Экспансия

– В ящике опечатанном. По распоряжению воеводы. Там и ещё другое. Что прихватили из Ар коны.

– Отлично. Ящик доставить в дом княжий немедля под охраной.

– Исполним тот час же.

Подозвал двух воинов наряда, негромко отдал распоряжения, те кивнули, ушли. Князь взглянул на палубу, на снасти: всё в полном порядке. Молодцы! Выучка отменная. Кивнул, спустился обратно. Снова прошёл по пирсу – женщины тянулись цепочкой одна за одной. И у всех на лицах одинаковое выражение – безмерного горя. Каждая потеряла близких на родине. Спаслась чудом, чтобы никогда больше не увидеть родные края. Что теперь ждёт их? Как сложится судьба? И получится ли жить вроде бы и среди славян, и с другой стороны – теперь эти славы и зовутся по другому, и уклад совсем другой у них, и смешение крови неимоверное… С виду – славянин славянином, да одежда чудная. Совсем другое платье они носят. Покрой иной. Ткани неведомые. У воинов оружие невиданное. Лошади громадные, куда больше, чем на родной земле. Даже больше, чем у крестоносных рыцарей. А быки… Чудовища истинные! Громады, коих свет не видывал! Дома устроены чудно. Улицы – мощённые камнем. Деревья незнаемые, солнце стоит столь высоко, что тень совсем крохотная. И жарко, будто в бане. Незнакомые злаки на прилавках множества лавок, торговцы всех цветов и одежд, и все незнаемые… Куда привезли их, не спрашивая? Лишь по воле павших в Арконе отцов, мужей и братьев. И кто вообще эти славгородцы? Что за град такой неведомый? В какой земле? Сколь ни пытались расспросить беженцы воинов, куда плывут столь долго на невиданных кораблях, – те отмалчивались. Ни один не сказал ни слова. Да и речь их понимать трудно было. Некоторые слова вроде и свои, но и чужих очень много. А те, что понятны, уж сколь лет в речи не используются… И этот, высоченный, на голову выше прочих, в плаще цвета зари. Стоит недвижно, а глаза – как у рыси лесной цветом. Не человечьи. И кажется, будто он видит тебя насквозь… Ох ты же, мати моя!!!

Купава ахнула, когда её племянник, единственный выживший сын старшего брата, оставшегося в Арконе навсегда, Борка, мальчуган трёх с половиной лет, подошёл к этому чужеземцу и застыл у ног воина, зачарованно открыв рот. Тот заметил, немного наклонился:

– Что, ждёшь, когда ворона гнездо во рту совьёт?

Мальчик насупился, а гигант вдруг легко подхватил парнишку, усадил на руку, погладил ладонью по пшеничного цвета голове:

– Что же ты один бегаешь, а где мамка твоя?

– Убили.

– А братья, сёстры есть?

– Убили.

– А папка?

Тот ничего не ответил, только угрюмо засопел. А воин как-то обмяк, только что стоял твёрдо, будто дерево, а теперь даже плечи опустились. Девушка не выдержала, рванулась из толпы беженцев, ожидающих, когда их станет больше, протолкалась в передние ряды, но её рванули назад:

– Куда прёшь? Не одна ведь! Ишь, боярыня!

И тогда она закричала, истошно, как могла:

– Борка! Борка!

Мальчуган услышал, завертелся на руках, и воин осторожно опустил парнишку на камень причала, но не отпустил, а, держа за ручку, подошёл к цепи воинов, за которыми находились прибывшие из Арконы. Его необычного цвета глаза сурово, даже чуть зло упёрлись в женщину, которая замолкла, когда племянника подвели к ней. Не отпуская мальчика, медленно процедил сквозь зубы:

– Что же это за мать, о которой сын говорит, что ту убили? Или лжёт он?

Купава задрожала, но выдержала суровый взгляд.

– Прости, боярин, не сын он мне. Племянник. И нет в его словах лжи. Всех у него даки вырезали. Чудом спасся.

Взор воина потеплел, лицо немного оттаяло. Неожиданно мужчина вдруг поклонился ей, коснувшись рукой камня, выпрямился:

– Коли так, прости меня, девица, за недоверие. Чья будешь?

– Из рода бояр Черепановых мы, боярин. Я дочь его меньшая, Купава Браниславовна…

– Запомню тебя, девица. А теперь бери своего племянника. и не отпускай больше пока. Народу много, затопчут – худо будет.

Слегка подтолкнул мальчика к девушке, та присела, обняла Борку, а он ещё раз посмотрел на них, отвернулся, снова отошёл за цепь охраны, заговорил о чём-то с одетым в синее с белой полосой одеяние человеком, показывая на них с племянником. Потом зашагал уверенным шагом сильного человека прочь. Сине-белый же мужчина быстро подошёл к воинам, отделяющим приехавших от остального града, что-то прошептал двоим из них, затем приблизился к ней:

– Вещи есть у тебя, девица?

– Нет ничего, батюшка. Только то, что на лодье всем давали.

– Бери своего малыша да пошли. Князь распорядился насчёт тебя особо.

– Князь? То сам князь был?! – Купава растерялась, а мужчина средних лет пояснил:

– Князь воинский Ратибор Соколов. Пошли, девица. Путь нам не близкий предстоит.

Не спрашивая разрешения, подхватил мальчика на руки и, не оглядываясь, зашагал к воинам охраны. Те молча развели копья, пропуская его и боярышню, затем снова сомкнули. Едва все трое оказались на свободном месте, как к ним подошёл юноша лет пятнадцати, внимательно взглянул на девушку и мальчика, молча кивнул и отступил в сторону, пропуская дальше… Затем был путь по многолюдным чистым улицам. Купава уже устала, ей было очень жарко, но мужчина спокойно шагал, словно и не нёс Борку на руках. Тот же вертел головой во все стороны, ему всё было интересно. Наконец, когда славянка уже была готова взмолиться о передышке, синие-белый резко затормозил перед большой дверью в глиняной белой стене, стукнул в неё висячим кольцом, а когда створка повернулась на петлях, поставил мальчика на камни мостовой и произнёс:

– Заходите. Ждут вас уже.

…Ратибор внимательно рассматривал расстеленный перед ним на полу дома доспех арконского воина и лежащее рядом прочее оружие. Только час назад он столкнулся с горем. Настоящим горем, которое пришлось испытать тем, кто приехал из старых земель. Его словно опалило словами мальчишки, и он, поддавшись чувству, велел определить его с той, что являлась его тёткой, в учебную слободу. Вырастет парень настоящим воином, сможет отомстить за павших братьев и сестёр да родителей. А жёнка… Что – жёнка? И ей дело найдут. Тайники да розмыслы[13 - Розмысел – разведчик.] всё, что можно, о старых землях да людях, там живущих, узнают да запишут – будущим розмыслам на пользу пойдёт. Нельзя родные края без присмотра оставлять. Ещё придёт время, когда славы возвратятся домой, чтобы вернуть отчие края истинным богам, изгонят заразу Трёхликую.

Однако то, что князь видел перед собой, ему не нравилось. Очень не нравилось. Доспех сделан грубо. Качество металла низкое. Это даже не сталь, а обычное закалённое железо из простой ручной домницы. Следы ударов молота, скверная пайка крупных, слишком крупных колец. Даже доспех отца, Брячислава Вещего, висящий в детинце Славграда на почётном месте, сделан лучше.

Ратибор наклонился, взял меч. Взмахнул, примеряясь к балансу… Скверно. Неуравновешен. Следы ударов вражеского оружия. Прищурился, вглядываясь в рисунок стали, – это не булат. Нечто среднее. Лезвие тупое. По сравнению со славгородскими мечами, конечно. Там, может, это и нормальное оружие… Положил обратно. Тяжёлый нож-скрамасакс даже смотреть не стал – неуклюж, неудобен. Их оружие, опять же, лучше.

Поднял лук, тронул тетиву пальцем – запела она на разные голоса. Попытался натянуть – лук с жалобным хрустом переломился в середине. Тетива же осталась невредимой. Да что же это такое?! Они что там, на родине, совсем оружие доброе делать разучились? Подобрал обломки, снял тетиву, подивился невиданному материалу. Ровный, тонкий, гладкий. Скользит в руке нежно. Подумал, подошёл к стене, снял тяжёлый боевой лук славгородцев, упирая коленом в седло, согнул оружие, надел арконскую тетиву… Выдержала! Снова тронул пальцем – звук был совсем другой! Чистый, звонкий… Попытался натянуть, сколько хватило сил… Рога почти сомкнулись, но тетива держала… Отпустил… и с оторопью уставился на разрез, из которого хлестала струёй кровь… Спохватился, выбежал наружу, подозвал отрока. Тот метнулся опрометью, принёс ларец со снадобьями, по пути кликнул лекаря… Старик долго пенял князю, словно неразумному дитя, – едва не располосовал себе тот сухожилия струной тонкой, словно женский волос. Зато понятно стало, что за щиток непонятный среди доспехов был: прикрывал он запястье той руки, что лук держит. А тетива хороша! Тонкая и прочная на диво! Да только если Малх Бренданов действительно выдумал то, о чём речь в письме была, то луки, да многое другое, уже ни к чему…

Взглянул в окно – уже стемнело. Пора и самому спать идти. Добрыня-то, как челядинцы доложили, едва поел, так за столом и уснул. И не мудрено – весь поход спал по два-три часа, да и то урывками. Столько всего каждый миг решать приходилось… А мальчишка должен добрым воином стать… – подумал князь, проваливаясь в глубокий сон сильного человека.

Глава 3

Громовой удар больно ударил по ушам, а лошади нервно вздрогнули, запрядали ушами, приседая на задние ноги. Жеребец Добрыни с диким ржанием встал на дыбы, слепо молотя передними копытами в воздухе, но крепкая рука, рванувшая узду, и сжавшие рёбра животного ноги, способные удерживать камень весом в два пуда почти двенадцать часов, почти мгновенно заставили того застыть на месте. Боевой тур, на котором на стрельбище прибыл начальник тяжёлой кавалерии Буян Кузнецов, просто чуть присел и гулко, протяжно замычал… Где-то там, далеко, на расстоянии примерно в два перестрела двухпудового лука[14 - Усилие натяжения тетивы в 32 кг.], вспухло облако пыли и камня.

– Ничего себе… – прошептал кто-то, а Малх Бренданов, коренастый, в прародителя невысокий, довольно хмыкнул:

– Вообще и дальше палить можем. Но меткости нет.

Ратибор спрыгнул с коня, отдал повод возникшему перед ним отроку, приблизился к ужасному орудию войны, продемонстрированному хитроумным махинником. Тот же, возникнув рядом, пояснял:

– Две трубы стальных. Цельные вытянуть не смогли. Потому в каждой по шву, развёрнутому друг к другу навстречу. То есть за спиной каждой трубы шов. Между трубами – опять же сталь жидкая залита. Для прочности. Много попыток сделали, пока получилось прочно. Внутренняя труба, куда зелье и снаряд укладываются, на конус изготовлена. Потому ядро и садится прочно, и зелье не мимо него в щели идёт, а всё полностью уходит на работу. И летит снаряд гораздо дальше, чем если бы просто круглое дно было.

К орудию подошёл Добрыня, с ним вместе и Буян. Покосились на остро воняющий непонятно чем механизм, утверждённый на массивной колоде, потом командующий турами задал вопрос:

– А палить из него только этими шарами можно? Так толку мало. Ну, одного, при удаче двоих завалить можно…

Тут Малх просто просиял:

– Это я вам дальность стрельбы показывал. Сейчас прочие чудеса покажу!

Отбежал в сторону, замахал руками, отдавая распоряжения подмастерьям, те засуетились возле трубы, а военные внимательно наблюдали за их действиями: вот один из них чем-то вроде большого ерша, которым чистят трубы печные, орудует, так же, похоже, чистя ствол. Потом другой вкладывает внутрь трубы мешочек из хлопка. Явно с огненным зельем. Первый, что до этого орудовал мешком, длинной палкой, на конце которой деревянная шайба, проталкивает тот мешок внутрь трубы, а второй в это время стоит уже наготове с большой войлочной пробкой. Первый тем временем меняет свой прибойник на длинный шест с лезвием на конце, несколько раз втыкает его в мешок, уже оказавшийся на дне трубы. Затем ставят пробку, плотно забивают её до упора. А после этого… Ратибор не поверил своим глазам – точно такую же пробку, только из воска, аккуратно вталкивают внутрь. И подмастерья отбегают назад, а сам Малх подносит зажжённый фитиль к крошечному отверстию на конце трубы. Снова грохот, пламя из противоположного конца трубы, колода вздрагивает, и… Дикий вой. Земля вдали словно вскипает, а на лице махинника довольная донельзя улыбка. Едва князь проковырялся в ушах, как тот подскочил к нему и затараторил:

– В воске пули круглые, малые. От огня тот плавится, и пули сами летят во врага. Пять сотен мы заливаем для этого калибра. Зараз. Почитай, пять сотен стрел только что выстрелили!

– Пять сотен?! – не веря услышанному, переспросил Добрыня, тряся головой, словно пытаясь вытряхнуть невесть как попавшую в уши воду.