Отчет товарищам большевикам устраненных членов расширенной редакции «Пролетария»

Отчет товарищам большевикам устраненных членов расширенной редакции «Пролетария»
Александр Александрович Богданов

«Товарищи! Мы, нижеподписавшиеся, были избраны в число членов большевистского идейного центра вашими делегатами на Лондонском съезде партии. Теперь для нас стало фактически невозможным выполнять возложенные на нас вашим доверием обязанности, хотя мы не отказывались от них ни формально, ни морально. Ввиду этого мы должны дать вам отчет о том, каким образом такое положение создалось, и в чем сущность его заключается, – а ваше дело будет уже судить о том, соответствует ли оно вашим политическим интересам; ибо дело идет здесь, как вы увидите, не только о лицах и коллегиальных отношениях, а, что несравненно важнее, о всей политической линии большевизма…»

Александр Александрович Богданов

Отчет товарищам большевикам устраненных членов расширенной редакции «Пролетария»

[1 - Печатается по листовке, изданной А. А. Богдановым в 1909 г. в Париже. Ред.]

16 (3) июля 1909 г:

Товарищи! Мы, нижеподписавшиеся, были избраны в число членов большевистского идейного центра вашими делегатами на Лондонском съезде партии. Теперь для нас стало фактически невозможным выполнять возложенные на нас вашим доверием обязанности, хотя мы не отказывались от них ни формально, ни морально. Ввиду этого мы должны дать вам отчет о том, каким образом такое положение создалось, и в чем сущность его заключается, – а ваше дело будет уже судить о том, соответствует ли оно вашим политическим интересам; ибо дело идет здесь, как вы увидите, не только о лицах и коллегиальных отношениях, а, что несравненно важнее, о всей политической линии большевизма.

Основу большевистского идейного течения составляет, как вы все знаете, революционный марксизм и неразрывно с ним связанное определенное понимание роли и задач пролетариата в российском революционном движении. В общих чертах понимание это таково:

Демократическая революция в России не может завершиться и дать стране наибольшую возможность развития производительных ее сил, иначе как при гегемонии промышленного пролетариата над остальными революционными силами, из которых главными и наибольшими являются пролетариат сельский и масса разоренного крестьянства, жаждущая земли. В единении с пролетариатом сельским и опираясь на малоземельное крестьянство, фабрично-заводский рабочий класс, как авангард и руководитель демократической революции, призван историей довести до конца дело обновления России и создать наилучшие условия для дальнейшей борьбы за социализм.

История первой революционной волны и последовавшей за ней реакции оправдала и подтвердила большевистскую идею. Поскольку велась действительная революционная борьба, всюду во главе ее выступал рабочий класс; а когда гегемония перешла фактически к буржуазным либералам – в «думском» периоде движения – это означало непрерывные победы реакционных сил, поражения и отступление сил освободительных.

Из тех же основных идей исходили большевики и в своем тактическом отношении к русскому псевдо-парламентаризму или «думизму». Как революционные марксисты, большевики не могли стоять на точке зрения «парламентаризма во что бы то ни стало». Они принимали или не принимали участия в одной, другой, третьей Думе, смотря по тому, насколько тот или другой образ действий мог, по их оценке, содействовать организации сил пролетариата и закреплению за, ним руководящей роли в народной борьбе. Практическая оценка обстоятельств и непосредственные выводы могли при этом, конечно, расходиться, создавая оттенки в идейном течении большевизма, но общая и основная точка зрения была одна и та же.

Как всякая живая, растущая политическая сила, большевизм неизбежно должен заключать в своей среде различия и разногласия, – это необходимо для его развития, для того, чтобы он не застыл и не замер на одном пункте, а неуклонно шел вперед, увлекая за собой все лучшее и жизнеспособное в нашем политическом мире. И большевики умели установить правильное здоровое отношение к своим внутренним расхождениям и оттенкам.

Мы напомним, как на Стокгольмском съезде обнаружились среди большевистских делегатов очень различные взгляды на такой важный вопрос, как аграрная программа партии. Одни – большинство наличных тогда делегатов-большевиков – стояли за раздел земли между крестьянами в частную собственность, другие – меньшинство, с Лениным во главе – за национализацию земли. И что же, это, несомненно, важное разногласие повело к расколу фракции? Даже мысли такой ни у кого не возникла – столь глубоко сознавалось единство принципов.

Так же обстояли дела и тогда, когда решался вопрос о выборах в III Думу. Значительное большинство нашей фракции находило участие в III Думе практически невыгодным, неспособным окупить те усилия, которых оно требовало, неспособным оказать серьезную поддержку влиянию партии среди пролетариата и пролетариата-среди прочих революционных сил народа. Но партия решила против нас, и, верные дисциплине, мы приняли активное участие в избирательной кампании. Никому и в голову не приходило, что меньшинство нашей фракции, стоявшее за выборы в третью Думу, с Лениным во главе, сделает когда-нибудь вопрос об этой третьей Думе основою для раскола большевистского течения.

И, однако, теперь это случилось на деле. Каким же образом пришли мы к такому положению?

Начиная с декабрьских дней 1905 г. революционная волна спадала все ниже и ниже, реакция все теснее сдавливала нашу страну в своих мертвящих объятиях. Для пролетариата и нашей партии поле борьбы суживалось все больше. Непосредственное массовое движение, наталкиваясь на механические препятствия, которых оно еще не в силах было преодолеть, разбивалось, суживалось, уходило в глубину народной жизни. Наконец, на поверхности остались только III Дума и легальные партии.

Что приходилось делать большевизму? Оглядеться, исследовать положение, учесть пережитый политический опыт, сделать выводы из того и другого, направить согласно с ними свою практическую работу.

Перестало ли положение страны быть революционным в своей основе? На этот вопрос большевизм и все левое крыло нашей партии отвечают решительным «нет!» Россия не вступила в период нормального, органического развития, производительные силы страны не получили необходимого для их прогресса освобождения от сковывающих и разрушающих эти силы, отживших государственных форм, буржуазно-конституционный строй не сложился и не может сложиться при наличных соотношениях, при организаторском бессилии буржуазных слоев и при сохранении старой бюрократии. «Новый революционный кризис неизбежен» признала общероссийская партийная конференция в январе этого года.

Итак, большевизм в целом держит курс на революцию, хотя и не берется устанавливать вероятного момента ее наступления. Опыт показал, что если при нынешнем состоянии социальных наук уже можно улавливать тенденцию общественного развития и предусматривать вытекающие из нее кризисы, то самый темп социальных процессов еще не изучен, – они то развертываются гораздо быстрее, чем это кто-либо ожидал, как например, в сентябре-декабре 1905 г., – то тянутся гораздо медленнее, чем всеми предполагалось, – например, нынешняя реакция. Соседняя с нами Персия после первой революционной волны пережила контрреволюцию, не менее сильную и острую чем наша, но в этой маленькой стране с ее элементарной экономикой для подготовки новой волны оказалось достаточно каких-нибудь 10 месяцев; для огромной России, с ее несравненно более сложными общественными отношениями, очевидно, требуется значительно больший промежуток времени. Задача труднее, и больше терпения требуется от работников, зато тем грандиознее и прочнее будет конечный результат работы[2 - Мы, разумеется, отнюдь не имеем в виду сравнивать по существу нашу революцию с персидской, которая представляет из себя буржуазную революцию низшего типа соответственно низшей ступени экономического развития Персии. Мы только отмечаем, что сильная и глубокая контрреволюционная волна сама по себе еще не свидетельствует об окончательном крушении революции; она предполагает иное условие, а именно – прочно установившееся равновесие общественных сил.].

Но как работать? Чтобы ответить на вопрос надо принять в расчет те выводы, которые диктуются всем огромным политическим опытом этих лет, выводы, которые ясны для тех, кто имеет глаза, чтобы видеть.

Тут перед нами, с одной стороны, опыт непосредственного массового движения, с другой стороны – опыт «парламентарный».

Чему учит нас история непосредственной политической и экономической борьбы пролетариата и остальной народной массы в революционные и контрреволюционные годы, опыт нашей работы на этой почве?

Во-первых, выяснилось, до какой степени важно и необходимо для успеха движения существование сплоченной партийной организации, во всей широте и определенности выдвигающей перед массами революционные лозунги.

Неизбежный при наших условиях нелегальный и конспиративный характер такой организации, а, следовательно, и столь же неизбежная узость ее рамок не мешает ей, как оказалось на деле, приобрести самое широкое идейное влияние на рабочие массы, а затем, в критический момент, и влияние организационное. Все это обнаружилось с очевидностью в событиях 1905-го и последующих годов, в которых наша нелегальная партия неразрывно связала себя с пролетарскими массами, как законная их представительница и их авангард в политической борьбе.

Отсюда вытекает для нынешнего периода реакции важнейшая, но и труднейшая задача: сохранить, несмотря на весь гнет, и укрепить, несмотря на асе препятствия, нелегальную партийную организацию, провести ее через всю эту невыразимо тяжелую и мрачную полосу народной жизни так, чтобы в эпоху новой, решительной борьбы она была готова к делу руководства массовым движением, а до того времени последовательно и неуклонно подготовляла условия, необходимые для успеха борьбы.

Что именно может и должна делать в этом направлении нелегальная партия, – выясняет нам тот же революционный опыт массового рабочего движения.

Мы все видели, что, как ни велико было идейное, а потом и организационное влияние нашей партии, но в самые критические моменты борьбы непосредственными вождями массы слишком часто оказывались либо беспринципные демагоги, как Гапон, либо люди политически неопределенные и невыдержанные, оппортунисты, как Хрусталев. И это, конечно, служило к большому ущербу для всего дела. А зависело это от того, что в широких рабочих массах наши идеи прививались, главным образом, одной своей стороной – именно, демократически-революционной; социалистические основы классового сознания усваивались неглубоко и непрочно, социализм, как мировоззрение, распространялся сравнительно мало. Внимание массы концентрировалось на лозунгах дня, которые, естественно, имели в ней тем больше успеха, чем ближе выражали ее собственное настроение. Среди самого пролетариата не успело сложиться достаточно сильное и влиятельное ядро из таких элементов, которые обладали бы полным и цельным социалистическим воспитанием и могли бы внести наибольшую, высшую сознательность в каждый акт переживаемой рабочими массами борьбы.

Но и наша собственная, партийная работа за время революции ходом вещей направлялась не столько на социалистическое, сколько на революционно-демократическое воспитание пролетариата. Такой характер имела почти вся непосредственная политическая борьба этого периода, поглощавшая большую часть сил партии. Систематическая пропаганда поневоле была заброшена, а брошюрная литература, распространявшаяся в массах, давала скорее клочки и обрывки, а не цельное классовое мировоззрение.

Отсюда ясна вторая важнейшая задача нашей работы для переживаемой межреволюционней эпохи – задача расширения и углубления социалистической пропаганды. Дело идет не о такой узко-кружковой, по преимуществу элементарной пропаганде, какая велась в дореволюционное время, а о пропаганде более высокого типа. Требуется, во-первых, создать пропагандистскую литературу, нелегальную и легальную, гораздо более законченного и энциклопедичного содержания, чем та, какая имелась до сих пор, – и в то же время достаточно популярную по форме, чтобы она могла широко распространяться. Надо выработать новый тип партийной школы, которая, завершая партийное воспитание работника, заполняя неизбежные при обычных условиях его работы и самообразования пробелы его знаний, стройно их систематизируя, приготовляла бы надежных и сознательных руководителей Для всех форм пролетарской борьбы.

На ту же самую задачу определенно и настойчиво указывают факты текущей партийной работы. Под гнетом реакции огромная часть интеллигентов, привлеченная к партии в эпоху подъема больше революционным возбуждением, чем социалистическим сознанием, бежала теперь из наших организаций. Повсюду ответственная работа, которая раньше лежала на интеллигенции, переходит в руки самих рабочих, как это единогласно констатируется корреспонденциями и отчетами с мест. При этом тяжело чувствуется недостаток подготовки у новых руководителей, пробелы их образования и отсутствие той формальной дисциплины ума, которую «интеллигенты» получают в своих средних и высших учебных заведениях. Иной товарищ-рабочий, много читавший и изучавший, по сумме своих знаний не уступает многим интеллигентам, – но ему несравненно труднее справляться с этими знаниями, потому что они не систематизированы, не сведены в стройную систему и прерываются в разных частях случайными пробелами. Прекрасно сознавая все это и выбиваясь из сил над непривычной, но необходимой работой, товарищи-партийные рабочие сами энергично требуют от оставшейся интеллигенции серьезной литературной и пропагандистской поддержки, с величайшим вниманием и интересом относятся ко всяким попыткам в этом направлении, например, к устройству партийных школ и т. п., – вообще обнаруживают вполне ясное понимание той насущной очередной задачи, о которой идет речь.

На этой задаче должны теперь сосредоточиться и сорганизоваться лучшие литературно-пропагандистские силы нашей партии; трудности же очень велики. Выяснение социалистического миропонимания должно вестись не только глубже и полнее, чем прежде, но в то же время отнюдь не отвлеченно, а в тесной связи с жизнью, с прямым политическим и социальным опытом недавнего прошлого и настоящего. Этой тесной связи социалистической пропаганды с текущей жизнью могла бы сильно содействовать надлежащая постановка заграничных партийных органов, которые должны заняться систематическим анализом нынешней русской действительности не только с точки зрения конкретных вопросов момента, но еще более – с точки зрения общих ее тенденций и перспектив.

Третья задача, вытекающая из опыта массовой революционной борьбы, более частная, но очень важная, относится к условиям и методам народного восстания. Когда в 1905 г. развитие конфликта между силами революции и силами реакции дошло до вооруженной борьбы, то оказалось, что и пролетарские массы и наша партия чрезвычайно мало подготовлены для этого, что на враждебной стороне, несмотря на всю царившую там дезорганизацию и деморализацию, имеется огромный перевес технического знания и уменья. Оказалось, что революционеры почти нигде не сумели использовать представлявшихся стратегически выгодных положений, а восстания в войсках протекали изолированно и бесплодно. Надо употребить энергичные усилия, чтобы не допустить повторения всего этого при новом революционном кризисе.

Время реакции не должно пропасть даром для военно-теоретической и военно-практической подготовки нашей партии. Разумеется, прямые боевые выступления при нынешнем положении дел невозможны да и нежелательны, так как вели бы к бесплодной растрате сил. Но вполне возможна и необходима теоретическая и историческая разработка в партийной прессе вопросов вооруженной борьбы народа с правительством, причем следовало бы также подвести итоги и извлечь выводы из новейшего опыта революций турецкой и персидской. Затем и практическое изучение военно-технического дела в инструкторских группах и школах следует поддерживать и развивать, поскольку оно возможно без ущерба для общей организационной работы, о чем мы, по недостатку данных, теперь не беремся судить. Необходимо, наконец, во всяком случае, усиление пропаганды в войсках, особенно листковой и литературной, которая представляет меньше трудностей, чем устная, – а по мере возможности – и воссоздание военных организаций.

Все это должно выполнить наше большевистское течение, которое одно только способно, не поддаваясь угнетающему влиянию момента, сохранить революционно-боевую тенденцию в нашей партии. А если и оно не сделает этого, то при последующем революционном взрыве практическое руководство вооруженной борьбой народа неизбежно перейдет в руки анархистов и максималистов, что даст им огромное политическое влияние, страшно вредное и даже опасное для самой революции.

Мы, конечно, далеко не исчерпали здесь практических выводов внепарламентского опыта нашей партии. Специально мы не останавливаемся на ясном для всех выводе о необходимости как можно шире и глубже использовать все остающиеся или возникающие «легальные возможности», и на первом плане – работу в профессиональных союзах, – однако так, чтобы не суживать и не расстраивать при этом нелегальную работу партии. Но мы вынуждены ограничиваться в своем отчете такими вопросами, по которым разногласия наметились достаточно ярко и определенно.

Итак, переходим к основным выводам «парламентарного» или думского опыта за истекшие годы. В общих чертах, они, по нашему мнению, таковы. В эпоху сильного революционного подъема, когда правительство создает псевдопарламентские учреждения с целью свести на их почву политическую жизнь народа, отвлечь народные массы от непосредственной борьбы, – тогда бойкот подобных учреждений является необходимой борьбой за удержание массового движения на чисто революционной почве. Таков был бойкот Булыгинской и Виттевской Думы.

Иначе обстоит дело в эпохи подъема еще сравнительно слабого или уже ослабевающего: тогда участие в таких учреждениях полезно для партии. Существующее массовое возбуждение, хотя и недостаточно сильное для открытой борьбы, дает партии возможность с успехом и с пользой вести избирательную кампанию, создать парламентское представительство, достойное партии, способное реально помочь ее организационной и агитационной работе, и – что особенно важно – дает возможность сохранить связь этого представительства с массами и влияние на него партии. Таково было значение участия во II Думе.

При острой и усиливающейся реакции все это опять-таки изменяется. Партия не может тогда провести крупной и яркой избирательной кампании, не может получить достойного себя парламентского представительства. Механическая сила реакции разрывает связь уже создавшейся партийной фракции с массами и страшно затрудняет влияние на нее партии, а это приводит к неспособности такого представительства вести достаточно широкую и глубокую организационно-пропагандистскую работу в интересах партии. При ослаблении же самой партии не исключается даже опасность вырождения фракции, ее уклонения от основного пути социал-демократии. Словом, вопрос о самой полезности участия в псевдопарламентском учреждении становится тогда сомнительным и спорным, и ни в каком случае думская работа не может тогда представлять первостепенной и основной важности в партийной жизни, ни в коем случае не должна получать в ней преобладающего и определяющего значения. Такие выводы навязываются всей историей участия нашей партии в III Думе до настоящего времени.

Правильное и полное усвоение всех указанных выводов было для партийных политиков отнюдь не легкой задачей. После двух лет деятельности на широкой, открытой политической арене надо было на неопределенное время отказаться даже от мысли о подобной арене; надо было менять весь характер работы, сосредоточивать внимание и силы на том, что до сих пор было наиболее в тени, придавать наименьшее значение тому, что было, а внешним образом и теперь еще отчасти остается, наиболее на виду. Консерватизм сложившихся политических привычек помешал некоторым, – а в том числе даже очень талантливым политикам нашей фракции, – последовательно применить большевистские принципы к новому положению вещей, – и возникла та идейная путаница, которая в данный момент нашла свое завершение в беззаконном разрушении единства большевистской фракции волею ее исполнительного органа – расширенной редакции «Пролетария».

Исходным пунктом раскольных действий послужил «думский» вопрос. Социал-демократическая фракция в III Думе осталась единственным учреждением нашей партии, которое напоминает об открытой и широкой политической работе предыдущего периода и, тем самым, политиков, упорно мечтающих о такой работе в настоящем, вводит в соблазн считать таковой третье-думскую работу, видеть в ней то, чем она отнюдь не является, – главное поле партийной деятельности, центральный пункт партийной жизни. Эта своеобразная политическая иллюзия все сильнее овладевала руководящим большинством нашего идейного центра и резко отразилась сначала на его борьбе с «отзовизмом» и «ультиматизмом», а затем и на всем вообще ведении официально большевистского органа «Пролетарий».

Как известно, во время обсуждения и решения вопроса о выборах в III Думу, большинство нашей фракции высказалось за бойкот, в чем оно уже тогда разошлось с большинством официального идейного центра. На июльской конференции 1907 г. из 10 большевистских делегатов один Ленин стоял за участие в Думе. Но конференция решила вопрос против большевиков, и все бойкотисты, считая его отнюдь не принципиальным, а только практическим, строго подчинились партийному решению и приняли в выборах энергичное участие.

Затем на почве малоуспешной деятельности фракции, ее ошибок и тщетных во многих случаях усилий партии исправить эту деятельность среди части бойкотистов возникло новое практическое отношение к работе в III Думе, так называемый «отзовизм». Товарищи-отзовисты находили, что при наличных условиях затрата партийных сил на работу в Думе так мало окупается на деле, а ущерб от компрометирующих партию ошибок фракции так велик, что для партии всего выгодней отозвать фракцию.

Мы не разделяли этого мнения, находя, что план отзовистов слишком трудно выполним для партии, привел бы ее к большим внутренним потрясениям и потребовал бы новой чрезмерной затраты сил при крайне невыгодных условиях. Мы полагали, что теперь, уже имея думскую фракцию и думскую работу, партия должна употребить все усилия, чтобы извлечь возможно больше пользы из тех затрат своей энергии, которые уже были сделаны в данном направлении: чтобы исправить, поднять, улучшить работу фракции. Партия должна учесть свой опыт, должна выяснить и решить: не было ли в конечном счете все данное предприятие, – участие в III Думе, – для нее невыгодным; но она не должна ликвидировать его при тех наиболее невыгодных условиях, какие существуют теперь при условиях, когда такого рода попытка не дала бы больших реальных результатов, но сама по себе угрожала бы расстроить единство партии.

В то же время, однако, очевидно, что разногласие отзовистов и антиотзовистов вовсе не затрагивает принципов большевизма, а является так же чисто практическим, как и прежнее разногласие бойкотистов и антибойкотистов. Дело не касается ни принципов революционного марксизма в целом, – ибо отзовисты никогда не высказывались в смысле антипарламентаризма вообще, – ни того особого понимания русской революции, движущих ее сил и роли в ней различных классов, на котором объединилось и сорганизовалось все большевистское течение.

Поэтому, высказываясь при случае против отзовизма, мы тем не менее отстаивали право отзовистов выражать свои мнения в большевистских органах и предостерегали против чрезмерного раздувания всего вопроса и попыток превратить его в принципиальный, т. е. уже нарушающий единство фракции.

Иначе отнеслись к делу те, кто сознательно или бессознательно стремились думскую работу сделать центральным пунктом партийной жизни, кто поддавались мечте о широкой парламентской деятельности в нынешней России. Они повели, по их собственной характеристике, «отчаянную» борьбу с отзовистами. Употреблялись все усилия, чтобы развить расхождение с отзовистами в принципиальное или, по крайней мере, представить его как принципиальное. Отзовистов обвиняли в антипарламентаризме, синдикализме, анархизме и т. д. Затем в этих обвинениях к отзовистам присоединили «ультиматистов», т. е. тех большевиков, которые, не считая полезным в данное время отзывать фракцию, находят, что партия не должна зарекаться от этого на будущее, и должна твердо в ультимативной форме настоять на соблюдении фракцией дисциплины по отношению к Центральному Комитету партии.

Полемика эта под видами «дискуссий» занимала до несообразности большое место в «Пролетарии». Перепечатывалась, например, статья отзовиста из «Рабочего Знамени», и в ответ на нее помещалось целых три больших аитиотзовистских статьи. А тон полемики становился все резче и непримиримее, придавая ей характер прямого «вышибания».

Параллельно с этим возрастало место и значение, которое отводилось на страницах «Пролетария» думской фракции. Всеми способами, прямыми и косвенными, ей внушалось убеждение, что она абсолютно необходима для партии, что ее работа является главной и основной в партийной жизни. Прежняя независимая позиция всех большевиков по отношению к думской фракции, таким образом, отбрасывалась радикально, и самая критика ее работ объективно превращалась при таких условиях в безвредное ворчание, перемежающееся похвальными листами. По существу – это был переход на меньшевистскую точку зрения парламентаризма во что бы то ни стало.

Логическим выводом тут был, конечно, формальный раскол со всеми теми, кто не хотел принять нового меньшевистского принципа и всех выводов из него. Вывод этот и был сделан в резолюции «большевистского» идейного центра «об ультиматистах и отзовистах», принятой 22 июня текущего года. В ней прямо заявляется, что «большевизм, как определенное течение, не имеет с ультиматизмом и отзовизмом ничего общего», и акт раскола специально еще подтвержден в резолюции о «задачах партии», где говорится об «отмежевании» большевистского течения от отзовизма.

Раскольный характер этих шагов сознавался большинством редакции вполне ясно и признавался открыто. Приведем некоторые из их заявлений, занесенных в протокол собрания. «Я признаю нашу резолюцию раскольнической – сказал т. Алексей – и утверждаю, что сейчас возможность совместной работы с товарищами ультиматистами и отзовистами отсутствует». И т. Ленин подтвердил: – «Ясно, что единства во фракции нет, и раскол полный». А т. Каменев в дальнейшем пояснил это так: «Мы извергаем из своей среды тех товарищей, с которыми вместе в политическом отношении итти не можем». Словом, ответственность за раскол большинство редакции на этом собрании принимало на себя в полной мере; отмечаем это для того, чтобы на будущее устранить всякую возможность извращения фактов и сваливания с больной головы на здоровую.