Степь 1. Рассвет

В следующее пробуждение она приходила в себя медленно, частями. Сначала, Зорька никак не могла сообразить, почему её безостановочно трясут, не сильно, как бы ни собираясь будить, но и не желая при этом оставлять в покое.

Глаз открывать не стала. Побоялась. Но поняла даже через закрытые веки, что вокруг светло и благоухает ароматом степного разнотравья. Наконец, к ней вернулся слух, вернее осознание того, что она слышит, и по шороху тележных колёс с фырканьем лошадей, поняла, что её везут в этой коробке как на телеге.

Зорька приоткрыла глаза до узеньких щёлок. Перед носом была всё та же шкура бера. Она лежала лицом к стенке. И тут совсем рядом за спиной, низкий мужской голос кому-то проговорил:

– Чуть правее держи. Пойдём между холмами.

– Хорошо атаман, – ответил другой.

Сердце Зорьки заколотилось как сумасшедшее. Она с силой зажмурилась и даже попыталась вдавиться всем телом в густой ворс подстилки. Они разговаривали по-человечьи! Никогда ещё Зорька не слышала, как потусторонняя сила меж собой общается. И вообще никто никогда не рассказывал, чтобы нежить разговаривала вслух!

Пацаны сказывали, а они слышали от мужиков, будто нежить говорит с человеком не разевая рта. Даже не дёргая губами. Для других не слышная, а для того, к кому обращается, голос вроде как сам собой в его голове звучит. Будто нежить в мозги залазит и там речи изнутри ведёт. Поразило это ярицу до глубины девичьей души. И она ни сколько напугалась, сколь обиделась, поняв, что пацаны и тут её обманули…

Время шло. За спиной молчали. Мерная трясучка успокаивала. Зорька лежала на боку, тупо уставившись в мохнатый бурый ворс и улыбалась. Почему-то эта вонючая шкура напомнила ей прошлогодние Девичьи Дни[23 - Полнолуние 10 седмиц от зачатия. Конец сентября. Токсикоз ослабляет «хватку». Плохое самочувствие прекращается. Девичьи дни. Девичьи именины. Гонянье Кумохи (мелкая нежить, одна из лихорадок). Поздравляли всех женщин, но молодняк и бабняк по-разному. Гуляли три дня. Собирали мёд, варили медовуху. С первым снегом волчья семья воссоединяется в полном составе и начинает ночные рейды по своей территории. У них начинается кочевой период, который длится до Волчьих Свадеб.]…

Глава третья. Взрослые точно знают, что можно молодёжи, чего пока нельзя, саму молодёжь об этом не спрашивая. Вот и молодняк их не спрашивая берёт и делает.

Ещё загодя Девятка, ватажный атаман, со своими пацанами, облазили здешние леса в поисках пчелиных закладок. Пчёлы к этому времени уже запаковались, готовясь к зимовке, вели себя вяло, из ульев не улетали.

Водил ватагу по сладким местам артельный мужик по кличке Костыль главный медовый знаток. Он во всей земле Нахушинского рода, наверное, каждую пчелиную семью в «лицо» знал, или что там у них, вместо лица, ни морда же.

Костыль не только знал где они живут, но и с кого сколько мёда можно взять. Бабы поговаривали, что он мужик пропащий, с самой Лесной Девой[24 - Лесная Дева – нежить Матери Сырой Земли. Одна из составных частей «Души Леса». Как и любая нежить – многофункциональна и в отношении к человеку биполярна. Лесная Дева не превзойдённая соблазнительница. Сто процентный психооборотень. Для мужчин всегда принимала образ девушки, женщины, притом для каждого конкретный, в зависимости от его сексуальных фантазий и предпочтений. Если несколько мужчин натыкались на Лесную Деву одновременно, то каждый видел её по-своему, и разница в описаниях была разительной. Если мужчина, оказывался слаб и не справлялся со своей похотью, то непременно погибал: либо замерзал на холодном камне, либо терялся в непролазном лесу, либо тонул в болоте. Остался архаичный охотничий обряд с обязательным символическим сексом с Лесной Девой, даровавший охотнику богатую добычу, но требующий взамен непререкаемой верности. Дева крайне ревнива.] в договорах водится, а значит для здешних баб в общем-то как мужик непотребный. Костыль был неказист. Ни ростом не вышел, ни плечами, да и отросток мужицкий так себе, не вырос. Ну в общем ни одна баба по-хорошему не позарится. А вот как стал для них недоступен, так давай ему кости мыть перемывать, и с таким видом чувством да расстановкой, что и прям подумать можно, «эх какого мужика потеряли». Ну, вот что бабы за народ. Сама ни ам, и другим не дам.

Пацаны по указке мужичка гребли мёд от души и всегда чуть больше, чем он велел. Жадность – она мразь ещё та. А как тут не будешь жадным, когда знаешь, что весь собранный мёд на медовуху пойдёт и не для кого-то, а для себя любимого. Натаскают девкам мёда, те наварят пьяного пойла и совместно его же и приговорят.

Гонянье Кумохи особый девичий праздник. Целых три дня сплошной, бесконтрольной пьянки, да ещё с голыми девками в бане. Мечта любого современного представителя мужского пола.

Вообще этот праздник один из немногих, на который девки пацанов сознательно звали-приглашали, не то что на другие, когда парням приходилось с боем прорываться или примазываться хитростью.

А тут ещё ко всему прочему на Девичьи Дни никого из баб для присмотра и старшинства из бабняка не назначалось. На всех девичьих праздниках за главную снаряжалась представительница из баб, поставленная большухой, а на эти дни, никогда.

Старшую выбирали девки из своих. Как уж они это делали. Доходило ли там до склок с драками, ватажные не знали. Почему на эти три дня пьянки и разврата молодняка никакого присмотра не было со стороны старших, пацаны тоже не знали. Хотя врут, знали, но никогда об этом не говорили даже между собой.

Когда весь молодняк буквально выгоняли из баймака на эти три дня, ну, кроме посикух, куда их выгонишь, к бабам мужики артельные наведывались с загона, почти в полном составе. Да не как попадя, а каждый мужик, отмеченный ещё на Положении[25 - Полнолуние 2 седмицы от зачатия, начало августа. Праздник «Положение». На этой седмице становилось понятно кто из бабняка забеременел, «стал в положении». Бабы, молодухи ходили в артель гостевать и носили «благодарность», специально приготовленные небольшие угощения. Всё это в очередной раз превращалась в пьянку общего стола, но пить разрешалось только мужикам. Для «благодарных» баб наступал сухой закон. Молодёжь продолжала опустошать местные леса от грибов и ягод. Заготавливали мёд. Начиналась заготовка сена.] шёл к конкретной бабе или молодухе что обрюхатил на макушке лета.

В реалии только бабы знали от кого понесли, а мужикам так, мозг полоскали, ещё до Положения договорившись между собой кто кого «своим» будет звать, а мужики и рады дураки обманываться.

Бабы особо и не стремились за девками с пацанами приглядывать вовсе ни из-за того, что выбранный мужик притащит в её кут свой вонючий уд, и будет там перед ней им хвастаться во всех его состояниях. По большому счёту мало кто из них мог этим похваляться. Так себе. А ждали бабы этих дней из-за того, что каждый из этих бычков с волосатой грудью подарочек принесёт. И подарочек не простой, а дорогой, особенный.

Для самих мужиков это была ежегодная головная боль. Именно для этого они хаживали в арийские города на их праздник Трикадрук. Именно там искали невиданный подарок украшение «блестючее», от одного вида которого у соседок глаза бы на лоб по выползли, да так там и полопались от зависти.

Хотя, по правде сказать, настроение у беременных значительно улучшилось к этим дням. Мутить прекратило. Еда вроде, как и прежде съедобной стала, да ещё ожидание долгожданного подарка, всё это повышало настроение настолько, что откуда-то мать её, и желание с мужиком по тискаться появлялось.

В общем, подарок подарком, а мужика на три ночи, то же не помешало бы. Какая никакая ласка, какая никакая услада с удовольствием. Пусть вонючего, пусть с огрызком, но на целый год своего. Как от такого бабу от тащить и за девками с пацанами караулить отправить. Да никак. Вот и гулял молодняк эти дни сам по себе. Хотя, конечно, на самом деле было всё не так просто.

Бабы, провожая подрастающее поколение грузили возы посудой, продуктами огородов. Артельные мужики снабжали шкурами и мясом. Нагрузили две телеги, которые молодняк тащил вручную, тягая и толкая повозки с песнями и прибаутками. Тащили это всё ребятки на слияние двух рек, большой и малой, где на песчаной косе из года в год гуляли молодки с размахом и каждый раз как в последний.

Именно в прошлом году Зорька была девками избрана за старшую. Кутырок одногодок что навыдане было четверо, но выбрали именно её, потому что была самая шустрая шебутная и ни раз с пацанами даже дралась, и не всегда проигрывала. А в этот праздник, как раз именно за пацанами и нужен был глаз да глаз. К тому же их следовало строить, ими командовать, а это у Зорьки лучше всех получалось.

Погодка правда подвела, мерзопакостно было. Мелкий противный дождик моросил не переставая. Ветер хоть и не сильный, но лез под шкуры и до дрожи выхолаживал. Поэтому в первую очередь решили запалить костёр для обогрева, а уж потом приниматься за приготовления к празднику.

Девки стали свои костры раскладывать, мёд и еду готовить. Пацаны на косе откопали от песка и мусора большую плоскую каменюку, что как стол стояла на трёх камнях поменьше. Этот банный камень здесь всегда был. Просто по весне при половодье его топило и заносило илом и мусором, а яму под ним, где огонь разводили, сравнивало песком.

Теперь, в первую очередь надо было привести его в рабочее состояние и развести под ним огонь, чтобы начинал греться. После этого пацаны принялись таскать жерди из леса, где всё это было аккуратно сложено ещё с прошлого года. Стали их устанавливать и вязать большой длинный шалаш.

Дальше застелили его ветками ели и ёлки. Осина уже облетела полностью, берёза и клён тоже листья сбрасывали, так что пришлось обходиться только игольчатыми.

Снаружи строение завалили туровыми и кабаньими шкурами, а внутри все стены и песок вдоль них мягкими: заячьими, лисьими, бобровыми. На место старшей постелили шкуру бера. Вот почему Зорька и вспомнила эти дни, навеяла ассоциация.

Командовать особо было некем. Песчаная коса напоминала муравейник, где каждый муравей чётко знал, что ему делать. Девки сами как-то разделились по котлам с вертелами. Никому не надо было объяснять рассказывать подсказывать. Они готовке пищи учились с малолетства, аж чуть ли не с посикух. Поэтому всё знали и умели не хуже Зорьки.

Она, конечно, прохаживаясь туда-сюда по импровизированной кухне с гордым и надменным видом, исключительно для осознания значимости себя любимой и собственной важности. Делала ничего не значащие замечания, на которые остальные плевать хотели, но помалкивали.

Так же ходила и по пацанским работам. В отличие от неё их атаман Девятка, как и все трудился в поте лица, а может быть и больше. Парни тоже знали кому что делать и ходить над ними никакого резона не было.

Атаман с ближним кругом занимался обустройством банного шалаша, самой сложной трудоёмкой и ответственной работой. Ватажное «мясо» таскали из леса берёзовый поваленный сушняк, хотя сушняком его назвать было трудно, так как после затяжных осенних дождей этот сушняк было хоть выжимай.

Один из ближников атамана по кличке Моська, был поставлен на колку этого сушняка-мокряка. Дубиной или топором, выделенным ему лично артелью, который он тем не менее применял крайне редко так как берёг, и буквально трясся над ним, ломал стасканные из леса деревья на мелкие поленья годные в костёр.

Для бани поленья отбирались особо и только берёзовые. Два пацанёнка, следившие за банным костром таскали мокрые чурбаны внутрь и складывали их на плоский камень сушиться. Другая часть пацанят таскала с телег шкуры и шкурки.

Как только Зорька оказывалась возле Девятки так тот бросал работу и принимал важную напыщенную позу, соответствующая как он полагал его положению атамана. И каждый раз между ними происходил примерно один и тот же диалог:

– Ну, чё? – спрашивала она.

– Всё ладно, – отвечал он, – скоро управимся. А у вас?

– То ж ничё. Проголодались чё ль?

– А то.

– Потерпите.

И с этими словами не торопясь уходила на свой очередной круг обхода. Девятка, проводив её слабой ухмылкой, зацепив свой масляный взгляд за девичьей зад, вновь брался за работу.

Наконец, последняя шкура закрепилась на своём месте, входной полог погрузил внутренности шалаша в полумрак и внутри как-то сразу потеплело.

Пацанская малышня, достаточно натаскав валежника, от безделья и голода принялась по мелочи хулиганить, пытаясь украдкой что-нибудь стырить из съестного на кухне. То там, то сям послышались девичьи грозные окрики, гонявшие нерадивых воришек подальше от костров.

К самому большому котлу с мясной кашей пацаны не лезли. Что там стащишь? Не будешь же из варева голыми руками куски вылавливать. Вертела тоже обходили стороной. Ни оторвёшь, ни откусишь. А вот Милёшке, младшей сестре Зорьки не повезло. Она пекла лепёхи на кабаньем жире. Жарились они на стенках большого глиняного котла быстро. Кутырка складывала готовую продукцию в большую плетёную корзину и накрывала их шкурой от дождя и выветривания.

Вот это и было основным предметом воровства мальчишек. Девченюха по кличке Берёзка, лет восьми отроду, поставленная Милёшке в помощницы больше занималась охраной и отгоном мелкого ворья, примерно её же возраста, пытавшихся во что бы то ни стало стащить лепёху из корзины.

Они как мухи вокруг навоза вертелись по кругу, всячески стараясь отвлечь внимание строгой охраны. Кто-то с видом типа просто так прохаживая мимо, как можно ближе пытался обойти со стороны. Кому-то срочно потребовалось с Берёзкой переговорить о чём-то очень важном и срочном. Кто-то пробовал даже заползти по-пластунски с тыла.

Но отважная охранительница сокровенного всегда была на чеку и неприступна для разводных разговоров. Быстра и глазаста для крадущихся. Её визгливый голосок с разухабистостью бывалой бабы, то и дело звенел над общим гулом.

– А ну кыш я сказала, шалупонь голозадая, – голосила девченюха, – а ну ползи обратно, червяк жопный.