Предтеча. Роман

Два знатных ромея не спеша двигались по главной улице Месе (средняя) в сторону площади Константина. Приятели, а ими они, несомненно и были, негромко беседовали на довольно пространные темы, порой даже отчаянно жестикулировали.

– Нет, уважаемый Сократ, забавы Эроса мне уже претят.

– Но ты же совсем недавно привёз с рынка несколько довольно привлекательных рабынь. А та славянка просто замечательна! А меня, клянусь Дионисом, порой неутомимый Эрос снова и снова влечёт в объятия своих весёлых подруг.

Мужчины незаметно для себя подошли к портикам, среди которых высилась большая статуя. Это была знаменитая на весь эллинский мир Афродита Урания. Левой рукой богиня протягивала пышную розу – символ женской сущности, цветок Афродиты и любви. Сильное тело, облитое складками пеплоса замерло в спокойном экстазе. Одеяние, необычно раскрытое по древнему азиатскому обычаю, обнажало груди, высокие, сближенные и широкие, словно винные кратеры.

– Превыше всего в жизни мы, эллины, считаем совершенство человека, гармонию его развития, физического и духовного, каллогатию, как мы говорим, – окинув взглядом статую, произнёс Анатолик. – Мне нравятся изображения женщин, но более того – они сами.

– Не в женщинах, а в божественно – безумном стремлении ко всему недостижимо далёкому твоё сердце. Ничего нет в мире неуловимее женской красоты, – философски заметил Харитон.

– Морфэ тэлитерэс гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы!

– Это в тебе бушует пламя страсти истинного автохтона[59 - Так греки называли себя, коренных эллинов.], уважаемый Сократ. И я горжусь, считая тебя человеком высокоинтеллектуальным, а себя – твоим гетайросом – настоящим другом, – признался Харитон Диосфор.

– Да, мои предки – выходцы из Фессалии, попали сюда в конном отряде, служили Александру Великому. Позднее один из них стал лохагосом[60 - Лохагос (греч.) – военачальник.] у сподвижника Птолемея[61 - Птолемеи – македонская династия]. Наша горячая кровь успокаивалась лишь после безудержных соитий со служительницами Афродиты. Эти покорительницы мужчин умели, подобно беспощадной соколихе Кирке (Цирцее), ставить их на колени. Не то сейчас местные порнодионки[62 - Порнодионки (греч.) – проститутки, женщины лёгкого поведения.]. Но довольно об этом.

– Всё было в доброй старой Элладе. Теперь же от этого блеска и полноты осталась лишь опустевшая амфора, – сокрушённо качнул головой Диосфор. – Ты был на последнем симпосионе[63 - Симпосион (греч.) – собрание аристократов; византийский сенат]?

– Нет! – категорично возмутился Сократ. – Я не желаю присутствовать на сборищах этой, так называемой, столичной аристократии.

– Да, я знаю. Ты имеешь ввиду потомков торгашей и ремесленников? Эти стратиоты и императорские фавориты выделились из слуг и рабов?

– Несомненно. Не стало прежней замкнутой родовитой знати. Помнишь Дисиния? В молодости он зарабатывал свой хлеб тем, что ставил клистиры в больницах, – презрительно излил Анатолик.

– Но и назначать в патриархи своих шестнадцатилетних сыновей, которые увлекались конюшней и кормили своих лошадей фисташками и изюмом, в высшей степени безнравственно. Уж поверь, уважаемый. Кстати, посыльный от магистра передал его просьбу быть сегодня у логофета дрома[64 - Руководитель иностранного ведомства в Византии.]. Тот назначил явиться во дворец по весьма неотложному делу.

– Моё присутствие, думаю, не столь обязательно, – брезгливо промолвил Сократ Анатолик и снова качнул головой.

2

Приятели ещё некоторое время шли вместе, но вот Харитон сел в свой паланкин и двинулся в сторону Харисийских ворот. К северу от них лежал район Влахерн, где было выстроено множество храмов, и высился императорский дворец, который главенствовал над всеми строениями. Диосфор, не торопясь, поднимался по мраморным ступеням, обдумывая, зачем он мог понадобиться вершителю внешней политики страны.

– Повелитель ждёт тебя, Харитон Диосфор.

Чиновник вошёл в зал, где руководитель ведомства что-то диктовал нотарию, который старательно работал стилосом[65 - Стиль (стилос) – металлический стержень (грифель), один конец которого был острым, другой тупым и широким, чтобы удобнее стирать написанное. Для детей стилосы делали из слоновой и простой кости.]. Харитон некоторое время стоял в стороне и слушал. Из сего он понял, что речь шла о венгерских послах, нарушивших этикет. За совершение такого преступления их надлежало отправить в тюрьму. Логофет решил обойти закон ради какого-то тайного действа в пользу политики ромеев, девизом которых являлось древнее изречение римлян: «Divide et impera».

Византийцы весьма успешно пользовались людскими пороками и слабостями, а тогда – разделяли и властвовали. Важным фактором ромейской дипломатии служило стравливание одних соседей с другими. Императорская казна тратила огромные средства для подкупа печенегов, побуждая их грабить болгарские земли. И для подкупа венгров, которых уговаривали или принуждали нападать на печенегов. Вот и теперь, в обмен на тюрьму, венгерские послы должны были указать вождям в очередной раз сдвинуть войсками со своих мест и пастбищ печенежские орды. А те, несомненно, снова нападут на Рось, будут грабить, разрушать и уводить людей в рабство, тем самым ослабляя эту мощную державу.

Наконец писец был отпущен. Властный взгляд коснулся фигуры вошедшего, ещё несколько секунд молчания, дабы усилить впечатление от величия власти. Несколько слов произнесено – вот и приветствие.

– Хорошо, что пришёл, Харитоний, привезли известие с Росси. Посольский поезд собирается в Константинополь во главе с княгиней.

– А как же Игорь?

– Пал жертвой жадности дружины своей на земле древлян.

Ничего на это не сказал Диосфор, лишь усмехнулся.

– Когда ожидается посольство?

– Примерно накануне дня Святой Троицы. Время для приготовления ещё есть. Смотри, я не потерплю пренебрежения в деле. Используй всё необходимое. Нужные средства получишь в казне, я распоряжусь.

Диосфор уже собрался уходить.

– Я знаю, Сократ Анатолик не счёл нужным явиться. Передай ему моё поручение тоже и скажи, что не следует ссориться с логофетом.

3

По словам старой рабыни – славянки, Малинку купили в служанки жене одного богатого и влиятельного сановника.

– Тяжело тебе будет, девонька, среди этих христопоклонников, не терпят они язычников, особенно с Руси.

– А как же ты, бабушка?

– Пришлось веру их принять, язык со временем узнала.

Малинка задумалась над правдивыми словами, в которых верховодила истина.

Не хотелось девушке и здесь жить, сгибаясь под свистящим бичом.

– Хоть и рабыня, но одной веры с ромеем, госпожа не позволит себе и другим над такой издеваться. Законы христианские запрещают это. А священники ежели узнают о притеснении христиан, с амвона проклянут.

Долго обдумывала Малинка такое предложение. Не могла она вот так сразу предать веру своих отцов и дедов: боялась кары Перуна, гнева Дажьбога, Фреи и Лады[66 - Древнерусские языческие божества.].

Не однажды приходилось наблюдать за работой рабов, угнанных из разных мест. Видела она синеоких и светловолосых скандинавов и германцев, которые ещё оставались язычниками. Безжалостно избивали надсмотрщики слабых и больных, черноволосых и смуглых южан.

Было уже холодно, грязно и слякотно. Временами небо начинало сеять мелким затяжным дождём, который мог иногда превратиться в пушистые снежные хлопья. Но они долго не задерживались на земле: она их сразу превращала в полу – ледяные капли.

Сотни две рабов с огромным трудом перетаскивали брёвна с причала и складывали неподалёку. Один раб нёс тяжесть и споткнулся. Толстый комель придавил несчастного. Глаза навыкате, из рта красная пена и кровь. Подскочивший надсмотрщик жестоко избил упавшего до последнего его издыхания. Труп бросили в море. Малинка видела сжавшиеся ненавистью кулаки немых свидетелей бесчинства.

– Неужто всех так? – подняла глаза Малинка и задала незнакомцу непроизвольный вопрос.

– Нет, больше всего достаётся упорствующим язычникам. Христиан редко трогают, их кормят лучше, да и отношение к ним не то.

– А ты, кто же будешь? – спросила вполголоса рослого русича.

– Из дреговичей мы, под Туровым жил, Велеса почитали.

– Из западных северян есть жители?

– Саксы и тюринги, лютичи и поморяне, пруссы да жемайты, также ильменские словене. Много разных мучеников, попали, бедолаги, по судьбинушке своей горькой.

Надсмотрщик увидел постороннюю, которая отвлекала рабов от работы, щёлкнул бичом и прогнал девчонку. Малинка прибежала к старухе со слезами на глазах и рассказала об увиденном в порту.

– Сколько несчастья шагает в лохмотьях, а беда и злоба плёткой погоняют. Не в том худо, что несправедливость с горем купно ходят, а в том, что человек обратился ко злу и беду направляет на свершение дел неправедных.

– Боюсь я, бабушка, как станут и меня по спине охаживать за какую-нито малую провинность, за что христиан прощают, а язычников могут и порешить в одночасье. Ведь не стерплю позора и обиды. Либо обидчикам своим какие-либо тесноты учиню, либо на себя руки наложу.