любом случае уже как не торопись – опоздал наверно навсегда, – умело остановил заслуженный ветеран, вдруг заколебавшегося парня, и философски резюмировал, – да, похоже, это к лучшему. Ты посиди еще чуток, послушай, а там видно будет. Вот и правильно, одобрительно кивнул он, – послушай.

– А не тень на плетень, эта ваша «Сага о Форсайтах»? – не очень-то настойчиво высказал сомнение, начинающий впадать в тоску «жених».

– Ты что парень, обидеть хочешь? Слушай и не сомневайся, так все и было. Значит, долго эти двое ухарей, шумом донимали всю округу каждый вечер, да все, кажется, впустую. Неделю таким лядом прогоняли порожняка, ну и скрылись с глаз подальше. Ну, думаю, – «стойкая девица», облизнулись пареньки. Где там, на следующий вечер опять мотоцикла, вновь зарычала. Ну, так тут уж растаяло сердечко у девушки. Чего ж ты хочешь, Толька Бобров на Яве да в танковом шлеме. А на нем, форма какая-то, хитро – модная, толи он стиляга, толи лесник, на спине полукругом ССО СЮИ напечатано. Диковинно так, в общем – девчонки строем, как на мед. Я ему про тебя-то рассказал, а он только посмеялся, да просил передать, дескать, Сенька дурачком будет, если обидится, пусть лучше спасибо скажет. И то, правда, он ведь Толик годков на пять тебя постарше, женского полу повидал. Наша порода, – какой никакой внучок троюродный, – не без гордости подметил Прокоп Федорович. Мельком взглянув на окончательно притихшего студента, старик добавил, – ты, правда, лучше порадуйся, что так все вышло, слышал, как мудрые говорят, – «не жди женщину слишком долго, а то, дождешься на свою голову», – скрипучим голосом рассмеялся дед. А тут и ждать не нужно, само собой все разрешилось, спасибо Толику. Такие парни слишком полезные товарищи, они как глазные врачи, зенки распахивают молодняку. Кстати он ведь на юриста учится: следователем будет, а может прокурором или аблакатом, ну это значит защитником. Понял? Что-то Сенька ты раскис, кажется, это зря. Может первачка по сотке, для смягчения души. У меня «Марципуля», знатная, мягкая получается, как раз от юношеской тоски, самая что ни на есть, подходящая, – дед, слегка крякнув, извлек из зарослей, что обязательно бывают под скамьей, бутылку, и тут же присовокупил к ней не очень вместительную алюминиевую кружку, видимо находившуюся где-то рядом, наготове. – Ну, – вопросительно кивнул он. – Все равно твой вечер испорчен: эта парочка, намедни, отбыла, как говорится в неизвестном направлении. Лучше завтра, в Гор сад прогуляешься, там в эти дни такую красавицу, на любой вкус отхватить запросто. На, убавь хандру.

Безвольно пойдя навстречу не очень настойчивому напору ветерана, Сеня обреченно подумал, – что-то я зачастил, в последнее время. Как же это, никогда бы не подумал, что так может быть, все рухнуло в одно мгновенье, а то, что осталось, ничего не стоит, и никому не нужно, горе мне, – беспомощно рассуждал Сеня, несомненно, самый несчастный человек на свете. Он не слышал, о чем стремился рассказать ему этот старик, в чем убедить и, от чего предостеречь. До Сени доносились какие-то несвязные обрывки его торопливых фраз, которые, наверняка, были лишены хоть какого-то смысла. – Да и что он может понимать, в моей жизни, этот «божий одуванчик» из прошлого времени. А кто сможет? Никто не сможет, никто не поймет, да и пошло оно все лесом, – безмолвно буянила душа разочарованного в жизни юноши, лениво плетущегося к родительскому дому. Он чувствовал какой-то надлом, случившийся в нем только что, но пока не мог понять, что же это с ним произошло, после сегодняшнего удара. Теперь ему вряд ли удастся скоро уснуть, во всяком случае, это уж как водится, до тех пор, пока его настырная недремлющая логика не преподнесет ясный ответ на блюдечке.

На столе, приютившемся посередине большой стены просторных сеней, слабо поблескивали в лунном свете, протискивающемся сквозь малюсенькое оконце, две соблазнительные, литровые стеклянные банки. В одной, как и ожидалось, оказался в меру кислый, игристый, хлебный квас, а содержимое второй даже смогло порадовать расстроенного полуночника. – Подсластить мамуля решила горькую пилюлю, самим вишневым вареньем, видно тоже осведомлена, о моем фиаско, – рассудил Сеня, и, не позволив себе даже слегка покапризничать, решительно вооружился столовой ложкой, которую мама не забыла аккуратно водрузить, прямо на крышку банки. Из предварительно нудно прошипевшего свое привычное время транзистора донесся бархатный голос, похожий на голос великолепного ведущего, Виктора Татарского, который оповестил всех не дремлющих в такое время о том, что из обломков великого Битлз, возник очередной, на этот раз будто бы успешный проект, квартет Крылья, с участием Пола и Линды Маккартни. Зазвучала мелодия, не менее красивая и бархатная, чем голос диктора. Но название композиции, к сожалению, Сеня не смог расслышать, уж слишком упивался, он сейчас прелестью вишневого удовольствия. Он исправно отправлял по назначению, ложку за ложкой, не сбиваясь с ритма, будто старался подавить, готовые вот-вот накатить ручьями непрошеные горючие слезы. Он слушал ласковую музыку, и, не препятствуя тревожному сумбуру, безраздельно царящему в опустошенной голове. Варенье закончилось как раз в тот момент, когда зазвучал финальный ноктюрн ночного радио, знаменитейшая, умиротворяющая мелодия семидесятых, популярная до сих пор.

– Вот такое оно, это женское коварство, – пришли, вдруг, на ум вчерашние слова матерого однокашника.

– Что-то уже домой захотелось, – поймал себя Сеня на мысли о том, что так он подумал о студенческой общаге. Это странно и удивительно, но он тут же с облегчением вздохнул, – все, минут через пять усну. Сеня уснет, потому, что он понял, что в нем сегодня произошло, такого значительного. Все просто – он стал взрослым.

…Вопреки благоприятному для студентов прогнозу погоды, из которого следовало, что начиная с субботы, зарядят проливные дожди, вновь установились солнечные денечки. Факт этот огорчил всю, за редким исключением, студенческую группу, оказывающую местному председателю колхоза Ивану Ивановичу Герберу посильную помощь в уборке и сохранении выращенного его коллективом небывалого урожая пшеницы. Изначальная факультетская разнарядка на две недели, и так уже была нарушена – заканчивалась и третья семидневка, о которой председатель смог договориться с деканатом.

– Ребятки, хочу попросить вас, останьтесь еще на две недели: зашиваемся мы, а без вас совсем мне труба будет, – чуть ли ни с поклоном просил он. – Я с вашим деканом предварительно решил вопрос, теперь вас прошу; зарплатой точно не обидим. Хотя вряд ли это получится; четвертая неделя-то, – к этому времени, говорят, прогноз на дожди обещают, – немного смягчил он условия, завидев кислые лица студентов.

– Точно…, использовал военную хитрость, – раскусил маневр руководителя Витя Солмияров, один из двух армейских ветеранов. Так или иначе, все безропотно согласились поработать еще, конечно с поправкой на предполагаемую милость природных сил. Но встреченный мелкой моросью рассвет «последней» субботы, обернулся к началу рабочего дня необычным для окончания сентября маревом.

– Да здравствует трудовой энтузиазм советского студенчества, – выглядывая в окно, произнес Олег Барабанов, первый меломан группы С711, и ударник музыкального коллектива, обычно просыпающийся раньше всех. Вообще-то он Рамаданов, но все его называют по принадлежности к увлечению – Барабанов, а он и доволен, подтвердить свою музыкальность, исполняя вечерами популярные песенки под гитару.

– Олежка, с чего это из тебя, трутня, трудолюбия фонтан забил, в конце-то сезона? – процедил еще не проснувшийся окончательно Гоша Казаков, его давний знакомец и почитатель музыки исполняемой его группою.

– Гоня, ты на воздух выглянь: дождя-то тю-тю, разбирай рюкзачок, и, тяжкий грех перед товарищами замаливать начинай, ведь нельзя заранее котомку в дорогу собирать; народная примета – путя не будет, – отозвался Олег.

– Да уж; свежесть на дворе, собачки в конуре. Слегка поморосило и тучки на север проскочили: через часок комбайны пойдут, – обреченно оповестил Коля Комков, сменщик Сени Пчелкина на приемном пункте зернохранилища, только что, возвратившийся со смены. «Повезло…», – печально кивнул он Семену.

– Да и ладно, неделька пролетит – не заметим…

– Зато, хоть еще разок Клинки физиономию подчистят, слегка…, до фонарей под левым глазом, – перебил Сеню, Юрка Бондарев, вечно ехидствующий братец близнец Вали Бондаревой, активистки, уже с явным перевесом претендующей на позицию старосты группы. Комната не слишком сдержано хохотнула.

– А почему Клинки-то? – притворяясь неосведомленным, спросил Гоша Казаков.

– Да в этой Розовке, одна половина народа Клинки, а другая Шмиты да Герберы, одна только Верочка Берген. Не заметно, что ли? Вот такая дружба народов получается. Да Пчелка? – не переставал подтрунивать над Сеней, Юрка.