Калейдоскоп

чаще произносимое, – своё говно никогда не воняет, потому каждый «пи-

сака», всегда и больше всего желает знать мнение читающей публики, хотя пытаться угодить всем, вряд ли у кого-то получится. Я не стал шлифовать и дотошно редактировать не только свой первый роман, но и все остальные. Времени у меня на это нет!.. За плечами семь десятков прожитых лет, а хо- чется написать, как можно больше. Пройдут годы, и, как говорят, если на то

пошло, что кому-то вздумается переиздать мои произведения, то – на это ума много не надо, чтобы заново отредактировать, хотя бы в расстановке знаков препинания и грамматики…

Но вернёмся к самим книгам, от которых уже никуда не деться, ибо они уже напечатаны. К примеру, имеется в мире масса людей, которые напрочь

не признают, а то и вовсе не понимают, тем самым отвергают известных клас- сиков художественной литературы. Да и вообще: с моей точки зрения и глядя на современное поколение – литературная классика уходит в прошлое, в не- бытие. Век компьютеров и быстрого, мгновенного мышления, где требуется и приветствуется двумя словами сказать обо всём, разумеется, не сравним с

чтением книги… Ну, а те, что почитывают всё-таки книги… Кому-то нужно

непременно про любовь и всякие там пикантные постельные аншлюсы: с раз- деванием догола и описанием, когда – кто-то, кого-то там ласкает и куда-то лезет, в какую-то позу ставит её и при этом слюни пуская, что-то там ещё

успевает ей и на ушко шептать, а корявой своею ладонью гладит, как брев- ном по спине или рашпилем по рёбрам. Многим подавай про царство небес- ное, и как побыстрее богатым бы стать, а окунувшись в мутное месиво того

самого криминального болота и грязного белья человеческий отношений, ко- торые обычно замешаны больше на деньгах и пороках, утопаешь в этом с ушами. Тягомотня, которая до тошноты «обрыдла» в телесериалах мыльных опер. Другим «читакам» отстегни крутой криминал – «ужастик» – чтобы выпо- трошенные кишки и отрезанные человеческие головы на деревьях разве- шаны были. И ведь знают, что всё это надуманное, бредовое враньё, и всё- таки читают. Но львиной доли, современной однотипной – на одну морду толпы – вообще никаких книг и на дух не нужно! Некоторые мои знакомые, а скорее всего большинство из тех, кому я дарил свои книги, так и не заглянули в неё. О чём я впоследствии сильно сожалел, что чёрт меня дёрнул, дарить

свои книги кому не попадя. Такой «читака», придя домой и бросив мою

книгу, если не куда-то в чулан, то в общую кучу макулатуры; или, своей «гени- альной» головой додумается повесить её в сортир, чтобы сэкономить туалет- ную бумагу. У одного, кому я дарил, как-то спросил, так он ответил: «…Её кто- то вначале намочил, потом положили на печку сушить, а она возьми и рас- клеилась вся… Рассыпалась по листкам. И теперь не понять, с какой страницы надо читать, начинать…». Усёк, читатель, как надо книжки читать?!.. А вот другой «читака» – по-моему предположению – уже уселся за стол, поужинать плотно: домочадцы, а может, жена, под нос ему подставили в графине во- дочки «жбан». В морозной дымке манит она, паскуда такая, и цепкая, как ре- пей… с искрящимися снежинками на стекле, схватит за душу, век не вы- рваться. Выпив, как и положено, три рюмки подряд: за здравие и всё той же, души, успокоение, и заедая всем, чем бог послал… Не-ет, что попадя, – изви- няюсь, – то не для него. Кидает он в глотку, – это, мурло, как в прорву, страву особого улова и посола – ибо, что попало, то для других, не для него. Проп- лямкав и немного отдышавшись от переедания; поправил свисающее брюхо, запихнув его поглубже под стол, и несколько раз подряд отрыгнув на всю

«хату», начинал вслух рассуждать, примерно, вот такими высказываниями, заслуживающие писательского пера:

«… Фу!.. о цэ я нажрався, так нажрався, шо и дышать не могу… Да-а!.. чуть нэ забув, на базаре-то встретил, писаку… Представляешь, Санько свою книжку мне подарил… Напысав, Санько, як с хаты упав… и хто бы подумав!.. Читать, конечно, я её не собираюсь, и чё туды заглядать!.. И шо вин там може путного напысать?! Пысака нашовся!.. Клав бы ото уже хаты, то у нёго хорошо, вроде бы, получается… Мажором, захотив стать, шо ли?.. – а, може, прославиться и бабла зашибить?.. Или классиком захотив заделаться… Так уже не получится. Там уже все места заняты, як в том Политбюро… – куда я всю свою молодость потратыв, и пол жизни ещё впридачу, мечтая о том, як просунуть туда, хотя бы жопу свою… Эх, писака, писака!.. раскинул хотя бы своими мозгами, лите- ратурный ты мыслитель!.. куда тебя хрен-то несёт?!.. посягаешься на главный партийный догмат, идеологический шкворень, нашей родной и любимой компартии и советской власти!..».

Намного более агрессивно, изложено выше, в самом начале – во вступле- нии. Прочтите ещё раз монолог, обращённый к моей персоне.

Но многие всё-таки мою первую книгу прочли. Кто-то, так ничего и не по- няв, другой искал что-то там лично своё, о чём и сам не догадывался. У меня возникло подозрение, что истинные книголюбы, и даже средней руки чита-

тель – вымерли уже, как в своё время динозавры и мамонты; или уже прико- ваны к постелям и им не до моих книг. Многие глебовцы обиделись, что не про них написали, или, на худой конец, надо было писать об их предках. И как я уже сказал, – власть предержащие, отбросив в сторону, как ненужный хлам мою книжку, подальше в угол, в кругу своих домочадцев, заявили: «Бе- либерда!.. притом на постном масле!..». А прилюдно, когда слышали иное мнение, говорили: «Да то всё он содрал у кого-то, чё там гадать!..».

Был и такой комментарий о романе «Курай – трава степей». «…Роман очень жестокий, вероятно, как и сам автор!..».

Да… характеристика, по поводу моей персоны, подобрана довольно точно, дальше лишь можно, промолчать. А сам – комментатор-критик – вероятно, с дуба упал, ударившись головой об чувал, а в том чувале пшеница была… Хо- рошо хоть не болты и гайки там были. Вначале подумали, что «критика» —

убило, правда, не до-смерти, но пришибло мозги. А вот, если прочесть вам

сплошное, надуманное враньё, – из разряда коммунистической пропаганды, а по сути, затасканную по книжкам прошлых лет – галиматью, к примеру, пи-

сателя и нашего земляка Петра Радченко, в его романе «На заре», (Он писал о

«Заре», а я уже о «Закате». Каждому своё) который, когда-то, лет двадцать подряд, власть всё хвалила, хвалила… да так расхваливали, чтобы брали при- мер с подобных «застрельщиков» писательского толка; правда, их произве- дения читать никого не нагнёшь. Роман давно уже им написанный и те, кто его когда-то читал, тех людей в большинстве своём нет уже на этом свете, как и самого писателя, где он с восторгом описывает события Гражданской

войны и первые годы становления советской власти в станицах и хуторах на Кубани. В своей дилогии романа события представлены в таких положитель- ных красках: чисто с коммунистическим подходом и враньём, после которого у читателя создаётся впечатление, будто бы с приходом большевиков к вла- сти, по их повелению и лишь одним мановением руки комиссарской, на народ сошла благодать. В тот же день на головы народа, будто бы посыпа-

лась небесная манна, а вслед за ней наступило время справедливости, равен- ства и братства. Прямо счастливая и сытая жизнь началась, как и поётся в коммунистических песнях и маршах: рай, но уже не по-поповски, а по-комму- нистически. (Для справки: с приходом к власти большевиков, установилась прочная череда голодных лет, периодами в иные годы съезжая на массовый голодомор, и это длилось беспрерывно с 1918 по 1964 годы. Получается, по- чти полвека – 46 лет) Лучше бы Пётр Радченко правдиво рассказал о том,

что, до большевиков, в кубанских станицах бедных семей было мизерный

процент, и то в большинстве своём по их же вине и причине: если не лодырь, так конченный алкаш. А потом – при коммунистах – наступила поголовная ни- щета и голод. А если вспомнить о тех более трёх сотен тысяч простых казаков, сложивших оружие и сдавшихся на милость большевикам в двадцатом году, а после были подло обмануты и массово расстреляны большевиками в При- морске-Ахтарске, Гулькевичах, Краснодаре и в другим местах в том же 1920 году, где содержались они в плену, то получается явный геноцид самого каза- чества. Казаки ведь сдались большевикам за обещанную им свободу, если

прекратят они сопротивление и сдадут оружие. А как большевики с ними по- ступили?!.. Большевики – это хуже зверья!.. Они ради своей власти готовы ис- требить весь народ, свой народ, а значит, получается, что они гораздо хуже нацистов! Ибо те не истребляли массово свой народ. Петра Радченко, ко- нечно, можно понять, иначе его бы попросту не напечатали, а ему, видимо, очень хотелось, как той перезрелой девице попробовать почесать, то что но- чами свербит и покою не даёт. До революции и до большевицкого перево- рота: где, где, а на Кубани и на Дону уж точно народ не бедствовал и всегда жили зажиточно. И спрашивается, – с какой такой стати, с какого переляку, им вдруг бы захотелось, поставить всё верх ногами, устроить разор, и власть в

стране поменять?!.. Были, конечно, как и во все времена, среди казаков и бедные, но, как я уже говорил, всего незначительный – малый процент: в

большинстве своём – это чаще безмужние семьи, а больше горькие пьяницы, или не имеющие ни стыда, ни совести – лентяи. Вот, как раз они – эта, так ска- зать, беднота – и устанавливали советскую власть, с помощью красных конни- ков, прибывших из нищей и голодранской России, награбить добра. Как гово- рил, «знаменитый» коммунист Шариков, из романа Булгакова «Собачье

сердце» – «…Взять и поделить поровну!..». А от себя мы добавим старую при- сказку. Было в деревне Кацапкино, на Рязанщине, тысяча голодранцев и всего один богатый помещик, а после того, как отняв у него поделили добро, стало – тысяча и один. Натянув на плечи кожанку и подражая новатору раска- зачивания Якову Свердлову, (Настоящая его фамилия – Ешуа-Соломон Мов- шевич. Жид, но не еврей, ибо он их не стоит, он мутант!..) а на задницу га- лифе с малиновыми клиньями, нацепив наган, а кому-то и маузер достался, кто-то и с трёхлинейкой пьяный побрёл, приступать к дележу. И пошли они

по казачьим усадьбам, бессовестно и нагло шарить по куреням. На берегах Дона, похромали по дворам станиц, грабить народ православный, прикрыва- ясь «законом» советской власти, которая на тот момент незаконной была, за- хватив власть силой оружия. На земли Дона, Кубани и Ставрополья пришла —

Мгла!.. в новом обличьи – Орда, ничем не лучше Татаро-монгольской. Лично в моих глазах, всё выглядит именно таким образом, что любая власть – даже, если смотреть на неё сквозь пальцы – и каким бы путём она не пришла к вла- сти, и что бы она не обещала народу… Но!.. если она начинает своё правле- ние, с грабежа своего народа и убивает детей, стариков и женщин – и не

имеет большого значения, каким образом: расстреливая при раскулачивании или реквизируя продовольствие до последнего зёрнышка, тем самым семью обрекая на голодную смерть, или ссылая в Сибирь, загоняя в тайгу, где и жи- лья-то нету, да ещё и под сорокаградусный мороз… Такая власть, прежде всего, ничем не отличается от разбойников и убивцев с большой дороги… Та- кая власть не может иметь право на жизнь.

И разве такое под силу простить, что начали они своё правление со страш- ного преступления в 1918 году, расстреляв царскую семью?!.. Вот в тот самый день, большевики, незримо, подписали себе смертный приговор, который

будет преследовать каждого из них все последующие десятилетия: один за одним, после пыток и истязаний, будут они отправляться на тот свет. Вначале отправят своих вчерашних «братьев» по нарам, идее, оружию и преступле- ниям, а вслед за ними сами пойдут. Зло – само себя пожирает!.. – что и случи- лось в большинстве с ними в первые годы их правления. Они ведь не только народ расстреливали и иными способами уничтожали, но не забывали с осо- бой изощрённой жестокостью уничтожать и подобных себе – вчерашних со- ратников…

Судили бы царя, в таком случае, и если он этого заслуживает – расстре- ляйте его, но причём тут его дети?!.. Четверо безвинных девушек, некоторые из которых ещё и мужика-то не успели познать и побывать в их объятиях, а о подростке Алексее, даже вспоминать страшно…

Яков (Аарон) Свердлов, прозванный в народе – демоном революции, оде- вался всегда во всё чёрное. На нём была одежда, в которую обряжается сама смерть. Чёрные сапоги, хромовые; такие же чёрные, с лайковой кожи, брюки; куртка и к ней картуз, также из той же траурной кожи. Вслед за ним – эта форма перекочует самопроизвольно и массово войдёт в обиход комиссаров и их приспешников, рангом пониже. На то время Свердлов был вторым чело- веком в Кремле после Ленина. И именно Свердлов вместе с Лениным и вы- дали прямую санкцию на расстрел царской семьи. В августе, того же 1918 года, по инициативе этих двоих узурпаторов власти в России – Ленина и Свердлова, от имени ВЦИК, выходит вначале обращение, о том, что с этого дня Советская республика превращается в единый военный лагерь, а следом

и декрет «о красном терроре», который предполагал поголовное физическое уничтожение всех врагов революции. Именно по инициативе Свердлова в ян- варе 1919 года начинается осуществление карательных мер против донского казачества. При подавлении казацких восстаний, красным командирам кара- тельных отрядов предписывалось: жёстко, кроваво, без всякого снисхожде- ния и разбирательства, применяя фронтовую тактику, полностью истреблять живую силу восставших, и вплоть до подростков. Но и на старуху есть про- руха. 1919 год для большевиков был самым тяжким – их диктаторская власть повсеместно висела на волоске. Комиссары всех рангов поехали в спец-поез- дах по всей стране митинговать и агитировать простой и малообразованный народ за советскую власть и сам коммунизм. Свердлов, возвращаясь из Харь- кова, сделал остановку в городе Орле, где решил там выступить перед желез- нодорожниками и рабочими дэпо. Пролетариату уже не нравилось то, что де- лали большевики. Оратора Свердлова, правую руку самого Ленина, рабочие избили так, на том митинге, что его еле живого погрузили в поезд и повезли в Москву, где он неделю почахнув, сдох, как собака, а попросту отдал богу

свою грешную душу. Официально всем объявили, что умер он от испанки, гриппа, гулявшего в то время по миру, а в Европе в особенности. Так бес-

славно и позорно закончилась жизнь демона революции. По правде сказать, и остальная многочисленная братия из их числа закончила свою короткую

жизнь не лучшим образом, начиная с самого Ленина и его апостолов: Дзер- жинского, Смилги, Луначарского, Лациса, Воровского, Троцкого и многих, многих других, не беря уже во внимание рядовых большевиков, которых – свои же – пачками отправляли на тот свет, словно щелкая семечки…

В романе «Курай – трава степей» я отобразил лишь незначительную, ни-

чтожную капельку произвола и ужастных преступлений большевиков против простого народа. В масштабе же всей страны, это была такая трагедия, каких ещё не видел и не знал до этого весь мир. Аттила и Чингиз-Хан там отдыхают! Разве что с Гитлером их можно рядом поставить: сходства уж слишком много

– между национал-социализмом и коммунизмом: и особенной колоритной строкой выделяется обоюдность концлагерей, что в 39-м ещё и на деле под-

твердилось, когда Сталин с Гитлером первый делёж чужих земель начинали. Так что, прежде, чем заявлять, что мой роман жестокий, «заявителю», жела- тельно-бы было, полистать Историю мира, а заодно и хронику почитать за три десятка лет Сталинского бесчеловечного произвола и геноцида по уничтоже- нию целых народов России. Тема эта гибельная и на этот счёт можно писать и говорить до посинения, а, вот насчёт моих произведений: у меня созрело

личное мнение – насчёт отзывов всяких – которое в корне отличается от всех остальных. Самый достоверный отзыв, подчёркиваю, – самый достоверный, и при жизни писателя! на любое его литературное произведение – это отрица- тельный отзыв, ибо там нет лукавства и желания – не обидеть. К тому же,

если отзыв и критика ещё и с большим наездом, и прочими эмоциональными проявлениями бешенства, с пеной у рта, тогда можно спокойно и дальше пи- сать; значит, ваше произведение выше крыши оценивается, если и не сейчас, то в будущем будет обязательно признано. Чего-то да стоите вы!.. Когда из

издательства выходит какая-нибудь глупая и бездарная вещь, и порою пу- стая, как пробка, в особенности прославляющая власть; при этом говорят обычно: «Написал… – как под забор выссался – ни себе, ни людям! Будто со- седу в карман наложил… и содержание в книжке, как в высохшем лимоне, одна кожура… Её и читать-то вряд ли кто будет, тем более комментиро- вать…».

Вопреки, выше сказанному, из уст звучали и положительные отзывы. По- ехал я в Глебовку хоронить своего друга раннего детства, Шуру Коржа. Когда- то, ещё в самом начале пятидесятых годов он был первым моим другом в са- мом начале нашего детства, как только мы с ним ходить научились. Жили мы по-соседски и в летнюю пору вдвоём ковырялись в дорожной пыли. Потом-то друзей будет много, а этот был первый…

Вот там, на похоронах, подходит ко мне пожилая женщина, прихрамывая и с палочкой в руке, спрашивает: «Это же вы написали книгу про Глебовку?». Отвечаю: «Я написал, а что?..». Вначале нехорошо было подумал, тут же внутри себя наёжился, в ожидании, что сейчас мне будет предъявлено какое- то несоответствие в романе или порицание за что-то. Она взяла за локоть мою левую руку и уткнувшись головой мне в плечо, стала плакать и благода- рить, повторяя всё время: «Спасибо вам за книгу…».