Рубище эпохи

Умолчал бы слов дыхание,
но увита воля лозами.
Я иду сквозь сострадание.
Жду, как глина в горне, обжига.

Притуплённый вскрыт и выброшен
в темноту и безразличие.
В «аватар» твой пялюсь рыбою.
По постам безвольно «кликаю».

Я хотел бы «врыться» в локоны
словно в «земь» под снежным пологом,
но из разного мы сотканы
вещества. Ты «soil», я олово.

Ты душа, а я дешёвое,
«одноногое создание»,
как испорченное новое
искалеченное здание.

И под сгорбленными стражами
я иду на звон полуночный
в жёлтом свете над фуражками
под мерцающею улицей.

А полиция стеклянными
утонувшими глазницами
безразлично встретит кланяясь
утрамбованными лицами.

Я пройду небрежно шаркая.
И пущу окрест сгущённое
облако дыханья жаркого,
упустив мечту кручёную.

Осень

Осень порог опалила,
словно лиса улыбнулась.
Сонных прохожих полипы
полнят загруженность улиц.

Осень себя обнажила
мягкий вельвет ниже шеи.
Плачем размыла ошибки
скрывшись в тенистых траншеях.

Спросит меня о потерях,
козырь припрятав в рассвете
вспыхнув рефлексом на дверях
словно портал мне пометив.

Я в него прыгну за светом.
Прямо в объятия хитрой
новой по старому девы.
Осень и я снова квиты.

Армянская ночь

Подплывает к спине обаяние
в панорамном окне истончается,
и шумит, как крыло «парапланное».
Как прибой шелестит, стонет чахлая

переспелая, томно зовущая,
как желе, как живот «бэлли дэнсерши»,
полувеком прикрытая, кущами
тёмных скверов, фонтанами мэрии

распахнувшая запахи лёгкие
ереванского шарма и гомона
пробирается ночь между блёклыми
переулками, словно наёмница.

Батумский дождь

Собирая в мутных прорехах
очертания скошенных лиц
дождь батумский на город наехал
словно карлица вьёт попурри.

Убирает стакан за стаканом
завсегдатай в кафе у стены
плотоядно ища пьяный пару
с одиночеством бьётся немым.

Винной лавки паноптикум рдеет
«схороня» труп невинной лозы
заковав, «сбутилировав» время
чтобы спрятать чужие хвосты.

И в ответ на застойную полночь
подоконника вырванный звон
оглушит запоздавших прохожих
ветром скинув балконный картон.

И в такой повседневной картине
затеряется песня творца
и опять эта кислая мина
будет в зеркале виснуть с лица.