Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман

Шествие возглавляли высшие магистраты республики: консул Гай Флавий Фимбрия и оба городских претора, Гай Меммий[70 - Гай Меммий – известный политический деятель. В 111 г. до н. э., будучи народным трибуном, настоял на вызове Югурты в Рим, чтобы с его помощью разоблачить высокопоставленных лиц, бравших у него взятки. Позднее перешел на сторону оптиматов, и в 100 г. до н. э. был убит популярами во время драки, вспыхнувшей в народном собрании.] и Луций Лициний Лукулл[71 - Луций Лициний Лукулл – претор 104 г. до н. э. Был женат на сестре Метелла Нумидийского. Подавил восстание рабов под предводительством Тита Минуция. В следующем, 103, году был направлен в Сицилию против восставших там рабов, одержал над ними победу в сражении при Скиртее, но в конце концов потерпел неудачу и подвергся изгнанию.]. Рядом с ними шли принцепс сената[72 - Принцепс сената – старший из сенаторов, «первоприсутствующий», имя которого ставилось первым в списке и который при голосовании в сенате первым приглашался высказаться.] Марк Эмилий Скавр[73 - Марк Эмилий Скавр – влиятельный политик, происходил из обедневшей патрицианской семьи, но проложил дорогу к высшим должностям и большому богатству. Был консулом в 115 и 107 гг. до н. э. и пожизненно оставался принцепсом сената.] и консуляр[74 - Консуляр – бывший консул, не занимавший в данный момент никакой официальной должности.] Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, удостоившийся чести шествовать в почетном первом ряду за свои победы в Нумидии.

Прозвище «Нумидийский» Метелл по единогласному решению сената получил в позапрошлом году вместе с триумфом, который ему великодушно предоставило народное собрание, хотя война с Югуртой еще продолжалась.

Конечно, благородный и честолюбивый Метелл испытывал не самые лучшие чувства, принимая участие в сегодняшнем празднестве. Это было торжество его ненавистного врага, о котором он даже слышать не мог хладнокровно. Он с гораздо большей охотой провел бы этот день в своем загородном имении. Но Метелл собирался выставить свою кандидатуру на предстоящих в этом году цензорских выборах. Поэтому ему очень важно было произвести сегодня на сограждан благоприятное впечатление и не подавать лишнего повода для разговоров о своей непомерной гордыне. В данном случае он выглядел как человек, поставивший всеобщую радость победы над врагами Рима выше личной обиды.

Хотя в цирке стоял сплошной гул от аплодисментов и криков, все же можно было различить обращенные к Метеллу возгласы:

– Да здравствует Метелл!..

– Да здравствует Метелл Нумидийский!..

– Слава победителю при Мутуле!

Какая-то матрона, сидевшая в первом ряду, бросила к его ногам букет цветов и крикнула:

– Метелл! Ты начал эту войну, а Сулла[75 - Луций Корнелий Сулла – будущий полководец и политический деятель. Служил войсковым квестором в армии Мария во время Югуртинской войны, прославившись тем, что убедил мавретанского царя Бокха выдать римлянам Югурту. Впоследствии стал главой партии оптиматов, ярым врагом Мария и популяров. Одержав победу над понтийским царем Митридатом VI Евпатором, вернулся в Италию и, захватив Рим, жестоко расправился со своими политическими противниками. Установил свою бессрочную диктатуру, но в 78 г. до н. э. неожиданно отказался от власти и умер в том же году.] ее закончил!

Метелл ответил незнакомой своей почитательнице грустной улыбкой признательности. Эту фразу он часто слышал от друзей, которые, желая сделать ему приятное, с пренебрежением отзывались о заслугах Мария в Нумидии и не без основания утверждали, что этот выскочка еще долго испытывал бы терпение римлян, ждавших обещанной им быстрой победы, если бы не выдающаяся отвага Суллы и трусливое коварство Бокха. Слабое утешение для человека, считавшего, что у него вырвали из рук почти что одержанную победу!

– Ио! Триумф!.. Ио! Триумф! – гремел цирк.

Среди сенаторов можно было видеть консула предыдущего года Публия Рутилия Руфа[76 - Публий Рутилий Руф – консул 105 г. до н. э., участник Югуртинской войны. Впоследствии прославился своей неподкупной честностью, пытаясь вести борьбу с произволом римских откупщиков в провинции Азия, однако по ложному обвинению был осужден на изгнание и удалился в город Смирну, жители которой приняли его с почетом, помня его справедливое управление провинцией.], любимого народом за честность и справедливость. Четыре года назад он был легатом Метелла, особенно отличившись в сражении у реки Мутул, когда он отразил со своими солдатами наступление слонов и пехоты противника, пытавшегося захватить римский лагерь.

Зрители горячо приветствовали Квинта Фабия Максима Аллоброгика[77 - Квинт Фабий Максим Аллоброгик – консул 121 г. до н. э., одержавший победу над коалицией галльских племен.], покорившего аллоброгов[78 - Аллоброги – галльское (кельтское) племя, жившее в области к югу от Леманского (Женевского) озера.] и наголову разбившего их союзника, царя арвернов[79 - Арверны – галльское племя, обитавшее в нынешней Франции (департамент Аверон).] Битуита[80 - Битуит – царь арвернов, потерпевший в 121 г. до н. э. поражение от римлян. Добровольно явился в Рим в качестве заложника и содержался под стражей в Альбе Фуцинской вместе с сыном своим Конгенатом. Дальнейшая судьба неизвестна.], а также Гая Секстия Кальвина[81 - Гай Секстий Кальвин – консул 123 г. до н. э.], одержавшего победу над саллювиями[82 - Саллювии – смешанное галльско-лигурийское племя в горной области близ Массилии (совр. Марселя).] и основавшего первую римскую колонию по ту сторону Альп, названную в его честь Аквами Секстиевыми[83 - Аквы Секстиевы – римская колония примерно в 26 км к северу от Массилии – ныне курортный город Экс. Неподалеку от этого места в 102 г. до н. э. произошла битва между армией Гая Мария и тевтонами.]. Оба консуляра были уже в преклонных годах и почти отошли от государственных дел, но сегодня решили принять участие в утомительной церемонии триумфа, чтобы напомнить квиритам, приунывшим после Араузиона, о своих славных победах в Галлии.

Сенаторы, проходя по арене под несмолкаемые приветствия и аплодисменты зрителей, покидали цирк через выход, обращенный к городским стенам. Они выходили на дорогу, по обочинам которой теснились толпы горожан. Ликторы и общественные служители наводили среди них порядок, расчищая проход для шествия. Сенаторы, помахивая лавровыми ветками, приближались к Карментанским воротам. Это был главный вход в город со стороны Марсова поля.

В это время на арене цирка показались музыканты, исполнявшие на трубах и флейтах священный гимн. За музыкантами двигалась процессия жрецов. Впереди шли девять авгуров, предсказателей будущего по полету и клеву священных кур. Это была древнейшая из жреческих коллегий. Авгурская должность была очень почитаема в Риме, но к предсказаниям авгуров относились с нескрываемой иронией даже набожные люди. Самому Катону, этому строгому защитнику римской старины и религии, приписывали слова о том, что авгуры во время своих гаданий едва удерживаются от смеха, глядя друг на друга.

Вслед за авгурами выступали фламины[84 - Фламин – жрец какого-нибудь определенного божества.], возглавляемые жрецами Юпитера, Марса и Квирина. Все они были в длинных белых одеждах из виссона[85 - Виссон – тонкая льняная ткань, которая считалась в древности предметом роскоши. Из виссона изготовлялись царские и жреческие одежды.] и в головных повязках, напоминавших остроконечную митру[86 - Митра – восточный головной убор, тюрбан. У греков и римлян его зачастую носили женщины и щеголи.] с прикрепленной к ней миртовой веткой.

Потом шли жрецы Марса Градива, или «Марса, шествующего в бой». Это были рослые и сильные молодые люди в медных шлемах, в пурпурных туниках и трабеях – белых плащах с пурпурными полосами, в бронзовых нагрудниках из прямоугольных или круглых пластин. На левом боку висели короткие мечи в ножнах, прикрепленных к широким бронзовым поясам. В руках они держали священные копья и особые, с выемками по бокам, медные щиты. По преданию, один из этих щитов упал с неба в царствование Нумы Помпилия[87 - Нума Помпилий – легендарный царь Рима, второй после Ромула, основателя города.], который, боясь, что его похитят, приказал изготовить еще одиннадцать таких же щитов, чтобы нельзя было отличить от настоящего, и назначил для их охраны две коллегии жрецов из числа патрициев, по двенадцать человек в каждой. Кроме особо торжественных случаев, их можно было видеть только в марте, месяце, посвященном суровому богу войны, когда они проходили по улицам города, исполняя под звуки военных рогов священную пляску, представлявшую собой сложные и частые прыжки, отчего в народе называли их «салиями», то есть «прыгунами». Свой военный танец салии сопровождали песнопениями, слова которых восходили к столь седой древности, что сами римляне не понимали их смысла.

Толпа шумно рукоплескала. В цирк вступали все новые и новые жреческие коллегии: фециалы, в ведении которых находились объявление войны и заключение мира; арвальские братья, совершавшие ежегодно в мае обход городской черты и возносившие моления богам об обильном урожае; целомудренные девы-весталки, хранительницы неугасимого огня в храме Весты; септемвиры-эпулоны, в обязанности которых входило устройство религиозных пиршеств; священники-децимвиры, хранители и толкователи Сивиллиных книг; курионы, являвшиеся старшинами в тридцати патрицианских куриях, и, наконец, коллегия понтификов, надзиравшая над всеми общественными и частными культами во главе со своим верховным жрецом – великим понтификом.

После прохода жреческих коллегий по арене двинулся отряд легионных трубачей и горнистов. Они заиграли боевой марш, под звуки которого римские воины ходили в наступление. Одновременно со стороны Триумфальных ворот нарастал какой-то неясный, но грозный гул.

Вскоре на арену одна за другой стали выезжать боевые колесницы и походные повозки, запряженные великолепными нумидийскими лошадьми. На повозках везли оружие и доспехи, отнятые Марием у неприятеля.

Оружие сияло на солнце начищенной медью и железом. Груды воинского снаряжения насквозь пронизывали копья и дротики. Все, что лежало на повозках, казалось нагроможденным без всякого порядка: колчаны были брошены поверх щитов, вперемешку со знаменами лежали конские уздечки, поножи и панцири. Воздух наполнился грохотом и лязгом сотрясавшегося на повозках оружия.

Вместе с боевым снаряжением пехотинцев и всадников везли осадные машины: тяжелые баллисты[88 - Баллиста – военная машина для метания камней; камнемет.], легкие катапульты[89 - Катапульта – метательная машина, выбрасывавшая стрелы, копья, небольшие каменные ядра.], скорпионы[90 - Скорпион – одна из разновидностей легкого метательного орудия.] и другие метательные орудия. На отдельных колесницах, убранных дорогими коврами и покрывалами, были установлены мраморные изваяния финикийских божеств, когда-то украшавшие площади и храмы Карфагена. Нумидийцы, грабившие и разрушавшие злополучный город вместе с римлянами, похитили из него священные статуи и реликвии, не ведая, что всего сорок лет спустя все это станет военной добычей их прежних союзников.

В грозную демонстрацию побежденного оружия вносили разнообразие картинные изображения покоренных Марием нумидийских городов, выполненные на широких прямоугольных полотнах. Первым среди них было изображение Капсы, в которой Марий приказал вырезать все взрослое мужское население, хотя город сдался без сопротивления.

Дружные аплодисменты зрителей вызвало появление людей, несущих громадное полотнище с ярко размалеванной на нем сценой передачи Марию коленопреклоненного и связанного Югурты. Художник запечатлел полководца-победителя восседающим на курульном кресле в окружении легатов и военных трибунов.

Вслед за тем показались боевые слоны, покрытые широкими попонами, поверх которых раскачивались кожаные башни с сидящими в них людьми, изображавшими стрелков из луков. Югурта не раз использовал слонов в сражениях с римлянами, но последние еще со времен войны с Пирром[91 - Пирр – царь Эпира (область в Греции), создавший сильную армию и по приглашению г. Тарента, враждовавшего с Римом, высадившийся в Италии. Одержал ряд побед, применяя в сражениях слонов, которые римлянам в то время не были знакомы, но, в конце концов, потерпел поражение в 275 г. до н. э. Погиб в 272 г. во время уличного боя в Аргосе.] научились успешно бороться с ними. Сами римляне редко применяли слонов в бою. Марий, готовясь к триумфу, распорядился доставить из Африки этих огромных животных на больших кораблях, предназначенных для перевозки конницы.

Далее потянулись вереницы людей в ярких красных одеждах. Одни из них несли серебряные щиты и слоновые бивни, другие высоко над головой держали чаши из серебра, золота и электра[92 - Электр – янтарного цвета сплав золота (4 части) и серебра (1 часть).]. Большие серебряные и бронзовые ковши, доверху наполненные серебряными и золотыми монетами, несли на специальных носилках. Для показа зрителям часть монет была рассыпана прямо на коврах, покрывавших носилки. Помимо серебряных и золотых римских денариев[93 - Денарий – римская серебряная монета весом в 4 грамма. Золотой денарий, упоминаемый Титом Ливием (римским историком эпохи Августа), во II в. до н. э., по-видимому, был редкостью и предположительно равнялся 25 серебряным.], греческих драхм[94 - Драхма – греческая серебряная монета, равная денарию.] здесь можно было увидеть македонские филиппики[95 - Филиппик – золотая монета македонских царей.], азиатские кистофоры[96 - Кистофор – крупная азиатская монета, равная 2,5 денария.] и золотые монеты нумидийских царей.

Шествие уже растянулось по всему городу. Согласно установленному порядку процессия двигалась от цирка Фламиния к Карментанским воротам, затем направлялась в район Велабра, откуда поворачивала на Бычий рынок и продолжала движение к Большому цирку. Из Мурцийской долины, где располагался Большой цирк, участники шествия выходили на улицу, огибавшую восточный склон Палатинского холма и соединявшуюся со Священной улицей, которая вела прямо на Форум.

Возглавляющий шествие сенат под ликующие вопли и рукоплескания вступил на Форум с громоздившимися на нем многоярусными трибунами, на которых тысячи зрителей, приветствуя сенаторов, размахивали лавровыми ветками. Процессия живым потоком вливалась в шумливую толпу, занимавшую пространство между трибунами и теснившуюся по всей площади до самого храма Согласия. Сенаторы прошли мимо аркообразного храма Януса[97 - Янус – древнейший италийский бог солнечного круговращения, входов и проходов, дверей и ворот, начинаний и завершений, года и времени. Изображался с двумя лицами, старым и молодым, которые были обращены в прошлое и настоящее. Ему был посвящен месяц январь. Ворота его храма на Форуме закрывались во время мира и распахивались настежь во время войны.], Гостилиевой курии[98 - Гостилиева курия (курия Гостилия) – здание, построенное при царе Тулле Гостилии. Здесь заседал римский сенат.] и мрачного приземистого здания Мамертинской тюрьмы[99 - Мамертинская тюрьма – государственная тюрьма, построенная на месте старых каменоломен. В нижней, подземной, ее части, называемой Туллианом, происходили казни преступников.], после чего стали взбираться по ступеням Гемониевой лестницы[100 - Гемониева лестница (Гемонии) – «лестница рыданий», получила такое название из-за стонов и жалоб преступников, которых по этой лестнице вели на казнь. Тела казненных бросались у лестницы для всеобщего обозрения.]. Отсюда начинался подъем на Капитолий, где стоял, широко утвердясь на его вершине, величественный храм Юпитера Всеблагого и Величайшего…

Глава вторая

ПОКЛОННИК ДИАНЫ

В одном из домов на тихой и уютной Кипрской улице[101 - Кипрская улица. – Название и расположение римских улиц даются в соответствии с сообщениями античных авторов.], находившейся восточнее форума, не так далеко от него (жили здесь преимущественно состоятельные люди из сословия римских всадников) проснулся в тягостном похмелье молодой человек, которому волею судьбы или, вернее сказать, стечением роковых обстоятельств очень скоро предстояло возглавить дерзкое и отчаянное предприятие, едва не ввергнувшее всю Италию в жесточайшую войну.

Молодого человека звали Тит Минуций.

Отец его, умерший четыре года назад, присвоил себе фамильное имя Кельтик, потому что отличился на войне с испанскими кельтиками[102 - Кельтики – одно из многочисленных иберийских (испанских) племен, боровшихся с Римом за независимость.], получив золотой венок за отвагу при взятии одного города, выступавшего на стороне Вириата[103 - Вириат – предводитель восстания испанских племен против римлян (147—139 гг. до н. э.), над которыми одержал ряд побед, пока не был убит подкупленными лицами из своего окружения.]. Но сын предпочел носить только родовое имя[104 - Родовое имя. – Римляне, как правило, носили три имени – личное, родовое и фамильное (напр., Гай Юлий Цезарь), но нередко даже знатные люди обходились без фамильного имени, оставляя лишь личное и родовое (напр., Маний Аквилий).], считая его достаточно знаменитым, ибо род Минуциев по своей древности не уступал Корнелиям, Эмилиям, Цецилиям и другим римским родам, представители которых в описываемую эпоху составляли высшую знать. Считалось, что первым из прославивших минуциев род был Марк Минуций, ставший консулом двести пятьдесят шесть лет спустя после изгнания последнего римского царя Тарквиния Гордого[105 - Тарквиний Гордый – по преданию, последний, седьмой, римский царь, изгнанный народом в 510 г. до н. э. С этого времени в Риме была установлена республика.].

Надо сказать, отец Тита, человек староримской закалки, много и долго воевавший, со своим единственным законнорожденным сыном обращался не менее сурово, чем с детьми от рабынь: спуску ему ни в чем не давал и приказывал лорарию[106 - Лорарий – домашний палач.] сечь его розгами за малейшую провинность, полагая, что тем самым приучит мальчишку к будущей военной службе. Материнской ласки Тит не знал – мать его умерла, когда он еще ползал на четвереньках. За малышом присматривала рабыня-эфиопка, которую отец привез из Карфагена после окончания третьей Пунической войны[107 - Третья Пуническая война – последняя война Рима с Карфагеном (149—146 гг. до н. э). Римляне называли карфагенян пунийцами, а войны с ними – пуническими.].

В детстве и отрочестве мальчика отличали робость и замкнутость. Отца он боялся, как огня. Жить с ним под одной кровлей было для него настоящей пыткой. Счастьем для юного Тита и всей городской фамилии[108 - Фамилия – у римлян так называлась семья как совокупность всех домочадцев, включая рабов.] старика Минуция было то, что последний часто отлучался из Рима (он занимался откупными делами в провинциях). Сын относился к отцу по известной римской поговорке: «Ames parentem, si aequus est; si aliter, feras» («Люби отца, если он справедлив; если нет – терпи»). И емy приходилось покорно сносить бесконечные попреки, грозные окрики и самодурство отца. Пожалуй, как никто другой он тяготился отцовской властью[109 - Отцовская власть. По римским законам отец имел неограниченную власть над своими детьми. Он мог продать их в рабство и даже убить.], тайно ненавидимой большею частью римской молодежи.

Так как Тит не отличался крепким здоровьем, отец часто отсылал его в Капую, особенно с приближением осени, когда в Риме начинала свирепствовать лихорадка, заставлявшая родителей бледнеть за своих детей. Старый Минуций, потерявший в разное время трех сыновей от первой жены, боялся остаться без наследника – продолжателя рода.

Капуя, столица Кампании[110 - Кампания – область в Средней Италии на юго-западном побережье Тирренского моря. Отличалась благодатным климатом и необычайным плодородием, особенно в районе города Капуи.], стала второй родиной Тита. Отец владел там большим доходным домом, или инсулой, как римляне называли гостиницы. Кроме того, в области Свессулы, небольшого кампанского города, отстоявшего от Капуи на тринадцать с небольшим миль, у него была обширная вилла с работавшими на ней несколькими сотнями рабов.

В Капуе юный Тит закончил школьное обучение. Там его посетила первая любовь. Он воспылал страстью к красавице-гетере Никтимене. Она была из греческой семьи. Родители ее умерли рано, и молодой девушке, едва достигшей совершеннолетия, самой пришлось решать, как ей быть дальше. Она предпочла не связывать себя замужеством, а своим многочисленным поклонникам рассказывала, что какой-то астролог-халдей предсказал ей скорую смерть после того, как она выйдет замуж. Любовные похождения Никтимены были известны всему городу. Ходил слух, что она соблазнила самого капуанского префекта.

Бедный Тит долгое время мучился безответной любовью и ревностью. Прекрасная гречанка была умна, осмотрительна и тщательно избегала возможных скандалов, связанных с посещением ее дома как отцов семейств, так и несовершеннолетних юнцов. Это могло повлечь за собой неприятные для нее последствия. Поэтому, хотя пылкий юноша и нравился ей, держалась она с ним холодно и отчужденно до той поры, пока тот не сменил претексту[111 - Претекста – окаймленная пурпуром тога, которую носили магистраты и жрецы, а также мальчики свободных сословий до 17 лет, после чего они надевали мужскую тогу, гладкобелую.] на мужскую тогу.

А вскоре ему пришлось отправляться на военную службу. Отец, имевший широкие связи (он тогда был откупщиком в провинции Азия[112 - Провинция Азия – так римляне называли захваченную ими обширную западную часть Малой Азии.]), устроил сына в преторскую когорту проконсула, наместника азиатской провинции. В то время это была одна из спокойных римских провинций, куда богатые и знатные римляне стремились определить своих сыновей для прохождения ими обязательной военной службы, подальше от опасных войн в Испании или в Галлии.

Молодой Минуций очутился в городе Смирна, где находилась резиденция наместника провинции. Там он впервые познал вкус праздной жизни. Двор проконсула кишел актерами и танцовщицами, музыкантами и гетерами. Жажду там утоляли только вином, а игры в кости и бои гладиаторов были любимыми развлечениями.

Два года, проведенные в благословенной азиатской провинции, Тит Минуций называл не иначе как «военной службой у Венеры и Вакха», когда по возвращении в Рим со смехом рассказывал друзьям о своих похождениях на чужбине и потрясал кошелем, набитым золотыми денариями, которые он, по его словам, выиграл у самого проконсула.

Молодой человек продолжил было и в Риме приятное времяпрепровождение, но этому помешал отец, у которого имелись свои планы относительно его будущего. Старик давно уже решил, что сыну пора остепениться, и сосватал ему дочь Публия Сатурея, одного из своих друзей-откупщиков.

Этот Сатурей в свое время был народным трибуном и печально прославился тем, что нанес смертельный удар обломком скамьи по голове своему коллеге по должности Тиберию Семпронию Гракху[113 - Тиберий Семпроний Гракх – старший из двух братьев-реформаторов (см. выше). Греческий историк Плутарх так описывал гибель Тиберия: «Люди, окружавшие сенаторов, вооружились принесенными из дому дубинами и палками, а сами сенаторы – обломками и ножками разбитых толпою скамеек, и все они двинулись на Тиберия, избивая тех, кто защищал его; иных они убили, остальные обратились в бегство. Побежал и Тиберий, но кто-то схватил его за одежду; он же, сбросив тогу, бежал в одном хитоне, но споткнулся и упал на людей, лежавших перед ним, а когда поднялся, то Публий Сатурей, один из трибунов, нанес ему по голове, на виду у всех, первый удар ножкою скамейки. Второй удар приписывал себе Луций Руф, хвастаясь этим, как каким-то прекрасным подвигом».]. Во время бурного трибуната Гая Гракха, брата Тиберия, многие оптиматы, и в первую очередь Сатурей, поплатились за это убийство изгнанием, однако после того, как гракхианцы потерпели окончательное поражение, а сам Гай был убит, все осужденные по делу об убийстве Тиберия получили прощение и вернулись в Рим.

Возвращение Сатурея встречено было в городе с глухим ропотом. Большинство граждан относилось к нему враждебно. Даже породниться с ним многие считали кощунством. Его в глаза называли святотатцем, осквернившим самую грозную в Риме святыню убийством человека, неприкосновенность которого была освящена законом. Поэтому старших дочерей Сатурей выдал замуж за вольноотпущенников, а младшая дочь, Сатурея Квинта[114 - У римских женщин не было личных имен. Они носили родовое имя отца. Если у того было много дочерей, то они попросту обозначались цифрами (например, Сатурея Прима, то есть Первая, или Сатурея Квинта, то есть Пятая).], отличавшаяся пригожей внешностью, оставалась в девицах почти до двадцати пяти лет, пока ее не заприметил старый Минуций, ярый враг популяров и мятежных Гракхов. Сатурея он уважал как истинного римлянина, совершившего замечательный подвиг во имя спасения республики.

Сын не мог противиться воле отца.

Свадьбу справили. Но молодые недолго прожили вместе. Отец вскоре потребовал, чтобы Тит вступил добровольцем в армию консула Марка Минуция Руфа[115 - Марк Минуций Руф – консул 110 г. до н. э., вел успешную войну во Фракии против вторгшихся туда иллирийских племен, союзников кимвров.], который должен был отправиться во Фракию, куда вторглись воинственные скордиски, союзники кимвров, приглашенные восставшим против римлян местным населением. Старик считал, что сын непременно должен поддержать честь рода Минуциев, участвуя в этом походе.

Война во Фракии оказалась долгой и для римлян имела многие опасные перипетии. Лишь спустя три года Тит Минуций вернулся домой в составе сильно поредевших легионов. К тому времени он уже был в чине командира турмы римских всадников. Победа над скордисками и фракийцами праздновалась в Риме с большой пышностью. Во время триумфа Тит ехал в почетном конном строю за колесницей триумфатора; сбрую его коня украшали серебряные фалеры[116 - Фалеры – воинские награды в виде металлических блях с рельефными изображениями, прикреплявшиеся к панцирю или к конской сбруе.], свидетельствовавшие о том, что воевал он доблестно, не уронив чести своего славного рода.

Отец вскоре после этого умер. Сын устроил ему достойные похороны с боем гладиаторов[117 - Гладиаторы – специально подготовленные бойцы, предназначенные для поединков и групповых схваток на аренах цирков и амфитеатров. Гладиаторы набирались из рабов и осужденных на смерть преступников. Устройство гладиаторских боев во время похорон богатых и знатных людей было в Риме обычным явлением.] у погребального костра на Эсквилинском поле, а также угостил всех родственников, друзей покойного и всех обитателей Кипрской улицы невиданно щедрым поминальным пиром. Не пожалел он денег и на превосходный памятник из пентелийского мрамора, который установил на могиле отца близ Тибурской дороги.

Тит Минуций получил в наследство большие денежные суммы, три доходных имения, многоквартирную инсулу и дом в Капуе. В самом Риме он стал владельцем двух домов. Один из них, на Кипрской улице, он оставил себе, а другой, находившийся на Малом Целии, подарил вдове, своей мачехе, к которой всегда относился с большим почтением.