Степь 2. Расцвет. Часть первая

Райс уже давно потеряла счёт времени. Она уже не понимала день или ночь за пределами бани. Если в первые дни она как-то пыталась определять время суток, то теперь ей стало наплевать. Тут в пустой башке впервые промелькнула нехорошая мысль: утопиться в жбане с колодезной водой, потому что терпеть эту муку становилось невыносимо.

Кутырка, с присущей ей фантазией тут же в красочных картинках представила себе все последствия. Как мама убивается в слезах вырывая свои роскошные волосы, вскрыв проклятущую тюрьму и найдя безжизненное тело дочери. Как ближницы заламывают в горе руки, и как папа делается черней тучи, и как всеобщее безутешное горе накроет всю Великую Степь. Ком обиды за себя любимую мгновенно сдавил горло, и она зарыдала навзрыд. Скорбь по самой себе стала безмерной…

Реки слез, тёкшие по мордашке, резко прервала неожиданная мысль: «А вдруг там снаружи, что-то стряслось? Вдруг меня не забыли, а просто уже некому снаружи отпереть? Надо самой отсюда выбираться». Озарённая таким простым открытием Райс аж подскочила, спрашивая себя в голос:

– А чего же ты раньше-то сидела, дура тупая?

Вопрос прозвучал словно в опростанной бочке, резанув не только нежные уши, но и ободранные догола нервы.

Рыжая психанула на себя вскакивая на ноги и принимаясь лихорадочно прощупывать тонкими пальцами плотные стыки тёсаных брёвен стен и потолка. Выдирала оттуда что-то непонятное, то, чем эти щели законопачены, стараясь во что бы то ни стало добраться до крохотного источника света, что блеснул бы спасительным лучиком. Только из затеянного ничего не получилось, кроме того, что ногти обломала. А когда в конце концов вогнала занозу под кожу, то бросила это никчёмное дело и переключилась на входную шкуру. Пыталась ни то что совсем сорвать, а хотя бы вытянуть край.

Провозившись с ней какое-то время, и в конечном итоге плюнув и на эту затею схватила питьевой черпак и принялась рыть подкоп под проёмом, где брёвен не должно было быть. С остервенением долбила окаменевшую глину, пока деревянное орудие труда не раскололось и ни рассыпалось в щепки.

Как же она изумилась, когда, вгрызаясь в утрамбованную землю огрызками черпака, как «лбом об стену» наткнулась на огромные брёвна, вкопанные под земляным полом, притом зарытые не вдоль, а уходившие вертикально вниз на непонятную глубину. Ярица взвыла от безысходности и окончательно психологически сломалась.

Впав в необъяснимую прострацию, дева совсем перестала есть и пить, и даже в помойную лохань по надобности ходить. Завалилась на показавшийся уже нечувствительным бок и ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще с отсутствием каких-либо желаний, распласталась тряпичной куклой в шкурах на пологе, теребя обрывки мыслей ни-понять-о-чём, что сами собой куролесили в голове. Будто это не она, а кто-то другой думает за неё. Как долго прибывала в том непонятном состоянии полного отупения Райс не помнила, но ей показалось это вечностью…

Вывел деву из оцепенения на грани гибели далёкий гулкий звук от входа, будто брёвна друг о друга елозят. Кутырка лишь приоткрыла опухшие веки, устало взглянув в направлении очередной галлюцинации, что начали накатывать в последнее время и на которые дева уже практически перестала реагировать. При этом ни пошевелилась и ни дёрнулась, словно у неё уже всё внутри полностью омертвело.

Лишь когда из поля зрения исчезла шкура, закрывавшая выход, а в её темницу хлынул солнечный свет, ударив нестерпимой резью по глазам, еле-еле поднялась на дрожащем локте, щурясь и во что бы то ни стало, стараясь сообразить, что перед ней, очередной глюк или реальность?

Яркое пятно света никуда не исчезало и продолжало нещадно слепить, причиняя боль, одновременно приводя отупевшую кутырку хоть в какое-то сознание, с приходом которого начало адаптироваться зрение и Райс уже отчётливо могла различить открытый входной проём. Только он пустовал. Никто в неё не появлялся. Вернее, ярица никого не видела. Она вообще ничего не могла разглядеть снаружи кроме ослепительного сияния сквозь постоянно льющиеся слёзы.

И тут Райс каким-то внутренним наитием поняла, что это не реальный солнечный свет, а божий, потусторонний, явившийся к ней в качестве приглашения на суд Троицы за все её былые прегрешения. Кутырка тяжело вздохнула, неспешно выползла из шкур, полностью прикрыв ладонью опухшие глаза и направилась в нестерпимо болезненный свет, резавший даже по прикрытым глазам до боли в маковке. А тут ещё на уши обрушился шквал звуков, и рыжая, растерявшись от неожиданности со всей силы зажмурила слезящиеся глаза и заткнула ладонями уши.

Стояла она в проходе долго, привыкая к забытым звукам, что со временем через прижатые ладони стали превращаться в знакомый шум леса с безудержным и самозабвенным пением птиц. Райс медленно убрала от ушей ладони, вытирая ими мокрое от слёз лицо. Звуки птиц ворвались в голову сильным и резким ором, но постепенно становясь терпимым.

Утерев слёзы, принялась за зрение. Сильно щурясь и загораживаясь ладонями, постаралась приоткрыть веки. По глазам прошлась болезненная резь и вновь хлынули слёзы. Только уставившись под ноги стала различать траву. Слёзы по ресницам капали вниз, а зрение постепенно стало возвращаться к пленнице.

Наконец, по-прежнему щурясь и прикрываясь одной ладонью, а второй рукой удерживая своё шаткое положение держась за проём, дева перевела взгляд вперёд и сквозь слёзную муть смогла различить трёх белых как снег вековух,[20 - Старухи. Женщины, вышедшие по возрасту из репродуктивного периода.] замерших прямо перед ней словно выструганные идолы.

Они предстали во всём белом с головы до ног. С седыми словно покрытые инеем распущенными волосами, в длинных до земли светящихся белых рубахах и с высокими белыми посохами, что держали в скрюченных руках. Стояли вековухи молча, без какого-либо движения и внимательно разглядывали голую пленницу, будто чего-то ожидая.

То, что она попала на тот свет Райс даже не сомневалась и от этого осознания в душе почему-то стало легко и расслаблено. А чего дёргаться, когда уже всё кончено?

Глаза рыжей постепенно обвыклись, хоть и приходилось всё ещё сильно щуриться, но дева уже могла разглядеть их в деталях. Вековухи стояли хмурые, если не сказать злые ни пойми с чего, но это её тогда почему-то не удивило. Рыжую тогда больше интересовал вопрос сколько её мучили, прежде чем она умерла и поэтому задала его в слух измождённым голосом:

– Сколько времени я сидела взаперти?

Ответили ей не сразу, а через паузу, притом довольно длинную.

– Сколь надо, столь и сидела. Как положено, две седмицы.[21 - Седмица – неделя. Семь дней.]

Тон вековухи показался наглый и злобный, что тут же заставил рыжую забыть о потустороннем мире, автоматически переходя в реальный.

– Всего две седмицы? – резко вскинулась в неописуемом изумлении и в первом эмоциональном возмущении после заключения бывшая узница, буквально вскипев от возмущения, пологая, что сидела там не меньше двух лун,[22 - 1 Луна = месяц] и эти старые ведьмы её просто дурят.

Но вместо ответа на экспансивную реакцию девы, одна из вековух сама неожиданно потребовала ответ. Притом настолько жёстко и зло, будто обвиняла Райс по жизни во всех грехах, вместе взятых:

– Чё решила, непутёвая?

Царская Дочь даже дёрнулась как от хлёсткой и унизительной пощёчины, но тут же непонятным образом успокоилась и не раздумывая ответила. Притом сказала первое что пришло на ум и даже сама удивилась тому, что выдала. Словно это не она ответила, а кто-то за неё.

– Учиться мне надо. Я ещё ни к чему не готова.

Эх, бедовая. Знала бы тогда ярица, что ответь она как-нибудь по-другому, может быть для неё мучения на этом и кончились бы.

Голая рыжуха, заморённая сиденьем, уронила взлохмаченную голову, потупив взгляд и увидела, как к ней босыми ногами подошла одна из ведьм,[23 - Ведьма (ведьмак) – человек имеющих нежитей (сущностей, порождённых природой) – покровителей. Для удержания нежити использовалась «кукла» в навершии посоха, поэтому посох или нечто подобное был обязательным атрибутом ведьмы.] ведуний[24 - Предсказательница, знающая будущее, экстрасенс.] или колдуний,[25 - Наделённая (одарённая) определёнными силами и умениями природных стихий.] для неё тогда они были «все перемешаны в одном мешке». Погладила мученицу по растрёпанным лохмам, воткнула что-то в волосы и это оказалось последним, что запомнила Райс…

Глава четвёртая. Чужая жизнь потёмки, а чужой мир вообще беспросветная ночь. Заблудиться можно так, что потом и себя не найдёшь.

Дикое Поле встретило новичков с далёких гор недружелюбно. Хотя никто из них на это и не рассчитывал. Вообще, степь предстала перед горными жителями странным, непонятным и необъяснимым сборищем абсолютно разных людей, живущих не по их привычным устоям, а по каким-то своим, поначалу совершенно невразумительным законам.

Асаргад, даже обжившись в будущем и много узнав про жителей бескрайних степей и прилегающих к ней лесов, так и не смог осознать всю эту пестроту общественного мироустройства, хотя очень старался их хоть как-то систематизировать, упорядочить и самое главное понять.

В конечном счёте он плюнул на попытку в этом разобраться и просто принял их жизнь как само собой разумеющуюся и не поддающуюся объяснению, не имеющую под собой некой скрытой для его понимания подоплёки и глубинного смысла общественного бытия.

Кроме ордынцев, собранных со всего света, водились здесь и коренные жители, что так же, как и его племя вели кочевой образ жизни. Только в степи, в отличие от его родины не было земельных ограничений. Здешние кочевники вообще не имели понятия о границах. Весь простор принадлежал им, и вместе с тем являлся для всех общим.

Жили степняки большими родами и назывались по имени главы рода, но понятия племени, объединяющего роды, у них отсутствовало. Хотя при этом точно знали какой род с каким родом в каких родственных отношениях находится. Даже уйдя далеко от исконных мест и встретив там незнакомые кочевья, с кем встречались впервые, садясь за общий стол и вспоминая предков, умудрялись находить родственные связи, притом аж по нескольким линиям и в нескольких коленах.

Больше всего Асаргада удивляло родство родов абсолютно непохожих друг на друга людей даже внешне. Одни походили на хорезмийцев[26 - Хорезм – древнее государство и регион Центральной Азии, с центром в низовьях реки Амударья (область развитого ирригационного земледелия, ремесла и торговли). В настоящее время на его месте расположены Туркменистан и Узбекистан.] или согдианцев.[27 - Согдиана, Согд – древняя историческая область в Центральной Азии, в восточном междуречье Окса (Амударья) и Яксарта (Сырдарья), в центре Зарафшанской долины. Ныне на бывшей территории Согда существуют государства Узбекистан (где располагался центр Согдианы – город Самарканд) и Таджикистан (территория Согдийской области).] Скулистые и ускоглазые, со смуглым, как и у него цветом кожи и чёрными густыми волосами. Другие узколицые и белокожие как молоко, с волосами цвета меди, и к ним не приставал загар от солнца. Третьи светловолосые, кудрявые как барашки, тоже имевшую белую кожу, но загару поддавались. И все они умудрялись находиться в родстве между собой!

Кроме привычных Асаргаду кочевых родов, у степных рек жили оседлые, обладающие таким же завидным видовым разнообразием. Их селения не являлись городами, как у них в горах, не имели никаких внешних укреплений. Они строились большими и маленькими, с подземными жилищами и наземными, порой в два, три этажа. Их дома имели глиняные, каменные, деревянные и травяные стены вперемешку с глиной, но чаще всего встречались шатровые войлочные жилища.

Эти поселения имели огромные огороженные рвами, завалами и обрывистыми насыпями загоны с полудиким скотом, но при этом ближе к селению, в загонах поменьше, скот пасся вполне домашний. Дальше на север, где в степи появлялись островки леса, оседлых селений становилось больше и все как один деревянные.

Встречались родовые оседлые поселения, но зачастую там селились разные люди, далеко не родственники между собой. По какому принципу селения образовывались изначально, Асаргад так и не понял. Любой, кому приглянулось место, мог испросить разрешения у главы этого поселения, избираемого на общем сборе жителей и пристроить свой дом на окраине или выменять на что-нибудь пустующий. Никого и никогда не волновало кто ты, откуда, какого рода племени. Хочешь жить – живи, надоело, собрал пожитки и пошёл дальше.

Как звались их народы, они понятия не имели и никогда этим вопросом не задавались. Когда Асаргад впервые столкнулся с этим феноменом, то поначалу его посетило чувство брезгливости и презрения к этим людям. «Безродные» – подумал он тогда, – «дикари без памяти предков и племени». Но со временем, когда понял, что память предков этих «дикарей» в значительной степени превосходит то, чем так кичатся люди в его краях, он впервые призадумался над этим явлением и размышления на эту тему, вернее их результат, даже обескуражил его самого.

В тех краях, где он родился и вырос, принадлежность к тому или иному народу, к тому или иному племени, роду, имела первостепенное значение. Именно по праву рождения определялся статус человека, его значение в глазах остальных, определялись права и обязанности.

Отцы, рассказывая сыновьям о предках рода, раздувались от гордости за своих прадедов и заставляли надуваться значимостью от этого своих отпрысков. Вожди племён поднимали до небес легендарное прошлое своих племён, заставляя соплеменников гордиться своей принадлежностью именно к своему племени. Каждая царская власть выпячивала уникальность и избранность своего народа, страны, города, плюя с высока на других и втаптывая чужаков в придорожную пыль, заставляя во чтобы-то не стало гордиться тем, что ты являешься частичкой былой славы прошлого.

Именно гордость за страну, где ты живёшь, принадлежность к великому и обязательно древнему народу, заставляет жителей поднимать флаги, браться за оружие и идти убивать других, не таких «великих» и «древних», а значит почему-то не имеющих право сосуществовать рядом с избранным и таким славным народом как они.

Притом, как в первом, так во-втором и третьем случаях гордиться требовалось за далёкие, прошлые заслуги, правоту которых проверить не представлялось возможным, и вся эта гордость строилась исключительно на вере тех, кто воспевал бывших героев и их подвиги.

А здесь ничего этого не было. Степняки знают своих предков по кличкам и прозвищам на глубину в несколько десятков колен. Помнят их дела, поступки и проступки. Они не делают из них ни кумиров, ни идолов, ни героев. Они о них просто помнят. Притом помнят такими какие они были на самом деле со всеми их хорошими и плохими качествами. И несмотря на всю свою непохожесть между собой, умудряются оставаться равными и даже родственными друг другу.

Результатом раздумий на эту тему стало осознание у Асаргада того, что понятия «нации», «народа», «племени» и «рода» – это не порождения «цивилизации», как ему изначально казалось, а сознательное порождение «власти», притом любой.

У местных жителей нет царей, нет вождей и даже номинальные главы родов не имеют кровной преемственности, потому что они выборные! Им наплевать кто твой отец или отец твоего отца. Им куда важнее знать кто ты есть сегодняшний. Они не кичатся предками. Их не заботит, как их будут вспоминать потомки, будут и ладно. Они гордятся современниками, кто своими делами и поступками, реально заставляют гордиться или бояться остальных. Но главным открытием своих размышлений на эти темы для Асаргада стал вывод: хочешь власть разрушить – избавь жителей от гордости за свой род и племя, хочешь власть укрепить – породи эту гордость любым способом.

Кроме постоянных жителей степи, в ней ещё проживало много пришлых, притом заявившихся сюда со всех концов света. Приходили даже такие, каких отродясь никто не видел, и даже о ком никто никогда не слышал. Эти пришлые со стороны и составляли в своей основе касакские орды, рассыпанные по всей степи в огромном количестве.

Сборные военные стойбища не являлись постоянными поселениями, и существовали лишь в период сбора, стекающегося со всего света свободных воинов, жаждущих славы, власти и наживы. Каждое такое стойбище представляло собой, как правило, некую разновидность землячества.