Треволнения Сени Пчелкина. Попытка пошутить

– Рассказывай. Оценим, твой студенческий фольклор, это, должно быть, та еще занимательная история, – настаивал мой уже слегка разрумянившийся собеседник. Мне не составляло особого труда пересказать своему попутчику эту историю сорокалетней давности по двум причинам; первое, недавно ее напомнил мне один парень из бывшей моей группы, причем в подробностях, но главное – язык мой был уже достаточно развязан алкоголем.

– Ну…, слушай, – произнес я, как бы уступая настойчивой просьбе. – Семидесятые годы. Мне восемнадцать. По этой, кому-то, может быть, непонятной причине, химия занимает в моей душе самый отдаленный закуток, затерявшийся в темных лабиринтах медленно развивающегося разума, где-то рядом с иностранным языком. Во всяком случае, доцент Александрова, «светлый облик» которой, накануне предстоящего экзамена начинает вызывать у меня неодолимую оторопь, наверняка, не знает, есть ли в моей голове хоть чуть-чуть ее предмета. Думается, что она и меня-то не знает: даже доцент, кандидат химических наук, не в силах сохранить в своей памяти физиономию спящих в последнем ряду лекционной аудитории, красавцев, тем более спящих в общаге. Не в состоянии…, берусь утверждать – не сподобилась за предоставленные ей, мною, несколько полноценных попыток, не смогла. Хотя…, в самом начале семестра я, последним, среди опаздывающих на лекцию студентов, все-таки попался ей на глаза, и когда перед сессией вспомнил об этом, мне стало тревожно. А как же; если тогда она меня хорошо запомнила, то в следующий раз, и много раз позднее, не высмотрев меня в аудитории, могла прийти к ложному выводу, что имеет дело, вернее не имеет никаких дел со злостным прогульщиком. В действительности, прогулял я всего с десяток ее лекций. Так или иначе, за считанные дни до начала экзаменационной сессии, я имел все допуски, и на радостях укатил утренней электричкой к родителям на трехдневный откорм. Появление перед родственниками любимого дитяти, конечно же, вызвало в доме радостный переполох, вылившийся в легкое застолье с плотным обедом. В результате оного появившаяся в юном организме, молодецкая удаль, принудила меня физически размяться – помочь отцу справиться с кучей березовых чурбанов. Колка дров требует определенного навыка, который, у меня, безусловно, был, но приобретался он трезвым аккуратным мальчишкой, а тут, «размахнись рука, раззудись плечо», и топор направил свое до блеска отточенное лезвие туда, куда ему заблагорассудилось в тот момент. Заскорузлые, изрядно засохшие кирзовые сапоги, натянутые мною после длительной и строго произнесенной матерью, рекомендации, не смогли сохранить левую ногу в неприкосновенности: я лишился части крайней фаланги мизинца и с тех пор из него торчит коготь, вместо ногтя как у всех нормальных скучных людей. Этот, будто бы атавизм, оставшийся от давних предков, пернатых, позволил мне дважды, в студенческой общаге и еще в армии, выиграть пари на предмет наличия оного анатомического извращения. Кроме того топор повредил безымянный и средний пальцы; но из этого, я ни какой пользы ни разу не извлек.

Слегка трезвый, по случаю выходного дня заслуженный хирург республики по фамилии Добрецов взглянув на раненого, как его проинформировали, студента, произнес, – на политехника не похож, по признакам отсутствия интеллекта, и на студента ИФК тоже не тянешь – хилый очень. Наверное, медик: среди нашего брата, «дубов», кои горазды конечности кромсать, полно. Угадал? – спросил он, и всадил иглу шприца меж изувеченных пальцев. – Ветеринар, – промямлил я, от неожиданной, острой боли. – Ну…, тогда понятно; ветеринары…, эти и вовсе «дубы дубовые».

– Вы ветеринар. Скотские иголки пихаете в человека, – кажется, беззвучно простонал я. Но он услыхал, и немедля ответил, – нет, брат, игла обычная, лошадиная. Зато, сейчас три петельки завяжу, и через три недельки ты у меня заскачешь как юный жеребец. Политехник.

По поводу трех недель доктор не ошибался. Но получалось, что я мустангом скакать буду уже на каникулах. А пять экзаменов…? Выходило так, что достаточно сносно, с костылями, я начал передвигаться к концу второй недели, то есть за два дня до последнего экзамена. Никогда не угадаешь название предмета…, правильно химия. Судьба испытывала меня на прочность, эта мысль поначалу серьезно огорчала, но ненадолго. Я рассудил, весьма здраво: шансы сдать с первого раза этот ненавистный мне предмет, находясь в полном здравии и в моем, по части химии, не великом уме, приближался к бесконечно малой величине. Но суровый доцент Александрова в некотором роде женщина, и даже я, немалый циник, допускал наличие в ее непреклонном нраве такого чувства, как милосердие к убогим и сирым. А что же мне оставалось, как ни использовать этот призрачный шанс. Вдруг да повезет. Добравшись с вокзала до альма-матер, примерно, за час до назначенного времени, я принялся неспешно подниматься по знаменитой широченной лестнице, что слева от входа в главный учебный корпус. В здании, мягко говоря, народ не толпился, это и понятно – сессия заканчивалась, и моя немощь имела не очень великую, возможность быть массово засвидетельствованной. Первоначально попробовав подниматься с максимальным использованием костылей, как требовалось по замыслу предприятия, я убедился, что это гораздо сложнее, нежели шагать, прихрамывая, неся костыли в руках. Но, в таком случае я буду выглядеть, чуть ли ни залихватским суперменом, героически преодолевающим свой недуг. Прислонившись к перилам, я передвигался на второй этаж лишь в те моменты, когда лестница была пуста, и несколько раз отказавшись от предложенной помощи, сдался только тогда, когда меня настигли одногрупники. Пока я бегло рассказывал историю моего увечья, четверо спортивного сложения парней, принесли меня к месту предстоящего экзаменационного ристалища. На правах слабого звена, как бы сейчас сказали, я выпросил себе десятую очередь, и, позаимствовав у Пети Иванова, вечного отличника, конспект, принялся наскоро изучать общую химию. Конспект раскрылся на странице, повествующей об интересной истории, реакций обмена. Прочтя только определение, я удивился, как это просто, но, только в том случае, если не приводить примеры, где мой мозг, тут же дал сбой, после самого простого случая таких реакций. Ограничившись так скоро достигнутой глубиной познания указанной темы, дабы не внести хаос в оперативную память, я эту тему оставил. Перелистав несколько страниц аккуратно исписанной тетради «попал» в гидролиз солей. Поверь мне Миша на слово: название этих двух тем из институтской программы, я помню до сих пор. Но, не более того, или только и всего, если не считать формулу воды да поваренной соли, но это из школьной химии.

– Да разве, так может быть? – задорно хохотнув, удивился Михаил, – По маленькой? Мы выпили, и я продолжил рассказ:

– Важно плывущая к своей любимой аудитории доцент Александрова не могла не заметить сидящего на подоконнике вихрастого оболтуса, с богато перебинтованной ступней левой ноги, да в домашних тапках. Обратив внимание, вопреки своей обычной манере, вовсе не замечать студентов до тех пор, пока они не предстанут перед ней на занятиях, она сразу вычленила взглядом мой странный гардероб, с больничными причиндалами, но, не сбавляя шага, прошла мимо. Выражение ее лица говорило, – «где-то я его видела». Перехватив этот озадаченный взгляд, я тоже озадачился. Грусть-тоска моя длилась примерно четверть часа, до тех пор, пока не стали выходить, счастливые и не очень, соискатели положительных оценок. После пятерки, четверки, неуда и двух троек, и я вошел в «пыточную камеру», и, опасаясь переиграть, изобразил на лице борение мужества с недугом. Доцент Александрова, благостно кивавшая в такт, уверенной речи Пети Иванова, который рассказывал ей что-то о разнообразии сложных полимеров, вновь обратила на меня внимание, но, в ее слабо развитой мимике, кроме первоначальной реакции на мое ничтожество, промелькнуло нечто, похожее на сочувствие. Я проскакал к краю длиннющего стола, к тому месту где, беспорядочно развалившись, с нетерпением ожидали «любителей химии» экзаменационные билеты. Александрова одобрительно кивнула, и жестом указала, – берите, и усаживайтесь за стол с противоположного торца. Вновь, изобразив героическое преодоление боли, я добрался до указанного места, и, отставив костыли в сторонку, оперев их о край стола, заглянул в билет, походу дела отметив, – сочувствует: сюда, в два раза ближе, чем до первого ряда. Первый вопрос билета я сразу же пропустил – химические реакции в газовой фазе, звучало слишком таинственно. О втором вопросе сказать мне нечего – не помню. И вот удача: «химические реакции обмена», соломинка за которую буду цепляться. Молодец Петька Иванов; хороший конспект сочинил. А Петька в это время получил свою заслуженную пятерку, и на радостях вскочив со стула, задел бедром о край стола. Стол содрогнулся, и мои деревянные помощники, с чудовищным грохотом, брякнулись на пол. Я скукожился, и, наклонившись на стуле, попытался достать с пола разлетевшиеся в разные стороны костыли, но обратив внимание на реакцию преподавателя, оставил попытку. Выражение ее лица выглядело так, будто она хотела сказать, – да хрен с ними, пусть лежат. Я еще отметил, – ты смотри, чуть ли ни матюгнулась, а еще доцент. – А вслух она добавила, строго взглянув мне в глаза, – как будете готовы, дайте знать. Ну, а как тут готовиться? Исходя из минимума возможного, я записал на листке определение реакции обмена, которое еще не успел забыть, и немного подумав, решил сделать пояснение к этой довольно простой формулировке, пусть думает, что я в тонкостях вопроса сведущ. Получилось пять строчек, это, если буду не спеша излагать, да повторяться, якобы для демонстрации глубины моих знаний, мне же может показаться, что КХН и Доцент не уразумела моего объяснения. Так можно растянуть минут на десять, если не попросит привести пример. Один пример, реакция соды с соляной кислотой, я смогу разъяснить – только что изучал в подробностях. Но, показывая, что напрягая память, извлекая знания из самых дальних ее глубин, смогу протянуть еще минут пять, но это все. Дальше расчет только на милость преподавателя. Или, все-таки…, приглядеться к двум другим вопросам, – размышлял я от ощущения надвигающейся безнадеги. О вопросе номер два я уже сказал, что совершенно не помню, о чем там была речь. Еще раз вчитался в формулировку первого вопроса. Почти отчаялся, но вдруг осенило: в физике есть раздел о газовых законах, он нелюбим студентами, и мы его называли химией. А вдруг и химические реакции в газовой фазе подчиняются тем же физическим законам, которые я знал достаточно сносно. Может быть, у химиков тоже есть нелюбимый раздел, который они называют физика, – вот было бы здорово, если бы это было одно и то же, подумал я и принялся излагать универсальный газовый закон, и закон состояния идеального газа, со всеми «изо» процессами. Получился ответ на полутора страницах. Я устало выдохнул, демонстративно утер воображаемый пот с лица, и, была, не была, уличив момент, утвердительно кивнул, дескать, я готов. Кажется, выглядел я в это мгновение уверенным, но изрядно измученным. – Ну…, что вы приготовили? – спросила Светлана Михайловна, КХН, доцент Александрова, взглянув на исписанные листки бумаги. Я прикрыл ладонью тот самый листок и слегка вздохнув, промямлил, – вот. Прочитав первый вопрос, принялся тараторить без остановки, готовый в любой момент, в случае разоблачения, признаться в том, что я не совсем правильно понял суть вопроса. Но, заметив реакцию Светланы Михайловны, примерно такую же, как на ответ Иванова, я еще больше взбодрился. Уверенность моя стремительно переходила в наглость, и я сыпал без запинки графики процессов, формулы и смыслы постоянных величин, решив, что буду трещать до тех пор, пока меня не остановят. Другого, ведь, выхода все равно не было. – Хорошо, – сказала, наконец, доцент Александрова. – Вам плохо? – Нет, – бодро ответил я, – просто с пяти часов на ногах, – я бросил беглый взгляд на больную ногу и слегка поморщился. – На следующий вопрос отвечать будете? – Да ответил я и подумал, – ага, на тройку, кажется, наработал, главное теперь не проколоться на какой-нибудь ерунде. Мои расчеты времени для третьего вопроса не оправдались, познания закончились минут через пять, но вот надежда на вопрос о примере не подвела – наскреб еще минут семь. – В этой части ваши знания заметно слабее, чем в физике, – ударило по моим ушам заключение доцента, и я подумал, – это, наверно, завал. А она говорит, – что там у вас еще? – Гидролиз солей, – якобы читаю я из билета, решив идти до конца. Начинаю произносить определение реакции, одновременно передвигая билет дальше от преподавателя, и слышу, – достаточно, если четверка устроит. – Да, – как бы с сожалением, выдавливаю я засохшим от радости голосом. Забираю зачетку, и, прихрамывая, вприпрыжку устремляюсь к двери. Друзья, ожидающие в аудитории «приятного общения» с Александровой, вздрагивают в хохоте. Понимаю, что забыть о костылях, это очень серьезная ошибка. Возвращаюсь уже не так бодро, и, подобрав злосчастные деревяшки, иду к выходу, ступая осторожно, медленно перенося больную ногу. Осознаю, что это выглядит так, будто я вдруг вспомнил о том, что мне должно быть больно. Взгляд доцента Александровой, по очереди, в мой экзаменационный билет и на меня, иначе как свирепым назвать нельзя. Он означает примерно следующее: «погоди, проходимец, ты у меня еще физическую, да коллоидную химию, сдавать будешь». Она не знает, что мне подписали заявление о переводе на другую специальность, где химии дальше нет. На выходе группа встречает, – ну как? Выбрасываю перед собой пятерню со скромно подогнутым большим пальцем. А что сказала-то? – спрашивает кто-то. – Сказала? Сказала, что рада была познакомиться, – соврал я, будучи совершенно оглупевшим нежданной удачей, и бурной реакцией на нее ржущих однокашников.

Михаил долго смеялся, дважды безуспешно пытаясь остановиться, потом затих, и, прыснув, произнес, – «рада была познакомиться», это красиво. А как ты после-то существовал?

– Я ж тебе сказал – перевелся.

– А, ну да. История, правда, из жизни? Без прикрас?

– Абсолютная правда, только слегка обработанная…, для читаемости, что ли.

– Не понял, что значит для читаемости? Это что ли напечатано где-то?

– Да нет, ну в некоторых моментах, чтобы юмор вычленить, а где-то для правдоподобия при рассказе, приходится подработать, – сказал я и понял, что окончательно запутываюсь.

– Но, ты ведь рассказывал как по тексту, подобное и нужно издавать, такие истории из самой жизни, в составе сборника, конечно. Ты же не лежал на диване и не рассуждал примерно так: «вот бы сейчас историю придумать, да чтобы там юмору было через край». Нет, ты вспомнил то, что жизнь сама преподнесла, а это самое живое, – сказал Михаил, и кивком указал на разлитый по стаканам коньяк.

– И что, думаешь, это будет иметь спрос? В юморе специальных авторов целая армия кормится.

– Во-первых, в этой армии, не столь много успешных авторов, но кроме того, они занимаются тем, чтобы придумывать смешные обороты и ситуации вне историй и сюжетов. А это значит, что такие шутки, тут же вылетают из головы, ведь они не связаны логикой с неким сюжетом. Ты заметил, что младшее поколение анекдоты не всегда понимают, и не запоминают. А зачем им? анекдоты нынешние юмористы со сцены рассказывают, да в тик токах…, этих бес их подери. Это и вовсе не юмор, а ржач какой-то. Но в жизни чего только не случается, успей приметить, пойми, да излагай, если получается.

– Например…? – прервал я его пространные, не очень связные рассуждения.

– Да сколько угодно, – с готовностью, которую я предугадывал в нем, произнес Михаил. – Вот, и пример, – он приосанился, широко улыбнулся, видно вспомнил самую уморительную историю: – Очень простенькая ситуация. Лет пять тому назад, мне стукнуло пятьдесят. Родственники понаехали со всех краев, за неделю до даты. Накануне похода в кафе, две мои сестры устроили со мной опрос на предмет, чего бы я хотел получить в подарок. Так как, по их мнению, я у них, еще достаточно молод, то должен выглядеть соответственно. Затащили они меня в отдел мужской одежды торгового центра, и там полчаса или даже более того, мне пришлось, преодолевая смущение, бессчетное количество раз, рядится в подходящие, «для их неотразимого брата», джинсовые шмотки. С первого же раза я одобрил предложенный вариант, и принялся было натягивать на себя мою привычную одежду, как старшая, возраст которой перевалил уже за шестьдесят, остановила меня, и примерка продолжилась. Трижды я одобрял их выбор, но одной из них, что-то обязательно не нравилось. Но вот, все- таки, настал момент когда, удалившись из примерочной после жаркого обсуждения вновь выявленных недостатков, сестрички пошептались, и я услышал, – одевайся. Всучив мне сверток, они на некоторое время задержались в магазине, а я ожидал их сидя в машине, бросив сверток на заднее сидение. В это время рядом со мной, ближе к входу, остановилась черная, как и моя девятка, Волга, и из нее вышла молодая женщина, лет тридцати пяти, и тоже направилась в торговый центр. Вскоре мои сестренки, живо обсуждая, наверное, вопрос в какой степени они угодили мне, подошли к Волге, и, не прекращая разговора, уселись в чужую машину. Не успел я придумать подходящую шутку для такого случая, как сестры сотрясаясь истерическим смехом, птичками выпорхнули на воздух. Немного успокоившись, они сели в мою машину и одновременно выдохнув, – «ох», – вновь рассмеялись. Мне ничего не оставалось, как только переждать их неуемную смешливость. Наконец Надя, та, что постарше, сказала, – ошиблись. Тут наступил момент посмеяться и мне. – Миша, ты представляешь, что там произошло, – сказала Полина, которой пятьдесят восемь, – сели, а Наденька и спрашивает, – «Ну…, и как тебе подарок»? обращаясь как бы к тебе. Водитель, медленно поворачивая шеей голову, все шире раскрывая глаза, посмотрел внимательно на двух наглых старух, будто бы принюхиваясь, не кривые ли эти бабки. Видимо потерявшись в догадках, он, по-военному четко произнес, – несколько староваты…, сейчас жена подойдет – посоветуемся, – завершил свой рассказ Михаил.

Я от души расхохотался, – веселый и находчивый водитель у Волги, – смеясь, проговорил я, – чего только в жизни не бывает. Тогда…, еще из студенческой поры, пока из головы не вылетело? – предложил я, основательно подавив смех. И стал рассказывать, пришедшую в голову именно в тот момент, историю, столько лет не всплывавшую в моей памяти. А вот ведь вспомнилось, видно по той причине, что история это, правда, весьма отдаленно но, все-таки, тоже с химией немного связана, со странной стороны.

– Давай, давай. Только, коньяк перегревается.

Мы исправили подмеченную Михаилом оплошность, поговорили о достоинствах этого сорта коньяка, понимая при этом, что каждый из нас, в силу не слишком великого пристрастия к частым застольям, не очень-то большой специалист в этой сфере знаний. Еще долго болтали о всякой всячине, потом как-то незаметно интересные темы иссякли, и мы, будто очнувшись, продолжили обмен веселыми историями.

– Был непростой период в студенчестве, – вспомнил я, – когда меня выселили из общежития, и мне пришлось уйти на частную квартиру. Но найти подходящую, сразу не получалось, и руку помощи мне протянул однокашник Гоша Крайнов. Сам он был крайне спортивным парнем, занимался тяжелой атлетикой. Стены того закутка, метр на два, который он мне предложил во временное пользование, были сплошь увешаны портретами спортивных звезд; тяжелой атлетики, советского и мирового хоккея, гимнастики. Все, как у очень, страстного болельщика. В «тещиной комнате», как иногда называют подобные клетушки, я обитал около месяца, и, за это время, моя дружба, зародившаяся еще на уборочной, с Гоней, как чаще всего его звали в группе, серьезно укрепилась. Наш стиль общения в основе коего лежало обоюдное подтрунивание, в компаниях, всегда добавлял некоторой живости, и окружающие частенько, заводили нас, дабы потом вдоволь повеселиться над нашими потугами. Он меня называл Дыхот, а я в ответ говорил ему, Пансо, но так бывало только наедине. Это возникло не на пустом месте. Однажды Гошкина мама, выглянув в окно, увидала нас на пару плетущихся домой после занятий. – Георгий, – встретила она нас на пороге, – ты до старости будешь Гоней или, в лучшем случае Гошей.

– Почему это? – простодушно улыбнувшись, полюбопытствовал любимый сынок.

– Горе ты мое, я сейчас наблюдала, как вы шли домой вместе, – сказала Мария Ивановна. – Так вот, Шурик, шел степенно, гордо, словно граф или барон какой-то, ну, одно слово – «ступает Александр». А ты…, пылишь рядышком, своими клешами, косолапишь, ссутулившись, словно штангу какую-то свою, за собой тащишь на веревочке – Гоша, да и только. А вместе, как будто бы, вы, Дон Кихот и Санчо Пансо.

– Но…, Мария Ивановна…, – застеснялся я, – Гоша на полголовы выше меня.

– Ну что Саша, это когда он выпрямится, что бывает крайне редко, тогда выше. Хоть уж ты бы на него повлиял, или познакомил с девушкой хорошенькой, чтобы он слегка подтянул выправку. А то, только и знает свои железки, да по стадионам на матчи бегать, – толи в шутку, толи в серьез предлагала Гошкина мать, заняться мне исправлением сына.

– Хорошо, – подмигнув Гоне, согласился я, сегодня идем в недельный загул.

– В загул не надо, но от бродяжничества по хоккеям да футболам оторвать надо.

– Не, не, – встрял в разговор, раскритикованный сын, – обязательно идем. Так Александр, граф Сдыхот? – ехидно отбивал мой друг, свою «поруганную» мужскую честь.

– Так, так, Пансо, – согласился я. С тех пор, мы с ним на каких только соревнованиях ни бывали, а уж его тренировки, я и вовсе, не пропускал – в ожидании читая книжки. Штангу он тягал неподалеку от собственного дома, в полуподвальном помещении, а в том же здании через стенку, постоянно репетировала вокальная инструментальная группа, где играл на гитаре наш однокашник. Частенько, после тренировки и репетиции, мы объединялись в сквере по соседству, и музыканты, уступая просьбам атлетов, исполняли песни по заявкам. Чаще всего это были новые песни Антонова. Иногда на музыку подходили и «химики», ребята из соседнего общежития, проживающие там, находясь на вольном поселении, после отбытия некоторого срока по приговору суда. Однажды Гоша немного задержался на тренировке, и мы подошли к скверику чуть позже. Там слышался непривычный для этого места шум, похожий на беспорядочное собрание жильцов многоквартирного дома после серьезной аварии водопровода или канализации. Оказалось, по рассказу нашего сокурсника, что произошла драка между «химиком» и посторонним парнем, присевшим послушать музыку. Будто бы, этот посторонний, когда-то обидел какую-то девушку, и сейчас он должен ответить за такое «свинство». В завязавшейся драке, «посторонний» изрядно навалял «химику». Да так навалял, что тот, прихрамывая вприпрыжку понесся в сторону общаги, горланя, – «я тебя зарою – сука». Видимо за лопатой, побежал. Мы разошлись вслед за другими, и в разные стороны. Проходя вдоль торца дома соседствующего с Гошкиным, мы услыхали беспорядочные крики. Обернувшись и завидев, что в нашу сторону бежит грязно ругающийся мужик и размахивает, здоровенным ножом, я остолбенел. Сообразив, что если я начну убегать, то этот верзила, таким он мне показался, непременно догонит меня, не спортсмена Гошку ведь. Поэтому, мне нужно лишить верзилу мотивации к преследованию – не виновный не убегает. Я остановился, и, подавшись чуть к стене, с опаской ожидал своей участи, надеясь на остаток разума преследователя. Я ведь заметил, что бежавшая за ним девица громко кричала, – это не он, это не он. Верзила, подскочил вплотную и высоко замахнулся правой рукой с ножом, но его спутница уже весела на нем, повторяя, – это не он, Гена, не он, тот бугай, а этот заморыш какой-то. – У…, у, – промычал мужик, и, не убирая занесенного надо мной ножа, бросил свой взгляд налево. А там, вдоль торца собственного дома уносил свои косолапые ноги, в сторону проспекта, Гоша, не проявляя ни малейшего интереса, к тому, что же происходит с его трусливым товарищем. Мужик, оттолкнув спутницу, пустился вослед, но метров через пятьдесят, осознав тщетность погони, остановился, и, резко поменяв направление, поплелся навстречу отставшей подружке. Проходя мимо, он выкатил в мою сторону кулак, в котором ножа уже видно не было. – Тот тоже не причем, – сказал я и продолжил свой первоначальный путь. Выйдя на проспект и осмотревшись, я разглядел в полукилометре одинокую фигуру, которую перепутать было невозможно. Он не торопясь брел по тротуару, то снимая то, вновь надевая очки, пытался разглядеть обстановку в том месте откуда могла исходить опасность. Узнав меня, идущего к нему навстречу, он вопреки моему ожиданию приостановился, сняв еще раз очки, и, вновь надев их, двинулся мне навстречу. Улица была пустынна, поэтому ему ничего не мешало, издали крикнуть, – штаны, уже поменял.

– Поменял, поменял, – сквозь смех отозвался я.

– Так ты, видно, стеснялся с голым задом бежать, штанишки-то сразу отяжелели – могли слететь, – наседал Гоша, не слишком весело шутя.

– Да ладно, Гоня, не напрягайся, я зуб даю, никому не расскажу, от кого из нас зайчатиной запахло, и чьи пяточки только и сверкали, как в мультике.

– Рассказывай, сколько влезет, Дыхот, все равно, все признают тебя обделавшимся. До такой степени обделался, что и двигаться не мог, вот героизм-то. Просто обхохочешься, – чуть веселее сказал Гоша. Он начинал понемногу приходить в себя.

– А чего бежать-то, чего мы сотворили?

– Ни фига себе…, «химик» с тесаком, словно лев несется, выпучив глазища, не так ведь просто…, конечно убегать нужно, если ты не парализован страхом.

– Ладно, Пансо, я никому…, буду нем как рыба кит, – не стал я пытаться углублять разгорающуюся дискуссию. До квартиры мы шли, молча, каждый думал о своем, но оба думали о том, как бы было хорошо сейчас плотно поужинать. Только на пороге квартиры Гоша вымученно произнес, – ты, наверное, прав.

– Я и не сомневался, – уверенно ответил я.

– Нет, ты не понял, это я о том, что тоже никому не расскажу. Ну, их к черту, начнут болтать языками, почем зря. Правда? – спросил Гоша. Вот такая история

– Да, история поучительная, героизм он разный бывает, – сквозь легкий смех произнес мой замечательный, остроумный попутчик Михаил.

– Весело тут у вас, – услышал я голос проводника выглянувшего из-за перегородки и моей спины, – а вам, через десять минут выходить, – оповестил он, обращаясь ко мне.

– Да неужели? Как время промелькнуло, как одно мгновение. Вот, что значит, повезло с попутчиком, – надевая куртку, и стаскивая с верхней полки рюкзак, сказал я.

– Это неоспоримо, – поддержал мои слова Михаил, и наскоро разлив по сто грамм, протянул мне бутылку с остатком коньяка.

– Нет, – отказался я забрать коньяк, и, выпив на посошок, поблагодарил Михаила за интересное общение, я сказал, – ты лучше выпей да ложись – поспи, я проводника попрошу – разбудит.

Прошло, около полугода. Я закончил и издал книгу о судьбах поколения наших отцов, которым досталась лихая доля; коллективизация, война, и послевоенное голодное время. Этот продолжительный труд меня изрядно опустошил, и я несколько месяцев бездельничал, постепенно начиная подумывать о новой работе. Но пара сюжетов, когда-то давно казавшихся мне интересными, теперь перестали меня устраивать, а свежие истории, никак не приходили в мою голову. И вот, вдруг, мне вспомнилась эта встреча в общем вагоне поезда. Тогда я и решил, дабы не мучиться бездельем в утомительном ожидании забывшего обо мне озарения, прислушаться к непреднамеренному совету моего славного попутчика. А вот что из этого в результате получилось, судить тому, кто может быть, от скуки или ради интереса, прочтет все эти мои воспоминания.

08.01.2022

Нельзя по-настоящему полюбить человека, с которым
никогда не смеешься.

Треволнения Сени Пчелкина

У природы нет плохой погоды – истина известная каждому россиянину. Но он, этот самый россиянин, не может отрицать и того факта, что в деревне Гадюкино, по-прежнему идут дожди, невзирая на то, что означенный злосчастный населенный пункт уж тридцать лет как смыло. Не повезло Гадюкино, в отличие от Амстердама, Сан-Франциско, и особенно, Лондона, где количество осадков на душу населения как раз подходящее, для того, чтобы тамошний народец не грустил понапрасну. А россиянин, да Бог с ним, пусть грустит. Это светлая грусть, русскому она к лицу, тем более что поводов нахмуриться ему, как известно, не всегда достает. А посему, подкорректировав бессмертные строки классика, как-то мимоходом высказанные им по поводу погоды-благодати, неблагодарный, несколько циничный любитель советской киноклассики самонадеянно умозаключил, – «у природы нет плохой погоды, плохая погода всегда наготове у скверного климата». С таким пониманием воззрений мэтров, да различных трактовок этих воззрений, живем в своем не очень разнообразном климате, обреченными благодарно принимать любые сюрпризы непогоды.