Степь 1. Рассвет

Предчувствие неминуемой погибели тащило вековуху кротчайшим путём чуть ли ни за шкирку. Подниматься пришлось на карачках, одной рукой опираясь на клюку, другой хватаясь за пучки травы, поэтому даже заслышав непонятный грохот Дануха ничего разглядеть из того, что там творилось, была не в состоянии. Лишь одолев подъём, запыхавшись до присвиста в горле она, ещё не разогнув спину задрала голову и первое что увидела, заставило её вообще забыть о дыхании.

На бабу неслось огромное, чёрное и мохнатое страшилище, издающее тяжёлый топот с грохотом, от чего даже Мать Сыра Земля в испуге занялась дрожью. Чудище в одно мгновение поглотило скрюченную вековуху, засосав в безмерную и абсолютно пустую черноту, где она намертво прилипла к такой же чёрной, но очень липкой паутине.

Почему в паутине? Дануха таким глупым вопросом не задавалась. Чай по возрасту уже не любопытная. Она просто поняла, что попала в безразмерную паутину, вот и всё объяснение. Помнила только, как во что бы то ни стало пыталась отклеиться от её липких объятий, но та хоть и поддавалась накоротке, держала пойманную крепко да так, что баба даже пошевелиться особо не могла…

Паутина, паутинка, кружевное полотно. Неожиданно большуха осознала себя стоящей на пороге собственного кута, а перед ней в пустоте, уронив голову на грудь замерла Тихая Вода, одна из тех двух прошлогодних невесток, купленных его сыном – родовым атаманом Нахушей в каком-то дальнем баймаке.

Особых нареканий у неё на эту молодуху не было. Под сыном не брыкалась, зубы не скалила, приняла его со всем почтением. Забеременела как положено. Нормально выносила, родила словно не первородка, а рожавшая баба. Вот уж почти год выкармливает поскрёбыша. Хорошенькая растёт девка ничего не скажешь, здоровенькая.

Не плохой бабой станет, послушной, покладистой. Подумала тогда Дануха принимая из рук невесты разрисованное ярко-красное яйцо. И тут же на ощупь учуяла какую-то странность, не правильность. Пригляделась. Ба.

Дануха хоть и числилась вековухой, но на глаза не жаловалась. Вот зубов было мало, всего три. А глаза были на месте и остры, и зорки. Поэтому ей не составило труда разглядеть на подарочном яйце тонкую ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах и рассмотрела, поняла, что на яйцо искусно наклеена паутина. Да так ладно, что не разрыва ни видать, ни стыка. Всё ровненько.

– Лепо, – похвалила её Дануха, продолжая разглядывать неведомую поделку, – кто ето тебе науськал?

– Сама, Матерь рода, – елейным, мягко стелящим голоском ответствовала невестка, – правда получилось не с первого раза, но я упорная.

– Глянь-ка на неё, сама она. Ну чё ж, упорна, приходь на Моргоски, – ответила большуха на её затейливый подарочек и при этом снисходительно кивнула.

– Благодарствую тебе Матерь рода, – буквально пропела Тихая Вода, резво кланяясь низко в пояс до земли с рукой как положено.

«Подмазала, как подлизала», – подумала тогда про неё суровая Дануха, расплываясь в хищной улыбке голодного людоеда, ничего хорошего молодухе в будущем не предвещающей. Тут невестка испарилась будто не было…

Вот Дануха уже сидит во главе праздного стола, накрытого прямо на поляне у реки, и всё вертит в пальцах подарочное яйцо, продолжая его внимательно разглядывать. А вокруг будто в безмолвии весь её бабняк в полном составе пуза набивает.

Справа увидела Сладкую, свою лучшую и единственную подругу, что без зазрения совести всё ела и ела. Жрала и жрала, загребая обеими руками в рот всё подряд. Скоро лопнет, подумала беззлобно и с каким-то равнодушием Дануха как о свершившимся факте, но тут же задумалась. А куда эта жирняга у себя внутри всё складывает? Напрямую в жопу свою безразмерную чё ли?

Вдруг у Данухи ни с того ни с сего по всему её широкому телу мурашки побежали и пробрал озноб. Оглядела поляну увесистым тяжёлым взглядом будто искала виноватую, и на краю заприметила стоящих на коленях трёх новеньких просительниц в бабняк, ожидающих её решения.

Для начала подозвала Цветущую Сирень. Эта молодуха была из своих, доморощенных и ей, как и двум невестам из других баймаков предстояло преодолеть последнее испытание для посвящения в законные бабы.

Пройти эту плёвую проверку на желанное «бабье право» было с одной стороны проще пареной репы, а с другой, оно для кого-то становилось абсолютно невыполнимым. В лепёшку расшибались, а не получалось.

Задание с виду простенькое. Большуха каждой по очереди вручала деревянную посудину, уже изрядно почерневшую от времени, что-то вроде глубокой миски, вырезанной из цельного куска липы, и отправляла просительницу на родник принести ключевой воды. Ей, видите ли, пить приспичило.

Та бежала к источнику, зачерпывала воду в миску и доставляла большухе с превеликим почтением. Вот и всё испытание. Но если бы было всё так просто как сказано, то молодухи бы не топились после этого, а такое порой случалось, хоть редко да метко. Притом топились до смерти.

Во-первых, сложность заключалась в том, что родник был не простой, а самый что не наесть «змеиный», особенный. Охраняла его старая белая гадюка. Не знаю сколько живёт обычная ползучая тварь, но эта похоже пережила уже не одно людское поколение.

Ни одну большуху видывала и ни одного человека на тот свет спровадила. По какому принципу гадина отбирала людей точно никому не было известно, но местные бабы верили, что худого ни за что не подпустит к священному роднику. Либо ещё на подходе пугнёт, либо укусит, когда тот пьёт, не подозревая беду.

Вторая особенность родника состояла в том, что хоть и был он с виду обычным источником, но не являлся таковым для Нахушинского бабняка и тем более для большухи, ведающей его секретами.

Дануха ту воду не пила, а производила с ней три очень странных на вид действия. Сначала она эту воду нюхала. Хотя та хоть занюхайся ничем ни пахла. Обычная, кристально чистая, родниковая.

Потом щупала её своими толстыми пальцами, растирая сырость между большим и указательным. Будто выискивая там попавшие песчинки или устраивая проверку на жирность со скользкостью. И в конце концов пробовала на вкус, но опять же не с миски пила, а облизывала всё те же мокрые пальцы.

После трёх простых, но непонятных ведьминых деяний, она выносила непререкаемый приговор, что бывал только двух видов. Первый и для всех желанный: тебя водица приняла в бабняк. После чего хватала молодуху, стоящую пред ней на коленях за косу и острой кремниевой пластиной без всякого зазрения совести, буквально отпиливала девичью красоту, укорачивая ей волосы по самые плечи.

Вот и всё. Нет больше косы девонька. Вставай с колен новоиспечённая баба и садись за стол вместе со всеми пропивать утраченную бесшабашную молодость.

Второй вариант приговора для любой молодухи был как серпом… ну, не знаю по какому месту девкам серпом надо пройтись, чтобы было побольней. Большуха говорила те слова ласково, беззлобно, как дитя малому. Иди-ка ты девка погуляй ещё годок, а на следующие Моргоски так и быть приноси свои подарочки. Глядишь и пригласим, коль не скурвимся.

Такое зачастую молодуха могла слышать и год и два и три, и детей не одного нарожать, а всё в бесправных невестах и молодухах хаживать, а бабьего права так и не получить. Хотя такое бывало крайне редко, чтобы родовой змеиный источник девку наотрез отказывался принимать. Вот по этой причине кой у кого нервишки и не выдерживали.

Именно поэтому молодухи все как одна, невестясь при баймаке, к этому роднику как на работу ходили чуть ли не каждый день. И кормили-то они его яствами, и поили-то они его кто во что горазд, а какие беседы сердешные там вели и сколько слёз солёных в нём утопили, вообще не счесть.

Тут сознание Данухи скакнуло вперёд, и она увидела себя уже в самый разгар застолья. По ощущениям была вдрызг пьяная, но странные дела творились. Чем больше пила горячительного, тем больше мёрзла от непонятного холода…

Очухалась она в первый раз плавая в реке кверху надувшемся пузом. Уткнувшись головой в прибрежный камыш, её тушка колыхалась на мелководье. Озноб колотил крупной нескончаемой дрожью. Последние зубы безжалостно добивали друг дружку. И тут в раскалывающейся от боли голове неожиданно мелькнула мысль: «Хорошо, что во мне говна много, а то б утопла к *[29 - Здесь и далее под звёздочкой скрыты матерные слова. Предлагается читателю проставлять самостоятельно в меру его испорченности.] матери».

Но то была единственная незатуманенная мысль, а все остальные осознавались ни то кошмарным мусором, ни то мусорным кошмаром. С разбега и не разберёшь. Вот будто спишь и сны один на другой карабкаются, с кондачка наскакивают, а какая-то сволочь тебя постоянно будит и никак не добудится. И уснуть толком не можешь, чтобы один сон посмотреть, потому что тебя тормошат, сбивая концентрацию, и проснуться не можешь, потому что эта сволочь тебя не дотормашивает.

Она хотела было отмахнуться от этой назойливой дряни что будит еле-еле. Врезать сучке промеж бровного разлёта, чтобы те надглазные кусты вообще разлетелись и осыпались. Дёрнула рукой и окончательно проснулась.

Резануло от локтя до кисти так, что аж искры увидела с того света. Разлепила заплывшие зенки, а в них всё вертится круговоротом, плывёт и качается. Да хорошо так укачивает, аж блевать потянуло. Еле сдержалась закрыв их обратно. Поняла, что плавает в реке и что надо бы на берег пока совсем ни замёрзла или не захлебнулась. Уразумела что нужно бы зад утопить, чтобы о дно ногами упереться, но жопа ни в какую топиться не собиралась хоть ты тресни.

И так она топила этот «спасательный шар» и сяк толкала под воду, да куда там, ничего не получилось. Не тонет говнохранилище и ни чего ты с ним не поделаешь. Потом толи Дануха сообразила, толи туловище и без неё справилось, толи случайно так получилось, но нащупала дно не двумя ногами как старалась по началу, а одной, и зацепившись за водоросли, смогла наконец утопить безразмерную задницу, а там почувствовала и опору под ногами.

Встать не встала, но и ни пробовала. Лишь еле-еле перебирая ногами, цепляясь за водную траву, отталкиваясь от песчаного дна, где получалось, она проталкивала своё туловище сквозь камыш к берегу. Но лишь спина выползла на тёплый песок, задница опять заявила протест. Застряла. И как Дануха не корячилась, вытолкать седалище на сушу не удавалось никакими стараниями.

Ноги в речном песке буксовали, выкапывая канаву, а эта хрень упёрлась не понятно какими рогами, и наотрез отказывалась из воды вылезать, хоть на самом деле отчекрыживай и выбрасывай.

Тут Дануха поняла, что устала. Только веки закрыла и почуяла тепло нагретого песка широченной во всех местах спиной, особенно по бокам куда расплющилось пузо, тут же заново провалилась сознанием в кромешную тьму…

И вот она вновь осознаёт себя на Моргосках за накрытой поляной. Сидит и опять девок на родник спроваживает, только на этот раз пихает в бок Сладкую, что всё жрёт без перерыва.

– Хватит жрать, жопа безразмерна, айда-ка разомнись, повесели народ. Глянь за девкой. Да смотри не переусердствуй мне.

– Да ты ж меня знаешь, подруга, – пробурчала баба с набитым ртом непонятно чего-то не пережёванного, и с таким видом будто обиделась на неправомерный наезд.

– Да я-то тебя знаю, подруга, – передразнила её ехидно Дануха, – коль Сладкая в лес по грибы пошла, так * настал за одно и зайцам и «охотничкам».

Бабы пьяно загалдели, добавляя хмельных реплик по этому поводу и снабжая свои комментарии красочными картинками предполагаемого похода по грибы. Сладкая на всё это никак не отреагировала будто и не слышала, потому что ей было некогда. Она с усердием дожёвывала. Это было для неё куда важней, чем обращать внимание на сальные шуточки пьяных баб.

Сначала хотела было выплюнуть то, что перемалывала зубами как жерновами, но потом замерла задумавшись, прикинула что-то в своём заплывшем жиром умишке, да и проглотила натужно до конца так и не дожёванное. Видать жалко стало выплёвывать.

Кряхтя и громко поминая неласковыми, а местами заковыристыми словами зайцев с охотниками, она приступила к процессу поднятия не подъёмного тела из-за стола. Сначала взгромоздилась на карачки или повалилась на безразмерное пузо. Принятая ей поза со стороны была однозначно неопределяемая.

Отдышалась, и рывком отталкивая от себя землю поднялась на колени, укладывая на них все свои потроха. Вот. Пол дела сделано. Потянулась поочерёдно руками, поправляя мешки с грудями, завалившиеся по бокам неохватного брюха.

Одна нога рывком упёрлась в землю. Ещё рывок со взмахом рук словно большая птица крыльями… и вот она во всей красе. Поднялась красиво, легко, аки пушинка лебяжья, даже поляна не дрогнула. И пошла, разбрасывая тумбы ног по сторонам и залихватски почёсывая себе по тому месту, где должна была быть лебединая шея, но где уж давно никакой не было.

Сладкая, дело своё знала "от" и "до". Не одну зассыху подкосила на этом поприще. Как девка бежит и скачет до источника ей плевать было с высокого дерева. Как и о чём она там с ним разговоры разговаривает ей было тем же концом в то же налаженное место, а вот на обратном пути с полной миской, молодуха не имела права ни на один звук, ни из одного отверстия. Вода должна быть принесена – «тихая».

Бабы, что посылались для пригляда за чистотой проведения испытания, вместо того, чтобы следить за правильностью выполнения ритуала, изгалялись над бедными молодухами как последние сучки, прости их Троица. А под кожу залезть да туда нагадить и в придачу ещё харкнуть смачно в чистую душу, ещё не изгаженную бабняком, при этом вынося и поклёвывая ей всю дорогу мозг – это же каждая баба речников умела с рождения. Самой Матерью Сырой Землёй видимо была заложена в неё эта способность. А тут как раз представляется такой халявный случай. Ну ведь грех не воспользоваться.

Единственный «недочёт» был в этом устое. Дозволялось всё, но только без рукоприкладства. Сладкую этот запрет всегда доводил до нервного почёсывания всех телесных мест докуда дотягивались ручищи. Притом не только бить, касаться молодухи было нельзя. Да что касаться, подступаться ближе, чем наотмашь руки запрещалось категорически. Тьфу! Как это бесило Сладкую. Хотя она баба тёртая и одним языком со словесным нахрапом могла так ухайдакать – мало не покажется.