15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле

Последний, кстати, на суде все рассказал подробно. Где он был, что он мог видеть, а что нет. И как в деле появились такие его показания. Все это в протоколах суда было. И именно об этом обвинитель говорил, что «показания сказанные и записанные – две большие разницы».

Аналогичные показания были и у Игоря К. – директора той самой страховой компании, которую «крышевали» потерпевшие, и у Юры – его водителя. Местами даже было смешно.

Вот, например. Спрашивают на суде у Игоря:– «Вот тут в ваших показаниях записано, что Вы видели, как один обвиняемый делал то, другой это, третий еще что-то. Подтвердите перед судом свои показания». На что он ответил: – «То, что там написано – полнейшая чушь! Ничего я видеть не мог, так как у меня зрение -8 близорукость, а мне при захвате выбили контактные линзы, они потерялись, и я все время сидел вообще слепой».

А Юра: – «Вы говорили, что видели, как в багажник „Олдсмобиля“ поместили потерпевшего Г.. Можете подтвердить? – Нет, – говорит – я этого не видел, догадываюсь только, что такое возможно и было. Ведь у „Олдсмобиля“ багажник большой, туда человека три помещается». (Причем так это сказал, как будто были прецеденты до нашего случая).

Однако все это нам не помогло.

Почему следствие всегда пытается предъявить самую тяжелую статью из возможных? Все очень просто. Есть две причины. Первая в том, что за раскрытие и доведение до суда серьезных преступлений и поощряют серьезнее. Дают звания внеочередные, премии выписывают, для карьеры опять же плюс.

А вторая в том, что чем тяжелее квалификация, тем больше времени на процесс. Вот по нашей статье следствие официально могло длиться полтора года. Как, впрочем, и было. Хотя, как я говорил с самого начала, у нас в деле все было понятно в первые дни. Просто следственная группа обеспечила себя не пыльной работой (а точнее ее отсутствием) на год и шесть месяцев вперед.

Я еще не писал, что в следственной группе у нас было больше двадцати человек. Из всех имевшихся на тот момент структур системы правоохранительных органов. Главным в группе был следователь прокуратуры области по особо важным делам. Курировал её работу заместитель областного прокурора. Еще были следователи из прокуратуры военной, СБУ, оперуполномоченные управлений по борьбе с организованной преступностью, с преступлениями в сфере экономики, просто уголовного розыска. Были ревизоры из Контрольно-ревизионного управления министерства финансов. Некоторые из них вообще ни разу меня не видели. Но все получали зарплату на протяжении следствия. А после его окончания благодарности за удачное доведение дела до суда. Лично против меня никто ничего не имел. Даже наоборот, все морально поддерживали, говорили, что на моем месте поступили бы также и вообще я нормальный парень, просто не повезло.

За исключением начальника группы, того самого, по особо важным. Это был такой дедушка, еще, как мы шутили, сталинских времен. Он меня сразу невзлюбил. Хотя в этом виноват был в основном я сам. И еще мой уровень жизни до ареста. Я не мог общаться с ним без сарказма, делая то, что сейчас не советую делать другим в подобных ситуациях. Смеялся над его костюмом советского инженера середины 70-х годов, над его внешним видом, далеко не журнальным, над тем, что, как он говорил, 30 лет в прокуратуре, а до сих пор на работу на метро ездит. Конечно, веселился я не вслух, но всем видом своим давал ему понять, что я как жил лучше него, так и буду, если он мне на высшую меру не напишет. Вот поначалу он и старался.

Мне даже адвокат говорил, зачем ты его против себя настраиваешь? Я обещал не настраивать, но как-то срывался. Даже не знаю почему. А Алексей Петрович отвечал мне тем же. Как то раз он даже признался, что хоть он и понимает, что в нашем случае и ситуация в мою пользу, и сам я характеризуюсь положительно, максимум я получу не за состав преступления. А за то, что моя жена за 2 дня поездки в Одессу потратила денег больше, чем он за последние пять лет заработал. Так что перед тем, как хорошо жить, подумайте. Может быть такое, что ваш уровень жизни станет отягчающим вину обстоятельством.

Конечно, к нынешнему времени кое-что поменялось. Например то, что многие следователи прокуратуры, особенно настолько высокопоставленные, как бывший по моему делу начальником следственной группы, живут намного лучше среднестатистических граждан и уровнем жизни их уже не удивить. Зависть, естественно остается. Но отношение к богатым «клиентам» теперь сводится к тому, как бы вытребовать побольше денег, и при этом решить вопрос человека безболезненно для себя.

Сейчас в деле, аналогичном моему, следователь не стал бы пытаться максимально ухудшить положение подследственного только потому, что тот жил хорошо. Он, я уверен, попробовал бы выяснить, сколько в состоянии заплатить человек за то, чтобы смягчить квалификацию преступления и как получить деньги. Скорее всего, делалось бы это через адвокатов. И если бы цена решения вопроса устроила все стороны, конечно речь бы о таком сроке не шла. А при наличии больших денег можно было бы смягчить дело настолько, чтобы не сидеть вообще.

Ну, а если денег у вас нет, или недостаточно, чтобы заплатить ту сумму, на которой сойдутся адвокат и следователь, тогда извините. Вам будут вменять максимально тяжелую статью из возможных. Не из-за принципиальной нелюбви следователей к людям, а по тем двум причинам, о которых я писал выше.

Не стоит питать иллюзий и насчет суда. Даже если вы уверены, что в вашу пользу все факты и обстоятельства, совершенно не обязательно они будут оценены так, как рассчитываете вы. Они будут оценены исходя из внутреннего убеждения судьи. А убежден он может быть кем угодно и в чем угодно. Например, обвинением, особенно при наличии финансовой поддержки от потерпевших. Или вашей стороной, то есть адвокатами. Вот получилось бы в моем случае у защиты убедить суд в отсутствии умысла на совершение убийства у основных участников событий, не сидел бы я 15 лет за решетками и заборами.

А убеждать ведь было чем. Если сам прокурор говорил, что и плана не было, и корысти в моих действиях не усматривается, судья мог бы очень даже легко изменить квалификацию на более легкую и приговорить к чему-нибудь полегче. Но денег, как я уже писал, на суд у меня не хватило, и поэтому у председательствующего судьи не было оснований менять свое «внутреннее» убеждение.

Такие статьи, по которой судили нас, рассматривает коллегия судей, состоящая из пяти человек. Два судьи, один из которых председательствующий. И три народных заседателя. Их в народе называют «кивалы». Многие уже писали, что точнее названия им не придумаешь. От них ничего не зависит вообще. Но при решении вопроса, в случае если он решается при помощи денег, их тоже следует учитывать. А это автоматически увеличивает сумму. Раза в три.

Поэтому, если судья у вас один, считайте, что вам повезло. Дешевле обойдется. И адвокату проще найти подход и о чем- то договориться с одним человеком, чем с несколькими. Учитывая еще то, что они (судьи) не всегда доверяют друг другу.

Так что, подводя некоторые итоги написанному, скажу: для того, чтобы перестраховаться на случай попадания под уголовное преследование, от которого ни один нормальный человек не застрахован, найдите адвоката. Для начала просто познакомьтесь с кем-нибудь, кто работает в этой сфере. И не теряйте контакта. Конечно, желательно, чтобы он знал систему, имел связи и мог заходить в разные инстанции. Но даже если это будет какой-то ваш знакомый, недавно закончивший соответствующий ВУЗ и только получивший лицензию, это гораздо лучше, чем если ваши родные будут впопыхах искать адвоката и договорятся с первым попавшимся.

Не скажу, что знакомый обойдется дешевле, но к нему будет больше доверия. В такой ситуации это очень важно. И даже если он только начал работать, так или иначе у него будет больше возможностей найти варианты решения вопроса, чем у вас самих.

В той системе нужно играть по ее правилам. А они требуют наличия посредника между вами и правоохранительными органами (в том числе и судом). И самая важная функция этого посредника – передача денег.

Ну, и не забывайте, что не стоит лишний раз настраивать следствие против себя. В большинстве случаев они свое дело знают хорошо. И если вашему адвокату удастся найти общий язык и с ними, вообще прекрасно.

Глава третья. Что интересного в тюрьме

Камеры, в которых я сидел: 184, 45, 17, 5, 4, 95, 5, 343, 193, 75, 147, 173, 147.

Начну с того, что до момента моего ареста я знал о местах лишения свободы не больше, а может и меньше, чем знает среднестатистический гражданин. Тем более, что тогда, в отличие от нынешнего времени о том, что происходит в тюрьме, информации было очень мало. Единственное, что вспоминается, пара фильмов. Один из которых «Беспредел», а второй – «По прозвищу «Зверь». Возможно, были и какие-то художественные произведения, авторов типа Шитова, но мне они не попадались. И ничего, кроме «Архипелага Гулаг» я про зоны не читал.

Так что, исходя из имевшейся информации о том месте, куда я попал, у меня были основания опасаться за свою дальнейшую жизнь и здоровье. Но особой боязни со своей стороны я не припоминаю. Может, это связано с шоком от резкой смены обстановки. Попадание в тюрьму, вообще один из самых больших стрессов, какие только возможны в жизни человека.

Помню, что в первую ночь моего заключения, на КПЗ в Броварах, я провел в одиночестве. Но был такой уставший от произошедших событий, что заснул, как только переступил порог камеры. На следующее утро меня перевели в другую камеру, где содержались уже два человека. Один какой-то малолетка, которого я плохо запомнил. Второй – мужик, рассказывавший, что он уже отсидел довольно много и вот опять собирается на следующий срок.

И первое, что я его спросил, было: «А вот дают людям срока, ну там по три года, по пять лет, и что, они все время тут сидят?» Это рассмешило не только много отсидевшего мужика, но и малолетку. Сразу же мне принялись объяснять, что то место, где мы находились – КПЗ, то есть камера предварительного заключения. В ней держат не дольше нескольких дней, пока не будет получена санкция на арест. В те времена такую санкцию давал прокурор. Сейчас это зависит от суда. Но смысл остается прежний.

Как только мера пресечения определяется, арестованного должны перевезти из КПЗ в следственный изолятор (СИЗО). То самое заведение, которое в народе называют тюрьмой. Хотя, если вдаваться в подробности, тюрьмой называли специальное учреждение, где содержались осужденные, приговоренные судом к тюремному заключению. То есть к отбыванию срока не в колонии, а в камерной системе. Такой довесок к наказанию можно было получить за особо тяжелые преступления или за плохое поведение в колонии с режимом помягче.

Киевское СИЗО известно на территории бывшего Советского союза под названием «Лукьяновская тюрьма». Название оно получило, понятно, от района, где находится. И если в дальнейшем в моем повествовании будет встречаться слово СИЗО или Лукьяновка, значит, речь идет о киевской тюрьме. В ней я находился без трех недель три года.

КПЗ, в том числе и броварское, в котором я провел трое с половиной суток, со вторника по пятницу первой недели моего срока, в те времена не особенно отличались от камер, описанных Солженицыным. Хоть и прошло 40 лет со времен Гулага. Сцена, размером два на три метра на которой иногда спят по пять человек. «Параша», ничем не отгороженная от остальной камеры. Стены, покрытые так называемой «шубой» (специальным образом положенной штукатуркой, с выступающими острыми концами по всей стене). Тусклая никогда не выключающаяся лампочка. Окошко размером 40 на 40 сантиметров с выбитым стеклом, которого, впрочем, все равно не видно из-за металлического «намордника» (листа с отверстиями по сантиметру диаметром). Все, понятное дело, серое и мрачное.

В нынешние времена таких камер уже, наверное, и не осталось, может только где-то на периферии. Везде сделали «евроремонты», положили нормальную штукатурку, побелили, сделали приличные отхожие места. Нет больше «сцен», вместо них обычные нары, на которых вполне можно спать при наличии матраца. Нет и «намордников», поэтому только что арестованные имеют возможность видеть дневной свет. Стало вполне терпимо.

Но это не значит, что тем, кто попадает сейчас, легче, чем было мне. Дело не в бытовых условиях. Дело, как говорится, в принципе. За день до этого ты мог делать все, что хочется, находиться там, где пожелаешь, общаться с людьми, которых сам выбрал для общения. А теперь находишься там, куда тебя поместили, делаешь то, что возможно в четырех стенах, общаешься с теми, кто есть, а наличие или отсутствие рядом этих людей от тебя не зависит. Сам по себе этот факт хуже мрачных прокуренных стен и разбитого окна за металлическим листом.

На психику это как влияло раньше, так и сейчас влияет. И никакими ремонтами тут не поможешь. У кого нервы слабые, тому вообще не позавидуешь. Что может случиться с человеком с неустойчивой нервной системой, лучше всех описал в своей книге «Иллюзия страха» Александр Турчинов, украинский политик и писатель по совместительству. Его герой в результате стресса вообще перестал разбирать, что реально, а что воображаемо. Правда, от того, что он оказался в камере, его проблемы только проявились ярче. А были они, в чем я уверен, и до встречи с правоохранительными органами и сокамерниками.

У меня психика оказалась более устойчивая и владеющая различными скрытыми механизмами смягчения последствий стрессовой ситуации. Пишу скрытыми, потому что я и сам-то тогда о них не знал. Это уже потом, когда я проанализировал свои воспоминания, прочитал много литературы по психологии, я понял. Да, стабильный характер не так-то просто и поколебать.

Я справлялся с первоначальным потрясением при помощи двух вещей. Сна и чувства юмора. Тот самый мужик из камеры, который много отсидел, все четыре дня смешил меня и присутствовавшего малолетку веселыми историями. Из лагерной жизни. Я уже не вспомню ни одной из них. Но то, что я просмеялся все дни, пока был в Броварах, мне запомнилось навсегда.

Я даже не огорчался, когда меня посещал следователь, которого сразу назначили вести дело. Он, кстати, запомнился мне нормальным молодым парнем, который даже всерьез думал о том, чтобы изменить квалификацию статьи в сторону смягчения. Но поэтому его быстро и поменяли. На Алексея Петровича, который лучше разбирался в вопросах ведения следствия.

В первые дни меня хоть и вызывали на допросы, много времени это не занимало. Тогда работали в основном с подельниками и со свидетелями. Как я говорил, с адвокатом я познакомился где-то на третий день. О том, чтобы увидеть жену речи вообще быть не могло.

Она, однако, к ее чести будет сказано, отреагировала очень быстро. Об услугах Александра Григорьевича она договорилась в день моего ареста. А о том, что я нахожусь в Броварах, узнала уже на следующий день. Привезла мне передачу. Я тогда еще как-то не задумывался о ценности передач в местах лишения свободы. Наверное, потому что не курил. А есть не хотелось. Поначалу было не до еды.

Запомнилось, что передачу на КПЗ в камеру всю не давали. Процесс ее выдачи выглядел так. Приглашали в специальную комнату, где досматривали переданное. Продукты, которые сразу было необходимо употребить в пищу, выдавали. Остальное оставляли в так называемой «камере хранения», обычном шкафу, который в этой же комнате и стоял.

В первой передаче жена мне зачем-то передала около килограмма чая. Я еще подумал: «Зачем столько-то?». Я его не особенно пил. Так, ароматизированный, в пакетиках. А тут черного целый килограмм. А оказалось, что просто моя супруга лучше меня разбиралась в том, что человеку в тюрьме нужно. Для чего мне столько чая, я понял уже, когда меня перевозили из КПЗ в СИЗО. Передачу перед этапированием (так называется перевозка всякого рода заключенных) мне отдали. И первое, что я услышал в «воронке»: – «Чай есть?».

Оказалось, что чай – неотъемлемая часть жизни в местах лишения свободы. Он крепко заваривается, получается «чифирь». Пьется зэками, причем с определенным ритуалом. Кружка идет по кругу, каждый делает по два глотка. По тому с кем человек пьет чай, определяется его статус. С кем ты чифиришь, тем ты и живешь. А в КПЗ чай по каким-то причинам был запрещен, и несчастные арестованные, которые до того пили его годами, специально ждали этапа в СИЗО. Что бы сразу в воронке у кого-то взять пусть даже сухого чая, пожевать его и восстановить необходимый в тюрьме тонус.

Чай действительно повышает тонус и улучшает настроение. А помимо этого, или даже в связи с этим, считается чем-то вроде тюремной валюты. Второй по ценности после сигарет. Так что в СИЗО я попал уже подготовленным.

Думаю, что первым впечатлением практически любого человека, оказавшегося в Лукьяновском СИЗО, будет то, что он попал в подземелье. Как только автозак въезжает в ворота изолятора и останавливается на пункте приема арестованных, после проверки сопроводительных документов, что занимает до получаса, подследственные закрывают в так называемых «боксах». Это такие каменные мешки размером 3x4 метра, в которых держат новоприбывших до момента распределения по камерам.

Располагаются эти боксы в два ряда чуть ниже уровня земли. Так как окон в них нет, дневной свет туда не попадает и возникает полное ощущение нахождения под землей. Чтобы попасть из одного ряда в другой необходимо пройти через обыск и санитарный пропускник. Процесс этот занимает некоторое время. У каждого прибывшего до трех часов. Учитывая, что каждый день из СИЗО утром уезжают, а вечером возвращаются до 500, а то и больше, человек и всех надо обыскать и помыть, три часа еще нормально.

Но проторчать в одном таком мешке полтора часа, дыша сигаретным дымом, запахом туалета и стен, покрытых пропахшей никотином «шубой», человеку со слабым здоровьем нереально. После чего во втором таком же мешке еще столько же. Не удивительно, что все, кто попадает в СИЗО, особенно бывшие политики, работники государственных учреждений и правоохранительных органов, моментально начинают жаловаться на здоровье. Хочу сказать, они не очень-то и преувеличивают. От пары часов нахождения в такой камере здоровье пошатнется у кого угодно.

Но, это только начало. Мне еще из первых часов в СИЗО запомнились принимающие контролеры. Которые дубинками и криками заставляли двигаться быстрее. Именно тогда окончательно понимаешь, что ты уже далеко не обычный человек, с какими-то правами. Права человека остались за высоким забором и колючей проволокой.

Те, кто приехал в изолятор с каких-то следственных действий или с заседания суда, довольно быстро, за те самые часа три, проходят через боксы и возвращаются в свои камеры по подземному переходу (который окончательно закрепляет ощущение подземелья). Поступившие впервые вынуждены ждать пока там, наверху, какой-нибудь оперативный работник тюрьмы решает, в какую камеру распределить прибывшего человека.

Вопрос это не простой. На то, куда будет помещен человек, влияет много факторов. В частности, тот, кто никогда до этого не бывал в местах лишения свободы, должен содержаться с такими же новичками, как и сам. И в идеале, те, кто сидят в одной камере, должны как-то совмещаться друг с другом психологически. Во избежание конфликтных ситуаций. Таким вот совмещением и должны заниматься работники тюрьмы, от которых зависит распределение контингента по СИЗО. Они даже ради этого курс психологии проходят в своем учебном заведении.

Но на деле, влияние оказывают совсем другие факторы. Главный из них – следственная целесообразность. Если, конечно, человек проходит по такому делу, где еще не все ясно и не полностью доказано. В таком случае камера его будет на четыре человека, максимум на шесть. На тюремном языке она называется тройником. В этом тройнике ему предстоит встретиться с кем-то, кто или уже очень долго сидит, все знает про тюрьму, зоны и следствие, или имеет много общего с заехавшим.

Такой человек составит приятную компанию, в чем-то даже утешит, что-то подскажет. И при этом выяснит то, что еще не совсем понятно следствию и в точности ему передаст.