Экспансия

– А мечом её, подлую, между глаз! – подхватил поговорку, известную каждому, брат.

Глава 2

Ратибор едва вытерпел, пока Добрыня приведёт себя в порядок: помоется в бане, поменяет грязную одежду, – и, когда тот вошёл в трапезную княжеского терема, указал на заставленный яствами стол:

– Садись. Давай и поедим, и дела обсудим заодно.

Брат подошёл к столу, улыбнулся:

– Ты всегда торопишься.

Но впервые на его памяти тот не ответил на шутку, наоборот, лицо Ратибора стало ещё серьёзнее.

– Давай с тебя начнём. Рассказывай.

Воевода похода пожал плечами, мол, раз так хочешь… Положил в миску томлёной уоты, сверху навалил нежного, варённого с душистыми травами мяса молодого поросёнка, посыпал всё сверху зеленью и резаными томатами. Отпил из большой чашки ледяного кваса, кинул в рот первую порцию горячего и, видя, что брат вот-вот взорвётся, всё же начал докладывать:

– До Арконы дошли без хлопот. По пути нам попалась какая-то мелюзга, но она никому ничего не расскажет: сожгли всех к чернобоговой матушке. Подошли к условленному месту – второму капищу, но там уже было всё кончено. Охотники[8 - Добровольцы.] из наряда подошли на каноэ – там лишь трупы, посечённые на куски, да угли. Стало понятно, что придётся нарушить тайну и подойти к самому граду. Подождали нужное время, пока ночь не настанет, попросили туч побольше у владыки Грома[9 - Иносказательное имя Перуна.]. Он на нашу просьбу откликнулся, послал просимое… – Снова съел ложку уоты, запил, продолжил: – Вошли в гавань – там тоже одни мертвецы. Перед нами градские датский флот потопили, что главный жрец Проклятого истинными призвал. Понятно, что, если мы начнём сразу к берегу приставать, вспыхнет паника и под горячую руку братоубийство случится. Потому стали в середине гавани, послали опять каноэ. Сам пошёл… Град был обложен плотно. Вражьи крепкорукие из махин стены рушат день и ночь, воины на слом идут. В общем, людей у них не было. Все мужчины, от шести лет, на стенах бьются. Самые малые – камни подтаскивают, стрелы, воду и пищу воям разносят. А женщины в середине града собрались, куда камни не долетают. Там же и пораненные, кто увечья тяжёлые получил. Кто легко уязвлён – сразу после перевязки назад возвращается, а град – пылает… На берегу гавани нас окликнули. Дозор. Мы ругаться не стали, попросили кого из жрецов позвать. Те не поверили поначалу, кликнули мальца, отправили. Да тут сам старший появился. Вместе с остатками дружины храмовой. Когда узнал, откуда мы и зачем явились, ликом потемнел, повинился за дела чёрные, попросил прощения за измену. И от помощи нашей отказался – сказал, смертью искупить желает то, что сотворили жрецы, когда отказались от прадедов наших. Дружина Святовидова жреца поддержала. Единственное – попросил он спасти женщин и детей и тех, кто ранен. И… казну храмовую отдал. Мол, ничего врагам не отдавайте, а вам она пригодится, верит, что на доброе дело пустим её… – Опять сделал паузу – еда остывала. Недовольно поморщился. Но Ратибор смотрел на него слишком уж серьёзно и ожидающе. Вздохнув, воевода вновь продолжил: – Кроме злата, серебра и каменьев самоцветных без счёта – свитки, книги, доски с письменами предков наших и таблички каменные. Как сказал старший, там все тайны, жрецами хранимые с незапамятных времён, когда впервые ступила на сей мир нога славянина, и история племени нашего…

– Народа сколько и кто?

– Пять тысяч двести одиннадцать. Из них женщин, включая малых детей, – четыре тысячи сто. Мужского пола ребятни, до пяти лет от роду, – тысяча сто. Мужчин взрослых – одиннадцать. Все раненые. Очень тяжело. Еле доставили. По пути двадцать семь скончалось. Воинов. Взяли-то больше… – Снова вздохнул, и потом уже без понукания заговорил торопливо, захлёбываясь словами: – Наслушался я речей людских. Что эти твари в земле нашей творят – даже представить невозможно! Людей убивают всех подряд, причём способами настолько изуверскими, что только от вида смерти можно ума лишиться. Рабов гонят тысячами и не кормят. Умер – кидают на пищу невольникам. Мясом человеческим своих собак кормят! Деревни, грады жгут, а детей малых в огонь кидают или в колодцы. И для устрашения лютые казни устраивают публичные: кожу сдирают заживо, в кипятке варят на медленном огне, расчленяют на куски, пилами распиливают, кости дробят молотами; зверь лютый, дикий такого не делает, что эти чудовища, знаком Проклятого осенённые! Брат! Нельзя сюда Распятого пускать! Нельзя! И позволить ему захватить мир тоже нельзя! Надо вмешаться! Нельзя нам здесь отсиживаться! Или поздно будет!

Ратибор, потрясённый этим всплеском эмоций, расширив глаза, смотрел на Добрыню. Вздохнул, налил себе кваса. Сделал большой глоток, потом негромким голосом заговорил в свою очередь:

– У нас тут тоже… что-то подобное… Кипчаки, что на полудне кордоном стоят, прислали гонца с чёрным копьём.

– Что?! – Воевода вздрогнул: этот знак означал, что пришла беда…

– Через горы перевалили армии несметные людей со второй половины земли. Все в перьях, в доспехах из холстины просолённой, хлопком подбитой. Идут, словно саранча, будто жук полосатый[10 - Ныне колорадский жук.]. Уничтожают всё на своём пути, вытаптывают поля, скот убивают и бросают. Что вольный, что домашний. Городки и селения жгут, а людей… – Старший брат сглотнул, потом выдавил: – Едят…

– Как – едят?! – был ошеломлён младший, и воинский князь повторил:

– Так и едят… Как мы – скотину. Насыпают земляной холм о четырёх углах. Наверху ставят плиту плоскую, каменную. На том камне пленнику грудь и живот вспарывают, вырывают сердце. Потом тело бросают воинам своим. А те уже и… Кипчаки донесли. А я им верю. Да пленные подтвердили. Взяли наши небольшой отряд.

– Их речь знакома?!

– Нет. Но среди пуэбло нашлись знатоки. Их купцы торгуют с горными людьми, а язык у находников и тех племён схож. Словом, поняли друг друга.

– И?..

– Да почти двести тысяч отборных воинов вышло в большой поход. По наши души.

– Что же они хотят? Злато? Жито? Сталь?

Брат отрицательно мотнул головой:

– Нас. Всех. Нас. И стариков, и детей, и мужчин, и женщин. Чтобы принести нас в жертву богу своему, Великому Змею, на гигантской пирамиде в своей столице…

– А хотелка не коротка ли?! – теперь вспылил младший, но воинский князь слегка стукнул по Божьей Ладони. Слегка. Чтобы не обидеть, и чуть повысил голос:

– Не коротка! Это сейчас на наших Равнинах двести тысяч их воинов. Может, чуть меньше. Но позади них идёт ещё… Орда… А уж в ней – все полмиллиона…

– Половина миллиона?! – потрясённо переспросил воевода и, получив в ответ утвердительный кивок, охнул: – Перун-громовержец, и сын его, Маниту-сеятель! Помоги и защити племя славов… У нас же…

– Всё верно. Тех, что на суше бьются, – три десятка тысяч. И тех, что в море ходят, – столько же. Да крепкоруких десять тысяч. Всего – семьдесят тысяч. Пусть людоеды стали не знают, но они нас числом задавят. Посчитай сам: на одного нашего – десять их! Тяжко придётся, брат!

– У луров да иннуитов помощи просить надо!

– Послали уже. Да только те сейчас схлестнулись с племенем диким, которое из пустынь на полудне вышло несметными полчищами от реки Керулен. Не могут они много войска дать. Да и потом, брат… Покажем им свою слабость – станут по-другому с нами разговаривать.

– Верно говоришь. И что же делать?

– Именно, что делать. Не сидеть же сложа руки да ждать покорно, пока нас на вершине пирамиды во славу Трёхликого растянут и сердце вырвут… Я приказ отдал: мужей от восемнадцати лет до двадцати пяти забирать на службу и учить бою. Но времени почти нет…

Поднялся из-за стола, подошёл к шкафчику плоскому, где чертежи хранил, вынул оттуда большой лист пергамента, расстелил на втором столе, специальном. Прижал досками края, вынул указку деревянную, показал на листе:

– Они обошли селения рода Пуэбло и прошли через земли рода Навахо. Там была большая битва, но… – Опустил на мгновение голову, снова поднял, провёл концом указки почти у конца пустыни: – Сейчас они здесь. По крайней мере, вчера там были. Остановились на отдых после перехода через пески у реки Слёз[11 - Река Рио-Гранде.]. Орёл прилетел от кипчаков с донесением. Пригнали враги много рабов, принесли их в жертву, ели, веселились. Рабы не наши. Откуда-то из своих земель. Я отправил скорым маршем с Торговой слободой всех, кого мог. В городках воинских по три – пять человек осталось. Словом, лишь бы выиграть время. Кипчакам велел отправлять семьи в глубину державы, а воинам собираться у Жаркого града[12 - Примерно там, где сейчас находится город Эль-Пасо.]. Туда же идут и войска. Подтягиваются крепкорукие. Да ещё тут из Махинной слободы просят нас немедля прибыть в Рудничный град. Что-то там наши махинники изобрели. Похвастать хотят. Малх Брендан обмолвился, что эта придумка весь мир перевернуть может.

– Ну, его всегда заносит…

– Не всегда. Тут, пока вы в походе были, лодью показал, что может без ветра двигаться. Модель, вестимо. Невеликую. На пятьдесят тонн груза рассчитанную. Но она резвее самых быстрых двулодников по воде пошла…

– Как это?!

– Потом, брат. Всё потом. Я лишь тебя ждал. Сейчас пока всё. Ешь. Пей. Прости, что не дал нормально поесть. Сейчас скажу, всё горячее подадут.

Добрыня махнул рукой:

– После слов твоих до еды ли мне?

– Ешь, тебе говорят! Ты мне сильный нужен! Ясно?! Нам ещё четыре дня на конях трястись, да по Великому озеру плыть, пока до Рудничного доберёмся! – Поднялся из-за стола. – Я всё сказал. Отдыхай. Схожу пока на пристань да посмотрю, что и как там. Как стемнеет, вернусь, и чтобы спал у меня! Эвон, глаза как у рака морского! Или скажешь, солью разъело? Отдыхай! – Хлопнул брата по плечу, вышел из трапезной.

…На пристани не было ни суеты, ни суматохи. Все славы чётко делали своё дело: сходящих на камни причала людей сразу сортировали – детей, оставшихся без родителей, отводили в сторону, где их ждали одетые в синие одежды служители Матери Людей. Так назывались дома для сирот. Служители сажали детей на повозки и увозили в город. Матерей с детьми тоже принимали славы из этих обителей, только с белой каймой внизу длинных, до колена, рубах. Этих беженцев через сорок дней, после карантина, отправят в глубь страны, за время пребывания их в лагере выяснив, на что пригодна каждая из женщин. Кто попадёт в мастерские ткачей, кто – в Товарную слободу, кого распределят по другим местам. Для них это самое лучшее – во всяком случае, долго вдовами они не проходят. Бездетных же просто строили в группы и вели своим ходом в главный лагерь, приготовленный в безлюдном месте – славы не хотели эпидемий. Увечных и раненых воинов прямо на пирсе смотрели лекари, оказывая неотложную помощь.

Князь подошёл к носилкам, стоящим на земле, внимательно посмотрел на привезённых: ростом пониже, чем славы. Плечи, правда, такие же. Лица – обычные для рода славов. Прямые длинные носы, светлые волосы, брови. Глаза… Сейчас все пострадавшие спали, испив макового отвара, поскольку дела над ними творились нешуточные: вправлялись кости, накладывались лубки, чистились и зашивались раны, внутренние органы. Лечебники в державе были очень искусны…

– Оружие их где? – обратился князь к стоящему возле носилок воину корабельного наряда.

Тот кивнул в сторону двулодника.

– Ясно.

Взлетел на палубу, словно ястреб, и сразу к нему бросился командир корабля.

– Аскольд Туров, княже, – представился. – Что привело к нам?

– Оружие и доспех от увечных здесь ли?